Александр Богданов «На гранях жизни»
Как большинство рядовых маленьких тружеников, Грацианов исполнял свои обязанности добросовестно и со вниманием. По уходе старосты он разоблачился, развесил для просушки у печи мокрую одежду и примостился на диванчике соснуть. В теплой духоте его разнежило, мысли приятно гасли и, закрывая глаза, он подумал:
«Хорошо бы пролежать вот так до самого утра, — отоспаться сразу за две, за три ночи»!..
Но вспомнил, что надо вечером понаведаться на барский двор, и уже дремотно пробормотал:
— Маша, часочка через два обязательно разбуди меня!.. Слышишь!..
Маша разбудила его раньше. Ямщик со въезжей принес письмо от Марьевского батюшки.
Грацианов досадливо — потому что ему помешали отдохнуть — вскрыл большой серый конверт с сургучной церковной печатью и стал читать:
«Добрейший Николай Васильич!.. У матушки Олимпиады Ивановны разболелись зубы да так, что третий день не находит себе места… Захватывайте с собой нужные специи и приезжайте. И еще не забудьте самого главного: флакончик ядовитого-духовитого, его же и монаси приемлют… Ждем всенепременнейше.
Священник села Марьевки о. Венедикт Кронтовский».
Грацианов нерешительно помял в руках письмо и спустил на пол с дивана босые волосатые ноги…
— Ехать или нет?.. Н-да, — каторжная служба!.. — заворчал он. — На все стороны рвут!.. Всю ночь и день за акушерку возился, вечером вместо ветеринара зовут, а теперь вот поезжай за дантиста… Нет, не дай Бог на пункте служить!.. Обязательно переведусь в больницу… Вот подам прошение в земскую управу и переведусь. Однако, — как-никак, ехать нужно… Пожалуй, батюшка обидится да еще жалобу пошлет…
— Как дорога?.. Проехать можно?.. — спросил он ямщика.
— Трудненько будет!.. — ответил ямщик. — Путя совсем рушатся… Ноне одну ночь може еще и простоять!..
— Ну, хорошо!.. — приказал Грацианов. — Подай мне через час киргизенка!.. Санки полегче заложи!. Да людей никого не нужно… Поеду один!..
— Слушаю-с, Миколай Васильич…
Ямщик отправился обратно на въезжую, а Грацианов стал собираться в дорогу. Подравняв ножницами длинные тараканьи усы, обрядился в новую сатиновую рубаху с отложным воротничком, подвязал шелковый, с искорками, галстук и надел просторный, теплый шевиотовый пиджак.
«Не забыть бы еще «ядовитого-духовитого»!.. — соображал он, прихорашиваясь перед дешевым, тусклым зеркалом, в котором его лицо криво и широко расплывалось. — Эка, их в такую распутицу приспичило!.. «Ждем всенепременнейше»!.. Почему непременнейше?.. А вот возьму да и не поеду!.. Право, не поеду»!.. — с досадой и горечью размышлял он, вспоминая, как все почему-то считают нужным помыкать им. — Прикажет доктор — едет… Прикажет священник, или земский начальник — тоже поезжай… Нынешней зимой вызывали в метель к помещику, — кружился всю ночь, чуть не замерз… А ослушаться нельзя, потому что человек он маленький и ото всех зависимый. Ослушаешься — мигом заклюют и найдут случай выжить с места…
Внутри глухо поднималось упрямое протестующее чувство.
«А что, если не поеду?».. — почти решил он, но вдруг внезапная догадка пришла ему на ум:
— Маша, какое сегодня число?..
— Четырнадцатое марта…
— Фью!.. — свистнул Грацианов. — Так, стало быть, и есть. Венедикты!.. Марьевский батюшка, значит, именинник!.. Лловко!.. Матушка, значит, и не больна совсем!..
И мысли его приняли иное, противоположное направление. Он знал, что у батюшки на именинах будет знатное угощение, вволю поедят и попьют, а потом обязательно засядут играть в стуколку.
— Решено!.. — заключил он. — Именинник, — значит, надо ехать!.. Кто знает, может, матушка Олимпиада и в самом деле больна!..
