Анатолий Каменский «Ольга Ивановна»

X.

На другой день, в сочельник, Хачатрянц остался дома с самого утра.

— Надо же посидеть подольше хоть один раз! — говорил он. Денисов проснулся с жутким и томительным ощущением в груди. Он оделся, громко напевая: «Задремал тихий сад…»

Когда он был готов, студенты вместе пошли к хозяйке.

Хачатрянц напустил на себя сумрачный вид и молча опустился в кресло.

— Что вы надулись, Аракел Григорьевич? — спросила Ольга Ивановна.

— Это с ним бывает, — весело сказал Денисов, — соскучился по Кавказу — шашлыку и кахетинскому.

— Собственно говоря, — начал Хачатрянц.

Но хозяйка не дала ему кончить:

— Вот и прекрасно. У меня есть вино. Мы вместе позавтракаем. Идет?

Скоро всем стало очень весело. После завтрака играли в карты. Денисов предложил сыграть в носки. Хачатрянц сам прошелся на свой счет.

— Ничего не панимаишь, — сказал он, — какие карты нужны!.. Ва!

И он указал на свой нос.

Ольга Ивановна поминутно смеялась, подливала технологу вино. Тот хмелел и начинать петь армянские песни. Его глаза сузились и замаслились. Он смотрел на Ольгу Ивановну особенным взором, оскорблявшим Денисова.

Потом играли в жмурки. Хачатрянц, как медведь, суетился на месте, топал каблуками, и его ловили сразу. Но когда ему завязывали глаза, он метался по комнате как сумасшедший и кричал:

— Сэйчас поймаю, сэйчас поймаю…

Денисов и хозяйка убегали вместе на цыпочках в дальний угол и крепко, беззвучно целовались.

Когда Хачатрянцу удавалось поймать ее, он долго не выпускал ее из рук, а Денисову становилось неприятно, и он говорил:

— Что же ты, поймал или не поймал?

— Собственно говоря, поймал, только боюсь упустить, — добродушно отвечал технолог.

Обедали тоже вместе. Потом все сидели притихнув и Денисов медленно и мечтательно рассказывал о Волге.

Вдруг, часов в пять, раздался сильный звонок. Ольга Ивановна странно встрепенулась.

— Вера, подождите отворять, — взволнованно сказала она, — господа, идите к себе… это, должно быть, ко мне по делу.

Когда студенты прошли коридор, они услыхали стук наружной двери. Кто-то медленно и тяжеловесно прошел через кухню в комнату хозяйки. Послышался чей-то ужасно низкий бас. Студенты прислушивались, но не могли разобрать слов. Голос иногда повышался, и Денисову чудились стальные нотки. Ольга Ивановна говорила совсем тихо. Пришедший мужчина — медленно и авторитетно. И Денисов с выражением ужаса на лице хватал Хачатрянца за обе руки, шептал ему: «Не двигайся» — и мучительно ждал.

— Ва, какой сердитый! — сказал Хачатрянц. — Надо его развеселить… Споем «крамбамбули».

И студенты молодецки затянули:

Крамба-амбули, отцов наследство
Питье любимое у нас…

Они шагали по комнате с каким-то общим торжеством.

— «Есть у-утешительное средство…» — вопил Хачатрянц, топая каблуками.

Когда кончили, технолог сказал:

— Ну вот, довольно с него!

И потом прибавил:

— Наконец-то он явился.

— Кто это он? — удивленно спросил Денисов.

— Как кто?.. Чудак!.. Да ее содержатель!

— Что ты говоришь? — бледнея, прошептал Денисов.

— Ва!.. что я говорю!.. Какой ты, право… Да разве она может жить иначе?.. Я пари держу: в Петербурге все так живут, иначе с голоду помрешь…

— Ты с ума сошел! — почти крикнул Денисов. — Она?.. Ольга Ивановна?.. Оля?.. — вырвалось у него.

