Алексей Будищев «Сюрприз»

Около восьми часов вечера. Александр Иваныч, молодой чиновничек, с черными усиками и в новеньком вицмундирчике, сидит у Анны Павловны и пьет чай. Анна Павловна делает задумчивые глазки и смотрит на чиновника, а тот взбивает волосы и то и дело принимает разочарованные позы. В небольшой комнатке светло и уютно. Горит лампа под красным абажуром; на абажуре балерина с голыми икрами и звездами на юбке. На столе, где ворчит самовар, лежит сиг с лоснящейся спиной, стоит масленка с маслом; в сухарнице сухари с миндалем. От туалета попахивает одеколоном. В углу за зелеными ширмами ютится беленькая постель с хорошо взбитыми подушками. Чиновничек порою заглядывает туда, затем запрокидывает назад голову, отчаянно вздыхает и начинает грызть сухарь. А Анна Павловна с деловитым выражением на своем хорошеньком личике говорит:

— Успокойтесь, пожалуйста. Не томите понапрасну ни себя, ни меня. Неужто я взаправду такая хорошенькая, что вы без меня жить не можете? Марья Ивановна куды лучше меня! Только что вот у нее косы фальшивые, да вам, поди, косы-то не больно и нужны. Ну, чего вы бирюком-то глядите? Откушайте вареньица!

Она на минуту умолкает, повертывает белой ручкой кран самовара и, нацедив себе в чашку свежего чаю, продолжает:

— Петр Петрович меня вот уж три года любит; он ваш начальник, и вам даже стыдно за мной ухлыстывать-то. Застанет вас у меня Петр Петрович, и мне и вам худо будет. Бросьте вы лучше эту музыку, право, бросьте!

Александр Иваныч пожимает плечами.

— Сегодня он, лысый черт, не придет, сегодня у него, у лысого черта, вечерние занятия. Теперь часов до двух проваландается!

Анна Павловна смотрит в глаза чиновника.

— А вдруг? Ведь я тогда должна всего решиться. Теперь у меня, благодарение Богу, комната теплая и чистая. Обед кажный день из трех блюд; третье беспременно сладкое. К чаю варенье, в завтрак биток с луком или студень с хреном, а то какао на молоке. К ужину сига другой раз пришлет, сардин. Сама не съешь, бедный человек зайдет, куска не пожалеешь, — дашь. А нынче сиг дорог, хорошего дешевле восьми гривен не купишь. Это тоже нужно в расчет взять. Нет, уж будет с меня, наголодалась я в свое время! Всего было! Собачьей колбасы, с позволенья сказать, бывало, к чаю купишь, и той рада, А теперь сиг второй вечер стоит, и даже не глядишь на него. Слава Богу, я судьбой своей довольна по горло! Шли бы вы, право, к Марье Ивановне. Она женщина свободная. Право, в Марью Ивановну влюбились бы!

Чиновничек вскакивает, как ужаленный, и начинает быстро ходить из угла в угол. Выражение его лица самое отчаянное.

— Не смейтесь над мной, Анна Павловна, — говорит он. — Сам я знаю, что мне делать надо. Завтра же в отставку подаю и вольноопределяющимся в Нижегородский драгунский махну. И отправлюсь я, раб Божий, на Кавказ с черкесами воевать. Там Лермонтова убили, там и меня черкесы ухлопают! Смейтесь тогда на доброе здоровье, Анна Павловна, смейтесь, смейтесь!

Чиновничек трагически потрясает рукою. Анна Павловна смотрит на него с соболезнованием. Ее сердце что-то начинает пощипывать; кажется, что она не прочь полюбить молодого чиновника. Она задумывается. Что же, пусть Петр Петрович ее бросит. Она переберется в комнатку подешевле; будет шить на машинке, лишние платья продаст, золотые вещи тоже; обедать будет похуже; в ужине себе откажет, сигов покупать не будет.

Она смотрит на лоснящуюся спину сига. Сиг тоже смотрит на нее и как будто хочет сказать: «Да уж тогда извините, тогда уж меня не увидите!»

Анна Павловна вынимает носовой платок, смахивает с лица малодушие и говорит чиновнику:

— Не говорите, Александр Иваныч, глупостей. Черкесов всех давно замирили. Черкес теперь в восточном магазине бухарскую холстинку продает, а который покровожадней, тот по ресторанам шашлыки делает. Зачем же черкесу своих покупателей истреблять?

Чиновничек снова потрясает рукою.

— На Кавказе не убьют, в Неву брошусь, — говорит он.

— И этим меня не обманете, — отвечает Анна Павловна. — В Неву вы не броситесь. Нева замерзла, а где полынья, там, небось, городовой стоит; вы в полынью, а он вам круг спасательный! Только понапрасну новый вицмундирчик вымочите!

— А я на спасательный круг плюну! — заявляет чиновничек, побагровев.

— А городовой вас в участок, — отвечает ему Анна Павловна. — Право, лучше успокойтесь. Ступайте к Марье Ивановне. Мне вас жалко, но только Петра Петровича я боюсь. Петр Петрович мне третьего дня качалку в 18 рублей предоставил. А сегодня мне новый гардероб из мебельного магазина принесли, приказчик сказывал, Петр Петрович мне его прислал; сто двадцать рублей, говорит, за него отвалил. Вон он перед вами стоит. Глазам не верите, руками потрогайте. Сегодня утром принесли. Я даже в него и платья перевесить не успела. Вон он! Сто двадцать рублей, говорит.