— Оставался бы дома!.. — с тревогой сказала жена. — Не потонул бы где в овражках…
— Чего это ты вздумала?. — ответил Грацианов… — Чай, не впервой!.. Не утону!.. Побываю у батюшки, все-таки развлеченье!.. По моей каторжной работе иначе нельзя, надо и повеселиться, — в хорошей компании отдохнуть…
Он достал из аптечного шкапа полуведерную бутыль со спиртом, наполнил из неё пузатую дорожную флягу в плетушке, взвесил на руке и сказал:
— Довольно!.. Хватит!.. Маша, придут с барского двора насчет жеребенка, скажи, что к Марьевскому батюшке экстренно вытребовали… Попадья, мол, заболела!.. А вернусь к завтрашнему утру…
Уже стемнело, и на небо высыпали редкие, по-весеннему мягко-лучистые, звезды, предвещая тепло. Грацианов в рогожных санках, в которые был впряжен бойкий карий киргизенок, подъехал к большому пятиоконному церковному дому. Сдав лошадь на руки поповскому работнику, он прошел через крытый соломой двор в переднюю комнатку, куда неясно доносился сдержанный гул гостей. По голосам он узнал, что у, батюшки находятся местный диакон и псаломщик.
Отец Венедикт и матушка Олимпиада сами вышли встретить его. Распахнулась широко двухстворчатая дверь, и из ярко освещённой столовой золотым снопом рассыпался свет.
— Доброго здоровьица!.. — раскланивался Грацианов, вешая у стенки забрызганный грязным снегом чапан. — Со днем Ангела вас, батюшка!.. А вас, матушка, с именинником!.. Что такое с вашими зубами?.. Как получил письмо, так сию же минуту-с, — без промедления!..
— Xo-xo-xo! — залился высоким звонким тенорком о. Венедикт. — З-зубы!.. От-то чудак?.. А, ведь, он всерьез?.. Хо-хо-хо!.. Пустое, Николай Васильич, — никакой болящей нет!.. Процветаем… А это вот она, Липа, гениальную вещь придумала… Х-ха!.. Ведь, вас иначе из медвежьего логова не вытащишь!..
— Да, трудненько вытащить!.. Работы по горло!..
— Надеюсь, вы не обижаетесь на нас?.. — жеманно улыбаясь пухлым круглым личиком, сказала матушка.
— Бог с вами!.. Чего же обижаться?.. Напротив… Очень приятно!.. С искренним моим удовольствием!.. — поспешил заявить Грацианов… — Ведь, вы знаете, как я там с работой закрутился… Ни отдыху, ни сроку!.. А теперь — хоть час, да мой…
— Вот-вот!.. — подхватил о. Венедикт. — После трудов праведных не грех и повеселиться!.. И ядовитое-духовитое с вами?..
— Ка-к-же-с!.. Имеется все, как быть…
— Добре!.. — радостно возгласил о. Венедикт. — А чапанчик ваш в кухню, — просушить… Пожалте, Николай Васильич!
— Гениально придумано?.. а?.. — на ходу звонко говорил о. Венедикт. — Сидим это мы третьего дня с Липой, советуемся, как, мол, именины справить… Обещал Воробьевский батюшка, да Репьевский, да Нижне-Добринский.. А тут на беду все дороги развело… Ну, думаю, по этакому пути никого калачом не заманишь… Вот и решили, — вызовем, мол, Николая Васильича… Вы уж не обижайтесь!.. Гениально!.. Все-таки вместе веселей…
— Спасибо, батюшка, что не забыли… Признаться, и я раздумывал таки ехать или нет, — не завязнуть бы в зажорах… А потом решился… Эх, была не была!.. Житье купоросовое!..
В столовой за раздвинутым обеденным столом находились — дьякон Ипполит с супругой Ксенией и молодой псаломщик из выгнанных семинаристов, Мефодиев.
— Видите, — все свои!.. — говорила матушка. — Помираем, как мухи, от скуки!
— К балычку, Николай Васильич, к балычку!.. — суетился о. Венедикт. — Закусить с дорожки, чем Бог послал!.. Постненького пирожка с осетринкой!.. Заливного!.. И погреться!.. Давайте-ка ваше «чистое-пречистое»… Я сейчас такую померанцевую сготовлю, что аж-аж…
— Три части специй и две aquae purae! — передавая флягу, деловито пояснил фельдшер.
— Не крепковато ли?..
— В самую что ни на есть препорцию!.. Я дома всегда так… И забористо, и не без приятности…
— Ну, вас-то никакие специи не прошибут!.. — заметил о. Венедикт. — Вы и покрепче можете…
— А у меня кстати инфлюэнца!.. — загудел по шмелиному псаломщик. — По собственному опыту знаю, что против инфлюэнцы нет иного лучшего лекарства, как это!.. Ей-Богу!..