Александр Богданов «На гранях жизни»

В Марьевке всякое празднество справлялось торжественно, — любили попить, поесть, похвастать перед гостями и не жалели добра. О. Венедикт изготовил померанцевую и принес из кладовушки еще две бутылки старых, выдержанных церковных вин. Прежде, чем открыть, долго рассматривал их на свет и от удовольствия чмыкал… Матушка радушно угощала Грацианова, и её мягкий грудной голосок приятно звенел в его ушах, как серебряный колокольчик.

— Вы, пожалуйста, Николай Васильич, не церемоньтесь!.. Кладите себе на тарелку всю полрыбину… Вам по вашей комплекции нешто можно такой маленький кусочек?..

— Это-то верно!.. — с благодарностью отзывался Грацианов, втыкая вилку в рыбу. — Много кушаю!.. Ну, да, как говорится, — много поешь — больше поработаешь!..

— Жизнью пользуйся живущий!.. — поддержал его о. Венедикт. — Так и подобает, чтобы чаша жизни всегда была полна до краев…

— Вот-вот!.. Мудрая философия!.. — согласился Грацианов.

Он весело оживился, глаза подернулись масляной блестящей поволокой, и живчики на висках играли. Забыл все хмурое и неприветливое в своей жизни. От выпитого слегка шумело в голове, и было еще веселей оттого, что шум этот напоминал знакомый марш: трам-там-там!.. Трам!.. В такт мотиву он пропел под общий смех тост за о. Венедикта и пожелал батюшке стать благочинным. Троекратно поднял его на руках — как малого ребенка. Хотел покачать, но матушка Олимпиада испугалась:

— Ой, ой, — неровен час, еще уроните, убьете!..

— Что вы, помилуйте!.. Нешто ж я осмелюсь!..

После трапезы сели играть в стуколку. Раскинули небольшой ломберный столик и тесно облепили его кругом, как черные жуки. Наложили кипами марки и бумажные копеечки.

— Эва ассигнаций-то сколько!.. — прогудел дьякон Ипполит. — Словно, и в самом деле деньги!..

— А ты думаешь щепки?.. — зло перебила его дьяконица. — То-то ты всегда и проигрываешься.

Играли по маленькой, по три копеечки, но играли горячо, с азартом, с риском, и ремизы вырастали до рубля. В перерывах о. Венедикт, не принимавший в игре участия, провозглашал:

— Прошу подкрепиться…

— Сиречь выпивон-зон и закусон-зон!.. — пояснил дьякон, — вытягивая к закускам шею и показывая огромный кадык.

— Протестую против неметчины!.. — прошипела дьяконица, чтоб уколоть чем-нибудь мужа. — Фон — зон, зон — фон!.. Ишь, какой немец выискался!..

— Не немецкие, а греческие окончания!.. — невозмутимо и авторитетно возразил ей дьякон. — От слова — з о о н , живущее… То есть, выпил — значит, радость жизни обрел!..

— Истинно!.. — со свирепым пафосом подтвердил псаломщик. — Наш Ипполит всегда что-нибудь отпалит!..

Комнату наполнял хмельный, бестолковый гам.

Грацианов взял несколько крупных ремизов, и около него на столе уже лежала кипа засаленных денежных бумажек. Дьяконица смотрела на него с завистью. Её маленькие, быстрые глаза алчно, по-мышиному, бегали. Сама она не играла, а сидела за спиной мужа и все время дергала его за полукафтанье, чтоб удержать от рискованных ставок. Дьякон злился и, может быть, поэтому проигрывался, морщил брови, отмахивался от жены и бубнил:

— Шла бы ты, мать, домой на ребятишек взглянуть!.. Бу-бу-бу!.. Право… Только мешаешься!.. Кабы не ты, сейчас бы шесть гривен нажил…

— Что-о?.. Мешаюсь?.. — оскорблялась дьяконица. — А ты, дурак, ручку мне целуй, — вот что!.. Кабы не я, наремизился бы еще на целковый!..

Матушка Олимпиада вынула полтинник из особого кошелька, где у неё лежали бирюзовые серьги и девичьи сувениры:

— Из счастливого кошелька!.. Счастливые деньги!.. Заветные!..

— Ого!.. И серебро появилось!.. Не фармазонское-ли?.. — пошутил Грацианов… — Как прикажете, матушка?.. по курсу?.. за семь гривен?.. Ничего!.. Мне как раз семи гривен до десяти рублей не хватает… Давно собираюсь охотничьи сапоги купить, по зажорам лазить… Десять рублей накоплено, а вторую вот десятку выиграть надеюсь!.. В темную!.. Стучу!..

— Стучу!.. В темную!.. — не желая отставать от него пробасил и дьякон, которого дьяконица не успела дернуть за полукафтанье.

— Что у вас там, отец Ипполит?.. Никак король?..

— Король, Николай Васильич!..

— А вот мы его потузим!.. потузим!.. Фью, ваши счастливые денежки, матушка!.. Уж вы извините!..

— Ишь полтинник-от, — как бык языком слизнул!.. — вздохнул дьякон.

— Ведь, вот, — везет же, словно утопленнику!.. — прошипела дьяконица.

— Не сглазили-бы!.. Тьфу, тьфу!.. — сказал суеверно Грацианов.

Псаломщик проиграл последние копейки. С сокрушением достал из жилетного кармана два припрятанных серебряных пятиалтынных, — серебро в последнее время стало и у них в селе редкостью, но проигрался опять. Тогда он почел за лучшее удалиться, привалился к спинке дивана и задремал. Вскоре громкий храп его раздался на всю комнату.

— Ишь как его енфлюенцея разобрала!.. — съязвила дьяконица.

— Он всегда такой… — очень слаб на голову!.. Рюмочки две выпьет и скопытится!.. — с сожалением заметил дьякон…

— Тсс!.. А вот мы приведем его в чувство!.. — сказал полу-шёпотом о. Венедикт. — Пойдем-ка со мной, заведем музыку!..

Оба удалились и вскоре принесли из соседней комнаты круглый старинный аристон с металлическими пластинками для игры.

— Подержи-ка, отец дьякон!

Дьякон поднес аристон к самому уху спящего, а о. Венедикт принялся вертеть черную металлическую ручку.

Сперва что-то скрипнуло и задребезжало, а потом нестройно зазвенело и заиграло:

— Тра-та-та!.. Тра-та-та!..

Псаломщик вскинулся на диване, не понимая спросонья, в чем дело. Неуклюжая сухопарая фигура его стала еще забавней, осоловевшие рыбьи мутные глаза были дико вытаращены.

Кругом взмыл смех.

Смеялись до изнеможения, до упаду, как сумасшедшие. Аристон то смолкал, то снова начинал свистать, скрипеть и тарахтеть.

Подталкиваемый неудержимым внутренним задором, Грацианов, не слушая, что играют, лихо осанился, поднял над головой руку и кругами пошел в пляс по комнате, приговаривая:

И пить будем, и гулять будем,
А смерть придет — помирать будем.