Александр Иваныч хватается руками за голову.

— Все-то вы о вещественном, все-то о материальном, — восклицает он. — Ах, Анна Павловна, Анна Павловна!

Он делает несколько кругов по комнате и, останавливаясь перед Анной Павловной, добавляет:

— Если сюда придет сейчас Петр Петрович, я его пополам перерву!

— Не может быть?

— Ей-Богу!

— Александр Иваныч!..

— Ей-Богу! Ей-Богу-с! Я его…

Что хочет посулить Петру Петровичу Александр Иваныч, делается пока неизвестным, так как в эту минуту в дверь влетает бледная горничная и сообщает Анне Павловне:

— Петр Петрович к вам идут, даже шубы не скидают, торопятся, а за ним два мужика… Хозяйка его на минуту задержала, я его, грит… а вы уж… а я уж…

Горничная не договаривает и бомбой снова вылетает в дверь. В коридоре она сшибает с ног стул. Анна Павловна стоит бледная, как полотно. У чиновника подгибаются колени; его живот втягивается внутрь; нижняя челюсть отвисает; лицо сначала бледнеет, потом зеленеет и наконец синеет. Он бормочет что-то непонятное. Его язык очевидно парализован. Но Анна Павловна догадывается, он хочет сказать: «спрячь меня!» Она хватает чиновника за шею и за руку и волочит его, как мешок с песком, по полу к новому гардеробу. Затем она распахивает дверцы, заталкивает туда чиновника и снова запирает дверь на ключ. Ключ остается в замке. После этого Анна Павловна бессильно опускается в кресло. И в эту минуту в ее комнате появляется Петр Петрович, в шубе и в белом кашне. Он бросает на стол бобровую шапку и говорит, целуя ручки Анны Павловны:

— Душончик, я к тебе на минутку (чмок, чмок). Представь себе, какая оказия! (чмок, чмок). Купил я жене гардероб, а дуролобины из мебельного магазина сюда его отправили. А я жену о нем запиской предупредил. «Довольна ли, пишу, сюрпризом?» Жена отвечает: «Никакого сюрприза нет!» Не сердись на меня, душончик (чмок, чмок), но только я гардероб жене сейчас отправлю. Ломовик ждет, тороплюсь. А тебе завтра серьги. Хочешь серьги? Это что с тобой? Мигрень? Вот оказия-то! Так прости ради Бога!

Между тем в комнатку входят два мужика; они бережно приподымают гардероб и осторожно проносят его в дверь. Петр Петрович следует за ними и кричит:

— Потише вы, черти! Тише!

Но Анна Павловна не слышит этого. Она сидит белая, как полотно, с закрытыми глазами. Ее голову сверлит беспокойная мысль: «Что-то будет? Что-то будет?»

Чиновник в гардеробе шепчет молитвы. Ему кажется, что его положили в гроб и несут на кладбище. Когда ломовики укладывают гардероб на сани, из гардероба довольно ясно слышится стон.

— Пятруха, — спрашивает один ломовик другого, — аль у тебя в брюхе урчит? Чтой-то мне показалось?

И кивая головою на удаляющегося Петра Петровича, он добавляет:

— И сладко жрут эти самые господа, сроду никогда у них в животе не буркнет!

Лошадь трогается. Чиновника везут с Петербургской стороны на Загородный. Он лежит в гардеробе, скрестив на груди руки. Ему очень холодно; он думает. Сейчас он будет в квартире ее превосходительства. А потом его наверно сошлют в Сибирь. Хорошо если бы не на Сахалин!

От страха он худеет до того, что с него сами собой начинают слезать брюки.

Когда ее превосходительство отпирает внесенный в ее квартиру гардероб, оттуда вылезает, пошатываясь, похожий на скелет человек. Скелет тотчас же опускается на колени и бормочет заплетающимся языком какие-то слова.

Ее превосходительство Евдокия Львовна, сорокалетняя, но еще очень красивая дама, всплескивает напудренными ручками и восклицает:

— Молодой человек, что с вами? Боже, вы на себя не похожи! Это наверное драма, драма, драма!

Она кое-как усаживает юношу в кресло и поит его водою. Евдокия Львовна, — дама благотворительница.

Через час она поит его чаем и кормит бутербродами, а через два Петр Петрович получает от жены записку следующего содержания:

«Гардероб наконец-то получила. Сюрпризом очень и очень довольна».

А Анна Павловна сидит у себя на Петербургской, покачивается в восемнадцатирублевой качалке, сморкается и думает.

Сейчас у нее взяли гардероб, а завтра наверное возьмут и все остальное.

Ей жаль и чистенькую комнату, и теплую постель и лоснящегося сига. Она морщит брови; ей мерещится мокрая улица, ненастная ночь, и она на этой улице голодная, холодная и бесприютная.

Анна Павловна зажимает рот скомканным платочком и начинает тихохонько всхлипывать.