Анатолий Каменский «Нервы».

I.

Владимир Иванович Барсов сам хорошенько не знал, почему его в первый же день по приезде в А. потянуло к Семеновым. Он не успел еще как следует отдохнуть с дороги, был немного раздражен, думал, что долго пролежит в постели, но почему-то вскочил спозаранку. В городе у Барсова никого не было, кроме отца, который с утра ушел на службу. Часов до двенадцати шел дождь, потом прояснилось и стало жарко. Владимир Иванович надел легкий чесучовый костюм, соломенную шляпу с широкой черной лентой, взял трость и отправился к Семеновым. Зачем он идет к ним, он не знал. Просто ему хотелось показаться к знакомым, у которых он бывал лет десять как свой человек, к которым привык, как к родным. К тому же в этом доме он пережил когда-то несколько сладких минут. От этих минут не осталось и следа. Прошлое лето он почти не бывал у Семеновых, если не считать двух-трех дней последнего увлечения Ксенией Михайловной. Увлечение исчезло быстро, как и наступило, и, кажется, навсегда. «Наверное, будет очень скучно, — думал Барсов, — а вот я иду, несет же черт!»

Он медленно, лениво от духоты прошел несколько переулков по теневой стороне, прячась и пригибаясь от солнца у невысоких заборов. Потом завернул за угол, перебрался по доскам через большую лужу и очутился почти у самой речки перед одноэтажным каменным домом. Недавно выбеленные стены и черепица на крыше блистали от солнца. Окна были открыты настежь. В доме казалось совсем темно. Занавески чуть-чуть шевелились от легкого ветерка, выглядывали наружу и опять прятались. Должно быть, в комнатах было очень прохладно.

Барсов несколько минут постоял у калитки, поглядел на речку. Она была закутана зеленью. Деревья были пышны и свежи от недавнего дождя. Трава на том берегу казалась бархатной. В воде отражалось небо с роскошными ярко-белыми облаками. Неподалеку виднелся старый деревянный мост, потонувший в воде после разлива. До перил оставалось не больше аршина. У моста, в тени, были привязаны две лодки. Там, где стоял Барсов, у калитки, на солнцепеке было жарко. От каменных стен как будто исходило дыхание — теплое и влажное. «А если спуститься на речку, — думал Барсов, — сесть под деревьями у лодок, поближе к воде, то станет хорошо, прохладно. Надо предложить Ксении Михайловне».

Он постоял еще немного, поправил шляпу, нажал плечом калитку. Она отворилась тяжеловесно и медленно, как будто сердясь на то, что через нее проскользнула часть знойного воздуха с улицы. Барсов очутился в саду. Деревья были насажены часто, как в лесу. На песке играли яркие круглые пятна. В узеньких канавках стояла вода, которая казалась зеленой: в ней отражались трава и листья. На открытых местечках ослепительно блестели просыхающие лужицы. Налево, кругом дома, шла стеклянная галерея, внутри и снаружи заставленная цветами в глиняных горшках, обвитая таким густым плющом, что стекол почти не было заметно.

Барсов сделал два шага, опять остановился, потянулся с удовольствием, снял шляпу и почувствовал себя как в раю. Он стоял на дорожке, которая проходила мимо галереи и делала поворот у небольшого деревянного флигеля. Барсов осмотрелся кругом. Тишина. В саду никого. В доме — сонное царство. «Очевидно, все отдыхают после обеда», — мелькнуло у него в голове. Куда ни взглянешь — полупрозрачная сетка листвы — темной, зеленой, желтоватой, освещенной причудливо, смешанной с тенями. Воздух чуть-чуть влажный от недавнего дождя, мягкий и ласкающий. Дорожки чистые, слегка сырые, листья свежие.

— Какая прелесть! — сказал он вслух.

— Кто тут? — послышался спокойный женский голос почти рядом.

Барсов вздрогнул, потом узнал, улыбнулся, поспешно перешагнул через дорожку и одну из канавок, раздвинул деревья, стоявшие чуть не стеною, и сказал:

— Это я!.. Не ждали?

Перед ним на низенькой зеленой скамейке сидела красивая девушка с большими и ясными голубыми глазами, в кисейном платье бледно-розового цвета. Волосы были собраны сзади в небрежный и тяжелый узел, перевязанный белой газовой косынкой, вроде длинного и узкого полотенца. Ее концы спадали на плечи, колебались от ветра. На маленьком столе лежало несколько книг, стояла чернильница.

— Владимир Иванович! — воскликнула девушка, поднимаясь со скамьи. — Вы?

— Как видите, — отвечал он, взяв ее за обе руки.

— Садитесь, садитесь… да как это неожиданно… когда вы приехали?.. Вот сюрприз.

II.

Барсов сел рядом с нею, не особенно ловко подвинул стол и уронил на траву свою шляпу.

— Приехал я вчера вечером, Ксения Михайловна, и вот явился к вам сюда… Хотелось на вас посмотреть… Вы, говорят, в ученость ударились? Позвольте проверить: что это у вас?

