Алексей Будищев «Лесничий Орн»
II.
Родбай, низенький, но чрезвычайно широкий, с низким лбом и бычачьей шеей, поместился против Тарновского, поглядывая на него маленькими заплывшими глазками. А Орн говорил Тарновскому:
— Мы вас сегодня совсем не ждали, — хотя завтра утром, если вы только этого хотите, возможно устроить хорошую охоту по глухарям. Вы будете у нас, конечно, ужинать и ночевать?
— Всенепременно, — ответил Громницкий любезно.
Тарновский молчаливо кивнул головою. Ему пришло в голову:
«А что если мне и Громницкому самим первым напасть на этих разбойников? Ведь, ясно, что они что-то злоумышляют против нас»…
Он сказал вслух:
— Я с удовольствием поохочусь завтра по глухарям. Я люблю эту охоту.
Родбай, может быть, не выдержав представления, или радуясь заранее своему торжеству, громко расхохотался. Но Орн сердито посмотрел на него. Тот прекратил смех и двинул ногами. Он так же, как и Орн, был в высоких сапогах; шведская кожаная куртка одевала его туловище. Словом, и он был одет по-дорожному.
Тарновский вновь напряженно подумал:
«Чтобы предупредить их нападение, нам необходимо напасть на них первыми! Это ясно! Но как надлежало это сделать?»
Он поник в размышлении.
Все четверо они сидели за круглым столом, и висячая лампа щедро освещала их лица и всю эту четырехугольную комнату. К стеклам окон липла изморось, и протяжное гуденье ветра проносилось порою над крышей, как рев трубы. Вышло так, что Тарновский сидел между Орном и Родбаем, и он подозрительно ощупывал глазами то того, то другого, ища выхода, чтобы не быть захлопнутым в хитроумной ловушке, изощряя свою мысль. Все в нем томилось черными предчувствиями, как перед грозою.
Орн вдруг оживленно заговорил, приближая свое бритое лицо к строгому лицу Тарновскаго:
— Вообразите, граф, какой со мной произошел случай на той неделе. Это могло окончиться для меня чрезвычайно трагически, если бы не роковое сцепление обстоятельств. Знаете ли вы, что в ваших лесных дачах появились бурые медведи? Уверяю вас! Я видел двух своими глазами и сейчас я вам об этом расскажу!
Лесничий сделал широкий жест. Родбай замычал, как мычат глухонемые, желая принять участие в разговоре. Но Орн проворно повернулся к нему.
— Не мешай мне рассказывать, дурачок, — проговорил он дружелюбно, — ибо все равно ты только можешь мычать, как бычок. Помолчи. Так вот на той неделе, — заговорил он снова, склоняясь к графу, — я встретился с двумя этими скотинами. Вот как это произошло. Я шел с ружьем на плече один одинехонек, и ружье мое было заряжено дробью № 8. Я шел и глядел на белок, прыгавших по вершинам сосен. И вдруг… — Орн даже хлопнул в ладоши. — И вдруг… Эйн, цвей, дрей… — точно вскрикнул он.
Вместе с этими словами Орн внезапно с напряженной стремительностью нагнулся к полу и, схватив за передние ножки стул, на котором сидел граф Тарновский, и опрокидывая его набок, он ловко сбросил самого Тарновского на пол. А Родбай, как по команде, проделал то же со стулом Громницкого. И в результате оба гостя очутились поверженными на пол, в то время как Орн и Родбай, наставив на них огромные пистолеты Нагана, с холодными и строгими лицами, грозили им смертью. Затем Орн, не отводя своего пистолета, холодно произнес:
— Германия выше всего! Простите, граф, что я нарушил все правила гостеприимства и поступил с вами так круто. А теперь понапрасну не пугайтесь, ибо, если вы не будете защищаться, я вас не трону и пальцем. Итак, держите ваши руки подальше от ваших карманов, потихоньку вставайте на ноги и становитесь затылком в угол рядом с вашим дядюшкой. Вот так! Благо-дарю вас! Пока мне от вас более ничего не надо! Еще раз благодарю вас! А теперь вас минуточку посторожит здесь обоих, конечно, с Наганом в руке, мой глухонемой крошка Родбай, в то время, как я буду иметь принести веревочки, маленькие такие штучки, чтобы связать вам, извините меня, ручки и ножки! Родбай, делай губами, мой крошка, как на валторне «Вахту на Рейне», между тем, как я достигну веревочек для увязания этих двух судариков. «Вахту на Рейне», Родбай! — говорил, не умолкая, Орн.
Родбай сипло расхохотался, проиграл на губах известный мотив немецкой национальной песни и сипло закричал, потрясая Наганом:
— Господа, помните: немец всегда и везде победит! И не думайте грубо осуществляться в своих замыслах! Хох, великая Германия!
Через мгновение руки и ноги Тарновского, точно так же, как руки и ноги Громницкого, были крепко связаны не толстой, но на диво прочной веревкой, их браунинги отобраны от них, а сами они были брошены как туши, в этой же комнате на кожаный диванчик. После этого Родбай убавил в висячей лампе огонь.