— Ну да! Что такое! — сердито сказал Хачатрянц. — Какой ты наивный, нэ панимаишь!.. Разве ты не видишь?.. Властный, хозяйский тон… Чудак!.. Мы пили его вино…

У Денисова упало сердце, подкосились ноги. Он сел и не возражал Хачатрянцу. Он стал считать секунды и не мог дождаться, когда уйдет этот гость. Минут через петь густой бас сказал:

— Ну, до свиданья!

И Денисов побежал к ней.

Он затворил за собой дверь. Она сидела у стола перед зажженной лампой. Он подошел и обнял ее сзади. Ольга Ивановна сделала движение, как будто отстранилась. Денисов заглянул ей в лицо. Ее глаза были странны; щеки побледнели; углы губ вздрагивали.

— Милая, что с тобою?.. Кто это приходил?..

Она зарыдала вместо ответа. Потом он услышал:

— Проклятая жизнь… звери… оскорбляют на каждом шагу…

— Кто он такой, Оля?.. Ради Бога…

— Жестокие люди!.. На себя оглянулись бы… — рыдала она. — Слушай, Коля, я скажу тебе все… садись.

Она вся дрожала. Ее лицо дышало решимостью.

— Я обманула тебя… Я не вдова и не была замужем… Я любила четыре года… И тот человек… не этот, другой… женился и потом был у меня. Я ничего не знала… Он женился в апреле, а в мае продолжал мне клясться, что никогда не бросит, что обожает меня… Господи! Я верила, глупая… Потом мне открыли глаза… Я пошла на курсы… Добрый человек помог… у-у, проклятый! Как я его ненавижу… Коля, ты пойми меня — вот я сейчас покажу тебе.

Она вынула из кармана маленькую записную книжку, открыла ее и дала ему. Оторопевший Денисов машинально прочитал: «август… 5 р. — к. сентябрь. 8 — октябрь. 1 — ноябрь… декабрь — 50»

Он перевел глаза на Ольгу. Она закрыла лицо руками.

— Оля!.. Я не понимаю… Что это?..

— Это моя прошлогодняя практика.

Он как будто еще недоумевал.

— Ну, что же? — холодея, спрашивал он.

Она встала, подошла к нему, обняла за шею.

— Ну вот, милый, — тихо сказала она, — надо же мне было жить… Этот человек и помогал мне и теперь помогает.

Тупая и короткая боль сдавила его душу. Он ничего не сознавал. Ему хотелось закричать, разбить что-нибудь, убежать. Ольга Ивановна смотрела ему в лицо. Он стоял, опираясь на спинку стула, с безумным, блуждающим взором.

— Коля, Коля, родной мой… очнись… Надо примириться.

Он слышал эти слова, как сквозь сон.

«Надо примириться… с чем?» — думал он и не понимал… В его уме промелькнул образ Наташи — чистый, кроткий, ласковый… Ему стало горько. Потом он тряхнул головой, переломил себя и заходил по комнате. Хозяйка сидела спиною к нему. Он остановился в углу и смотрел на нее. Он видел мягкие контуры ее спины, плеч, ее шеи с гордым изгибом и золотистыми волосами, видел ее грустную и подавленную позу.

И ему стало невыразимо жаль ее. Страстное чувство проснулось в нем. Она сделалась ему бесконечно дорога. Он страдал. Он уже сознавал, что разрыв невозможен. Это значило бы — вырвать сердце с кровью. Он подбежал к ней и упал на колени.

Она опять заплакала. Он целовал ее руки, возвышенно спокойный, примиренный, и думал, что вот эта женщина теперь для него дороже всего в мире.

Он говорил:

— Милая моя, голубка моя… успокойся — ты выше этого… Мы забудем обо всем — ты будешь моей женой… Я сам скажу ему.

Ее охватил порыв восторга и радости. Она целовала его, замирая в его объятиях.