Он взял одну из книг. Девушка пожала плечами, усмехнулась и сказала:

— Посмотрите.

Он прочел громко:

— «Политическая экономия Джона Опоарта Милля»… А-а… вот как! Значит, Гончарова побоку?.. Помните, вместе читали?

Ксения Михайловна серьезно поглядела ему в глаза:

— С чего вы взяли? Я читаю и Гончарова. А политической экономией позаняться тоже не мешает… Или вы уже противник женского образования? — с шутливой иронией спросила она.

Он просто отвечал:

— Нет, я так: странно немного показалось, как все у вас скоро делается, — в прошлом году вы по церквам бегали, с монахами знакомились, потом всю зиму плясали, а тут вдруг и политическая экономия на сцене. Не понимаю я вас и не могу понять… Вы как-то мечетесь. Чем вы в конце концов займетесь?

— Выйду замуж, займусь хозяйством, буду кисель варить и чулки штопать.

Барсов засмеялся и сказал:

— Нет, кроме шуток, Ксения Михайловна.

— Не знаю, Владимир Иванович, пока я думаю только учиться, а там цель явится сама собой. Вот вы мне лучше расскажите, что вы думаете делать? До вас теперь рукой не достанешь, вы — кандидат прав, — протянула она.

Барсов, как пришел, сидел спокойно, опираясь обеими руками и подбородком о свою тростниковую палку. При последних словах он встрепенулся, выпрямился, и мысли его забегали. «Ну, вот… началось… так я и думал. Всю дорогу мучился с этим вопросом, и тут тоже». — «Да почем я знаю?» — хотелось крикнуть ему. Он молчал. Девушка пристально смотрела на него. «Ну, вот что я ей скажу — черта лысого… и дернуло меня явиться!» Он сухо и криво усмехнулся. Он почувствовал, что вот до сих пор было хорошо и просто, а с этим вопросом все перевернулось. И не избежать ему ответа. И придется ему путаться, фальшивить, рисоваться.

— Что же вы молчите?

Он нервно засуетился на месте и сказал:

— Да, Ксения Михайловна, — кандидат прав, и приехал сюда «решить и вязать», людей судить, виноватыми делать…

Он осекся, а она спросила:

— Зачем же только виноватыми?

— Ну, не все ли равно? Одних правыми, а других виноватыми, расчет один — кто-нибудь останется виноватым!.. — раздраженно сказал он. — Эх, Ксения Михайловна, — немного помолчав, прибавил он, — вам, наверное, покажется смешно, а я скажу вам, что это чертовски трудная задача, даже больше — почти неразрешимая… Я в ужас прихожу, когда подумаю, какими полномочиями пользуемся мы — юристы… Боже, да что такое я? Разве не самый обыкновенный человек — с ошибками, страстями, колебаниями, может быть, еще с преступными задатками?.. Почем я знаю. Говорят, мой прадед был развратником, а дед умер от пьянства. И вы подумайте, я послан судить других. Да ведь если хотите, я сам, быть может, в силу простого недоразумения не сижу в тюрьме. Вы слышали мнение, что если бы мы захотели заглянуть поглубже в душу друг другу, то мир оказался бы наполненным подлецами и мерзавцами. Я вполне разделяю его. Я не могу и не уполномочен знать, кто прав и кто виноват. И никто этого не знает. И браться за разрешение этого вопроса — подлость!

Он говорил, все больше и больше раздражаясь, и думал: «Ах, какие вещи я ей говорю! Ну что она не попросит меня замолчать?.. Нет, теперь уж меня не удержишь — теперь пошел, пошел… Ах, как это глупо, как глупо!»

— Да, — твердил он, — браться за это — подлость, подлость! Вы понимаете?

— Не совсем, Владимир Иванович, а законы?

— Ну, вот… великолепно! Так и знал! Да что вы меня пугаете законами? И у диких есть законы, только в иной форме — не изданы на бумаге. У муравьев и моллюсков есть законы…

Черт знает! Ужасно!.. Если хотите, я вам такие законы назову, что вы не поверите. Да знаете ли вы, что были времена, когда из-за того, что один богат, а другой беден, человека на тысячу кусков рассекали.

Он принудил себя улыбнуться и продолжал:

— Это, конечно, старый юридический анекдот… и вы о нем слышали, но не в этом дело. Вы знаете, я переварить не могу одного слова — закон. Оно мне кажется нелепым, отвратительным. Называют законом какие-то бабьи выдумки! Нет, вы изобретите что-нибудь вроде всемирного тяготения или сохранения вещества, тогда я вам спасибо скажу.

— К сожалению, не могу, Владимир Иванович.

Она улыбалась, глядя на его возбужденное лицо. Барсов нервно выгибал трость и смотрел в землю.

А кругом было прохладно и спокойно. В просветах между стволами деревьев виднелась ярко-зеленая трава, канавки, песок с резкими тенями, часть галереи.