Орн сказал Тарновскому с покойной и холодной усмешкой:
— Не поскучайте, граф. На минуту я должен вас покинуть, ибо у меня с Родбаем полон рот компот, или как это говорится у вас в пословица? Мы заняты 25 часов на сутки, ибо мы немцы, а не кто-нибудь, и наша голова работай, как локомотив! Минуточку до свидания и будьте здоровеньки!
И он вместе с Родбаем исчез в соседней комнате, плотно затворив за собою дверь.
Громницкий, кряхтя, повернул голову к племяннику.
— Я не брежу? — спросил он его.
Тарновский проговорил:
— Мы живем в такие времена, когда действительность похожа на больной бред сумасшедшего. Будем терпеливы! Мы сами залезли в проклятую ловушку и должны пенять только на себя.
Тарновский вздохнул.
Между тем дверь комнаты снова тихонько отворилась и бочком в нее вошли Орн и Родбай. Орн приблизился к диванчику, на котором сидели связанные Тарновский и Громницкий, а Родбай опустился у круглого стола, налил себе крепкого кофе и сталь жадно пить его.
— Чтоб не оставлять вас в неприятельском недоумении, — холодно заговорил Орн, присаживаясь на кресло рядом, — я должен разъяснить вам все, ибо я не мошенник, а патриот, я и Родбай — лейтенанты великой германской армии! Я и он те, которые поклялись страшною клятвой отдать все свои силы отечеству. Когда я и он, — ткнул он в Родбая, — нанимались к вам, мы уже знали, что мы предадим вас и ваши средства в железные руки великой германской армии, если тому настанет черед, не гнушаясь никакими средствами, признав за благо каждый ужас, который будет полезен нашему мечу! Историю всегда кует железный молот, а не розовая сентиментальность, и мы решили вновь призвать к жизни зверечеловека, того, который жил на земле во времена доисторические, лишь бы продиктовать всей нашей планете условия, которые соответствуют физической мощи и духовным силам великого германского народа. Мы решили попятить историю земли назад, лишь бы захватить верховенство в наши руки…
— Заговор против человечества, — воскликнул Тарновский запальчиво.
— Да, заговор против человечества, — поддакнул Орн. — Мы уверены в своих силах, — и мы убеждены, что несколько миль назад, это ничто с тем прогрессом, который восстановится затем на земле благодаря нам. Мы решили упразднить, стереть с лица земли Францию, Англию и Россию, вырождающуюся Францию, торгашескую Англию и темную, дикую, стихийную Россию, которая, к слову, все-таки нам более всех симпатична по настроению своих огромных, но не организованных сил…
— Благодарю вас за столь лестное мнение, — жестко усмехнулся Тарновский.
— Не стоит благодарности, — холодно пожал плечами Орн. — Вспомните, еще Бисмарк утверждал, что от смешения германской расы с славянской произойдет тот Великий, который украсить собою землю…
— Уберменш? Сверхчеловек? — дико и злобно расхохотался Тарновский. Но Орн не удостоил его даже ответом.
— Тот Железный Исполин, по которому тоскует земля, — сказал он уклончиво, — и мы решили на всей Европе и на большей части Азии начертать всего только три слова: Великая Железная Германия. Новый организатор человечества. Ибо, если бы мы овладели Россией, Францией и Англией, мы, значит, овладели бы и всею землей. Когда овладеешь слонами, не ясно ли, что мыши будут заперты в мышеловке? И когда мы разделались бы с Россией, Францией и Англией, ясно, что даже обе Америки, два огромных материка её, стали бы только не больше, как нашей колонией. Значит, во имя осуществления этой мечты возможно ли быть разборчивым в средствах? Постигаете ли вы всю эту феерию? Для таких головокружительных высочайших целей все средства одинаково прекрасны. Когда паришь за облаками, даже земля кажется не больше песчинки. Стоит ли тут еще церемониться?
Орн расхохотался. Родбай, отодвинув стакан с кофе, тоже прыснул раскатистым смешком.
Тарновский проговорил:
— Какой вздор! Никаких высоких целей вы не преследовали, вы просто мечтали ограбить все банки Петрограда, Парижа и Лондона! Вы хулиганы, вообразившие себя Наполеонами. Вы — разбойники, мечтающие только о грабеже! Вы — звери, упивающиеся кровью!
— Мы — победители мира, — сипло заорал во все горло «глухонемой» Родбай и стукнул кулаком по столу, — мы Новые Римляне, мы первая раса мира, на которой благословение Божие! Мы — красота вселенной!
Тарновский презрительно двинул губами, скользко поглядев в его сторону, и, пожав плечами, спросил деловито Орна:
— Во всяком случае, что вы намерены делать с теми моими деньгами, которые вы получили за сплавленный лес?
Но Орн глубоко задумался и точно не слышал этого вопроса. Его лицо было строго и холодно, а жирное лицо Родбая все сияло самым наглым торжеством.