И вдруг она вскочила:

— Коля! Я пойду… Жди меня здесь… Я сейчас, скоро вернусь.

Она с лихорадочной поспешностью причесывалась, оправлялась, пудрила под глазами.

— Куда ты идешь? Зачем? — в изумлении спрашивал Денисов.

— Я иду к нему… не удерживай: я сама хочу ему сказать… я хочу видеть его лицо… Ты не поймешь — это чувство женщины. Я все готова отдать за это наслаждение… Он оскорблял меня — черствый, злой… Я иду.

В ее голосе звенели истерические нотки. Ее лицо судорожно подергивалось. Она сорвала ротонду с вешалки; потом вдруг села на пол у кровати и захохотала:

— Ха-ха-ха-ха!

Ее смех переходил в вопль. Ее душили рыдания без слез. Прибежала Вера со стаканом воды. Хачатрянца уже давно след простыл. Денисов перепугался, не знал, что делать. Вера брызгала ей в лицо. Ольга Ивановна понемногу успокоилась. Вера ушла.

— Эгоист проклятый, — твердила Ольга Ивановна, — говорит: «Студентов приманила, песни поют — что же ты не подпеваешь?..» У-у, зверь!

Она с новым приливом решимости оделась. Денисов умолял, чтобы она не ходила одна.

— Пойдем вместе, я тебя провожу, ты мне покажешь его квартиру, я сам войду…

— Нет, нет, Коля, я не могу, не лишай меня этого счастья.

XI.

Все-таки они вышли вместе. Они, кажется, в первый раз шли вдвоем по улице. На Садовой толпился народ. Денисов поддерживал ее под руку. Она шла уже совсем спокойная, поглядывала на него и улыбалась. Дошли до Невского. Ольга Ивановна остановилась и сказала:

— Теперь иди домой, дружок, оставь меня.

— Оля! Я провожу.

— Нет, ты любишь меня — ты домой пойдешь.

— Оля! Пощади, я не могу…

— Но это недалеко, — возразила она, — тебе незачем знать где… Иди домой, что тебе стоит? Я сейчас вернусь.

Денисов взял ее за руку и сказал сдавленным от внутренней боли голосом:

— Оля, подумай… Ты отравляешь наше первое счастье… Ты идешь от меня к нему.

Она повернулась и сказала:

— Идем назад.

— Правда это? — радостно заговорил Денисов. — Ты не пойдешь?.. Ты позволяешь мне все устроить? Написать ему?.. Да?..

Она не отвечала. Прошли Гостиный двор. Она опять остановилась.

— Коля! Не удерживай, — с мольбою прошептала она, — это выше сил… до свидания.

И она почти побежала от него.

Он остался один с тупым и несносным ощущением на сердце. Ему начинало казаться все какой-то мистификацией. По улице шли и ехали люди с покупками. На всех лицах было написано: «Завтра Рождество». И Денисову вспомнилась родина. Его засосала тоска. Наплыли воспоминания о семье, красивой елке, теплой и большой квартире, добрых и сердечных людях, ласках матери. Вспомнилась и Наташа с ее полудетской и чистой улыбкой, ее отец — славный старичок доктор. И его органически потянуло туда, к Волге, в милый провинциальный город. Один, совсем один на улице, в сочельник. Какая-то странная женщина! На мгновение мелькнула ее красота, обворожительная улыбка, потом бледное, искаженное лицо. Денисов схватился за голову. «Это ужасно! Это какое-то сумасшествие!» — подумал он. Ему захотелось заглушить боль. Он вошел в табачную лавочку и купил сигар.

Он шел по улице, ничего не замечая, наталкиваясь на встречных. Он курил одну сигару за другой, ничего не соображал, только думал: «Ольга! Ольга! Кто ты, наконец?» Он не находил ответа. Он чувствовал, что порабощен этой женщиной. У него уже кружилась голова от никотина. Он взял извозчика и поехал домой.