Барсову надоело говорить о том, что он тысячу раз передумал, и он махнул рукой.

— Бросим это, Ксения Михайловна, у вас тут слишком хорошо, чтобы возмущаться и переливать из пустого в порожнее.

— Нет, почему же, это очень интересно, продолжайте. Раньше вы ничего подобного не говорили. Вы что-то мрачны стали, — прибавила она особенным тоном.

Он взглянул ей в глаза. В них отражалась скрытая мысль. «На что она намекает?» — пронеслось у него в голове.

— Вы, кажется, по-прежнему иронизируете, Ксения Михайловна? — сказал он.

Она по привычке пожала плечами и сделала спокойное лицо. Барсов увидел, что скрытая мысль в ее глазах погасла, как будто ее и не было.

— Если хотите, продолжу, — лениво промолвил он, — ну, прекрасно… Вы говорили о законах… Восхитительно! Вы, кажется, за них стоите. Хорошо, я тоже допускаю их в виде временного соглашения горсти интеллигентных людей. Но что вы будете делать с остальными, с массой, ну, хотя бы с нашими мужиками? Да вот я вам лучше расскажу один случай. Недавно был я в суде. Разбиралось дело об убийстве несколькими крестьянами своего же односельчанина, кулака. И вы представьте — пришли все такие славные, симпатичные мужички, с добрыми лицами, что вы никогда и не подумали бы, что это — убийцы, преступники по такой-то статье. Знаете, я запомнил эти лица, вы их часто встретите среди народа. Хоть икону пиши.

Спрашивают у них приблизительно так: как вы, дескать, решились на такое ужасное дело? Вы убили отца семейства. Разве кто-нибудь из вас согласился бы, чтобы у него убили отца или мать? Ах, Ксения Михайловна, если бы вы только видели, что с ними сделалось. Они были прекрасны в своем простодушном негодовании. «Как можно, чтобы отца или мать? Пускай живут на здоровье. А такого человека убить не грех. Он — зверь лютый, кровопийца». Ничем их нельзя было разубедить. Ну, потом разбирательство показало, что все они были прекрасными работниками, трезвыми и религиозными людьми. Скажите, ради Бога, можно ли судить таких людей? И как на них подействовать?..

— Нет, это, я вам скажу, ужасно! — взволнованно продолжал он. — Люди без всяких устоев, простые, обыкновенные, жалкие люди хотят, чтобы их послушала сама природа, хотят подчинить себе чувства, потребности, вспышки, хотят какими-то пустыми звуками урегулировать естественные могучие законы, уничтожить мщение, злобу, ревность, страсти и т.д. Да разве это возможно? Да знаете ли вы, что всякое убийство, всякое преступление — прежде всего естественно. Без этого не могут существовать люди.

Он почти захлебывался от волнения, почти кричал. А в голове была одна дума, что он летит вниз, без оглядки, что вернуться уже поздно и он давно говорит не то, что нужно. Крайнее раздражение овладело им. Он вдруг остановился.

Ксения Михайловна смотрела на него во все глаза с любопытством, улыбкой удовольствия на губах. Ей было приятно, что Барсов увлекается, громко говорит, жестикулирует.

Владимир Иванович провел рукой по волосам.

— Вы, кажется, смеетесь надо мной, Ксения Михайловна?.. Действительно, я не могу равнодушно говорить о том, что касается права. Недаром меня пичкали им четыре года. В самом деле, — весело рассмеялся он, — странные люди! Мечтают о невозможном — о каком-то авторитете, обаянии… А вы понимаете, что оно раздуто из ничего… Вы слышите: из ничего! Никто ничего не знает. Толкуют о справедливости, а того не поймут, что ее нет и не может быть, пока существуют люди и пока они живут вместе. И никто ни от чего не гарантирован. И никакие законы не помогут. Сегодня я жив, здравствую, сижу здесь с вами и болтаю вздор, а завтра на меня с пятого этажа падает какая-нибудь баба с грязной тряпкой и вдавливает мою голову в туловище… Меня уж нет, а она живехонька. Вот вам и справедливость!

— Почем знать, — серьезно проговорила Ксения Михайловна, — может быть, жизнь этой бабы нужнее вашей.

— Не спорю, не спорю, — быстро сказал Барсов, как будто предвидел этот ответ, — нужнее, в сто раз, в тысячу раз нужнее, но зачем же моя жизнь понадобилась?

— А вот затем, что надо же было бабе спастись, — вы и подвернулись.

— Нет, не то вы говорите — пустяки все это: не нужно бабе падать вовсе, и на меня тем более. С какой стати? Может быть, я этого не желаю — на вот тебе!.. Ну, довольно, — резко оборвал он, — вы не знаете, Ксения Михайловна, как все это меня раздражает… наводит тоску.

Барсов встал и зевнул во весь рот.

— Пойдемте походим по саду, — сказала девушка.