«Пишу вам, молодой друг мой, чтобы предупредить вас заблаговременно и не дать захватить вас врасплох. Дело в том, что вчера у меня был Лопарев — вы его, конечно, знаете? Во всяком случае не могли не слыхать о нем — и просил рекомендовать ему художника…»
Скверно жить рядом с бывшим артистом императорских театров. Проснешься утром, выпьешь чаю, хочешь позаняться, — как вдруг за стеной громом загремит Марсель из «Гугенотов»: «Не дрогнет, не дрогнет наваррца рука-а! И ро-од и род твой сотрет нечестивый!…»
Рогнеда сидит у окна и смотрит, как плывут по вечернему небу волнистые тучи — тут тигр с отверстою пастью, там — чудовище, похожее на слона, а вот — и белые овечки, испуганно убегающие от них. Но не одни только звери на вечернем небе, есть и замки с башнями, и розовеющие моря, и лучезарные скалы…
Весь путь от монастыря до села Хабрики и потом от села до деревни Масленки Симон прошел лесом. Верст шестьдесят сделал он менее чем в двое суток, — и все та же чаща могучих вековых деревьев была по обе стороны дороги…
Общее собрание членов художественного кружка происходило в квартире Багрянского, единственного состоятельного человека из всего кружка. Собрались в сумерки, долго сидели, не зажигая ламп: как-то не хотелось яркого света…
Ветвицкий понял, что не уснет. Он открыл глаза и, томительно закинув за голову руки, некоторое время пролежал на спине неподвижно. Раздраженное бессонницей, все тело, даже самая кожа, казалось, приобрели чуткость зрения и слуха. Он осветил электричеством высокую, просторную спальню и опустил ноги с постели…
Володя Бубнов, естественник второго курса, вернулся из летней поездки по Крыму и Кавказу, откуда привез с собою добрую дюжину банок и баночек с заспиртованными морскими животными и целый ящик птичьих шкурок. Он загорел и сильно возмужал. Целый день после Володиного приезда в имение, его трофеи были предметом всеобщего внимания…
Петр Андреевич Верский, сидя в театре, на первой, бархатной скамье балкона, с разрастающимся удивлением думал о том, что он подошел к какой-то бездне, к какому-то провалу, когда один момент существования сделал ненужной и ничтожной всю его прошлую, тридцатишестилетнюю жизнь…
«Тогда царь приказал воинам, — утомленно бормотала Саша, — бейте их камнями по устам!» Она мельком взглянула на Мавру Тимофеевну, — не уснула ли? Старуха опустила сморщенные веки и вяло повернула повязанную белым платочком голову на горе подушек…
«Пока вы гуляли, синьор Бодров, у меня остановились ваши земляки. Только что приехали на пароходе», — с льстивой улыбкой говорил черноватый итальянец, хозяин отеля в Сорренто, встречая у входа в ограду одного из своих постояльцев. Синьор Бодров поморщился. Очевидно, известие, сообщенное ему хозяином, было не из приятных…
Склирене не спится… Распустив свои длинные черные волосы, она неподвижно сидит у окна. Прохладный ночной воздух веет с моря; сияние месяца выделяет ее лицо на темной обивке кресла и играет на позолоте двуглавого орла, венчающего его высокую спинку…
Заснуло все в природе; не щебечут птицы, не плещет о берег волна, веселые пчелы не жужжат над ароматными цветами. Ночной воздух, как бы сторожа всеобщий покой, усыпил в своих объятьях эти чудные горы и долины, леса, сады, ручьи и реки, да и сам как будто замер в сладострастной истоме. Спит благодатная Кампанья…