Вера отворила ему дверь. Везде, кроме кухни, было темно. Он пробрался в свою комнату и лег. Он лежал как пласт, с потухшей сигарой во рту. Какие-то серые длинные тени, без очертаний, тягучие, бесконечные образы ползли в уме. У него уже не было мыслей. Мягкие тиски сжимали грудь, потом отпускали. Ему показалось, что он быстро летит вместе с кроватью вниз… так плавно, лицом кверху… как будто он лежал в поле на земле и смотрел в бездонное небо.

XII.

Денисов очнулся с чувством тошноты и тяжести в голове. Он потерял всякое представление о времени, не понимал, где он, не мог припомнить, как он очутился здесь… Он хотел подняться, но не мог. За стеной, в комнате хозяйки, часы начали бить. Денисов машинально сосчитал: двенадцать. Потом ему все еще слышался звон. Он механически считал дальше: тринадцать, четырнадцать, пятнадцать… Он не слыхал звонка на кухне. По коридору раздались шаги. Вошел Хачатрянц со свечкой. Он приблизился к кровати. Денисов лежал на спине, бледный как мертвец, с открытыми и неподвижно устремленными в потолок глазами.

— Здрасти! — сказал Хачатрянц и испугался. — Ва! Что с тобой такое?

Он поставил свечу на стол, поспешно зажег лампу и, подбежав к Денисову, взял его за руку. Тот слабо ответил на его пожатие и заговорил бессвязно, чуть слышным и дрожащим голосом:

— Аракел… пошли в аптеку… Я накурился сигар… легкое отравление… Я не мог… мне тяжело было… Она не знала, что делает… Я обожаю ее… Она ушла… Сегодня сочельник… первый день нашего счастья… ее нет… понимаешь, как тяжело…

Хачатрянц начал трясти его за плечи:

— Чудак!.. Про кого ты говоришь? Неужели про хозяйку?.. Чудак, собственно говоря… брось, что за чепуха!.. Ну, паиграл, — шахер-махер… брось… глупости все! Авантюристка какая-то, панимаишь?.. Надо делом заниматься… в университет ходить будешь…

Денисов молчал. Каждое слово било его в голову вместе с пульсом, как молот.

— Однако, — спохватился Хачатрянц, — ты не на шутку болен… собственно говоря, собственно говоря… Вера, — закричал он и, не дожидаясь, пока она придет, побежал в кухню.

Нашатырный спирт и валерьяновые капли освежили и успокоили Денисова. Он сидел у стола напротив Хачатрянца и говорил:

— Ты вникни, Аракел, ты поймешь, если захочешь… Я знаю, ты не признаешь любви — до времени… Но я ее полюбил серьезно, окончательно. И вовсе я не играл… Между нами еще ничего не было решительного… Она меня любит и пошла сказать тому человеку, что невеста моя… И вот ее нет; уже час ночи… Господи!

— Послушай, — сказал Хачатрянц, — вот ты увидишь, — она тешится с тобой, как с мальчиком… Что ты для нее? Если ты даже ей все свои пятьдесят рублей в месяц отдашь, ей не хватит… Ты видел вино, закуски… духи, кофточки всякие… Она привыкла к этому, панимаишь?

— Боже! Какой ты циник, Аракел! При чем тут деньги, если она меня любит?

— А почему она не идет домой? — вызывающе спросил технолог.

В эту минуту раздался звонок. Денисов встал, напряженно прислушиваясь.

— Вера! — услыхал он. — Николай Петрович вернулся?.. Давно?.. Что ты говоришь?.. Болен?.. И Аракел Григорьевич здесь?.. А?.. Неуже-е-ли?..

Тихо отворилась дверь.

— Можно? — сказал певучий голос.

Хачатрянц отвечал:

— Пожалуйста.

Ольга Ивановна медленно подошла к столу.

— Смотрите, что наделал Николай Петрович, — сказал технолог, — я прихожу… смотрю: лежит… думал — мертвый… нет — жив… послал за нашатырем… Теперь глядите, на кого похож?..

Ольга Ивановна с тревогой взглянула на Денисова. Он стоял и молча смотрел вниз.

— Господи! Какие глупости! Что вы, ребенок, что ли?

— Представьте себе, — продолжал Хачатрянц, — выкурил чуть ли не десять сигар — собственно говоря: сумасшедший!

Денисов взял ее за руку. Она, улыбаясь, смотрела на него и говорила:

— Вот дитя! Вот дитя!

Денисов нервно сказал:

— Ольга!

Она вспыхнула. Денисов показал на Хачатрянца:

— Он знает, я должен был ему сказать.

Ольга Ивановна ласково поглядела на Хачатрянца и засмеялась.

— Что он вам сказал?

Хачатрянц засуетился и проговорил:

— Паздравляю, паздравляю… собственно говоря…

— Ольга! Пойдемте на минутку к вам, мне необходимо высказаться, позвольте…

— Николай Петрович! Я хочу спать — лучше завтра.

— Нет, я вас прошу.

В его голосе слышалась мольба.

Она взяла его под руку и повела к себе.

В ее комнате горела лампада. Она не зажгла больше ничего. Они сели на «тот» диван. Он нагнулся к ней и, тяжело дыша, спросил:

— Ты у него была все время?

Она спокойно сказала:

— Да.

От нее пахнуло вином. У него остановилось дыхание. Он подвинулся ближе, взял ее за обе руки повыше локтя и, крепко сжимая, спросил глухим голосом:

— Ты пила?

Она отвечала тем же спокойным тоном:

-Да.

— Оля!.. Что это?.. Ты смеешься?..

— Нет… я вижу, что ты хочешь оскорбить меня… Разве я не читаю в твоих глазах?.. Ведь ты думаешь: «Она пробыла пять часов, пила у него… следовательно…»

— Ольга!

— Что?.. Неправда?.. Ну что же — я была, я ничего ему не сказала раньше… Мне было приятно, что он со мною груб. Мы ужинали — я берегла к концу… При первой его вольности я сказала ему, что он видит меня в последний раз.

— Оля! Зачем же тогда вся эта комедия?

— Ты упрекаешь меня?.. Тогда иди, иди к себе… Не нужно мне тебя… никого мне не нужно…

Она встала, зажала уши, замотала головой:

— Ничего не хочу слушать… Ты мне не веришь… Ты не любишь меня, довольно…

Денисов тихо подошел к ней, нагнулся и начал целовать ее в щеку часто-часто, не отрываясь.

— Прости меня, я исстрадался, — прошептал он.

Она скоро успокоилась, и они снова сели. Он говорил, что с этой минуты он ей беззаветно верит, что он безумно и навеки счастлив. Она улыбалась, положив ему голову на плечо и глядя на него прищуренными глазами. Он ласкал ее, гладил ей руки, целовал их.

— Какой ты нежный, хороший, — говорила она, — тебе надо было родиться девушкой.

Потом они услыхали движение в комнате Хачатрянца. Он как будто танцевал. И вдруг громко запел:

Вечерком гулять ходи-и-ла…
Дочь султа-а-на… молода-а-я…

— Аракел Григорьевич! Идите сюда, к нам, — крикнула Ольга Ивановна.

Он прервал пение и отвечал:

— Не могу: я не одет.

— Оденьтесь.

— Не стоит, я вам лучше петь буду.

И он продолжал:

Каждый день она к фонта-а-ну
Шла, красо-о-ю… всех пленя-а-я.

Он спел еще несколько романсов, поиграл на скрипке. Когда Денисов вернулся в комнату, Хачатрянц, лежа в постели и перебирая струны, тихо напевал печальную армянскую песню.

— Паздравляю, паздравляю, — сказал он, обрывая пение на полуслове.