Анатолий Каменский «Сны»

Однажды печальной осенью мне снились странные, несложные, простые, но в то же время жуткие и для меня несбыточные сны. Многих я не помню, но два из них глубоко запали мне в душу, и я, вероятно, так же долго сохраню их в памяти, как и тот месяц, когда они мне снились — дождливый, туманный, с теплым ароматом увядших, падающих листьев.

В этих снах, быть может, я вкусил частицу той правды, которой так жаждет душа и которая ускользает, на минуту мелькнув своим таинственным и страшным крылом. Страшным оттого, что за пределом познания скрывается нечто неподвижно-гнетущее, царство великой и мертвой тьмы.

Вот что мне снилось.

I

Бог

Я иду по белой снеговой дороге, по пушистому девственному ковру, окруженный снежным туманом, чистым и ласковым, не холодным, не теплым. Обнаженный, я иду вперед, не ожидая конца, не зная цели. Все человеческие помыслы во мне застыли, и только бессознательно я чувствую, что это ни земля, ни небо, ни прошлое, ни настоящее.

Может быть, это будущее?

Хлопья белого снега падают на меня со всех сторон и сползают по моему чистому обнаженному телу. Душевные очи мои отверсты. Я весь внимание и слух. И я начинаю слышать тишину. То не тишина, а музыка чистого падающего снега — голос божественный и кроткий. И этот голос зовет меня вперед, ничего не обещая, не открывая соблазна, и я чувствую, как постепенно наслаждение чистоты, незапятнанной, неподкупной гордости проникает в мою душу, опустевшую от земных желаний. И я испытываю радость, наполняющую меня, подобно тому, как чистая влага наполняет хрустальный сосуд, блестя и преломляясь в его гранях. Эта радость — Бог. Я не вижу Его, но знаю, что Он кругом, и во мне нет Его образа, как нет моих человеческих глаз, чтобы Его видеть.

И в блаженном сознании, что я бестелесный дух, плавающий в облаках девственного снега, что я похоронил свою мысль, не ищу, не жду, не жалею, а впереди меня и во мне незримый Бог — без символа и без реальной формы, — в этом блаженном сознании я просыпаюсь.

II

Женщина

Темная ночь, громадный, беспредельный сад, напоенный душным, сладким, дурманящим запахом цветов. Непроницаемые купы деревьев перевиты странно-мерцающими, манящими в глубину, неяркими огнями.

Я не иду, и не лечу, а как-то плыву между деревьями, ласкаемый мягкими ударами душистых веток. Предо мною, в волшебном тумане, мелькают прекрасные женские лица, а белоснежные плечи и руки тянутся ко мне, жгут прикосновениями, манят и не отдаются.

И я слышу мелодию безумно-страстной музыки, глубокие райские голоса, всплески теплых ручьев, слышу чарующий хохот, в котором — торжество праздника жизни.

И вдруг вдали, среди сплетения туманных облаков, я угадываю присутствие… Чье? Кто эта женщина? Я не знаю. Я даже не представляю себе ее лица, но чьи-то темные очи, полные невыразимой печали, зовут меня, зовут с безысходным отчаянием, обещая любовь родной и близкой души. «Кто ты, родная душа? Кто ты?» — исходя слезами, думаю я, и нет ответа. А очи манят меня, я то нахожу их, то снова теряю, переходя от блаженной радости к тяжкому горю, которому нет названия.

Вокруг меня вьются гирлянды неведомых цветов, несравненных выродков дурмана, болотной лилии и туберозы, гирлянды роскошных тел, изнемогающих от желания и неги, зовущих на праздник жизни. Цветущие ветви, белоснежные руки ждут моих объятий, стараясь увлечь меня к берегам таинственного пруда, откуда несутся клики победившей и побежденной любви. А я все нахожу и теряю печальные очи души — родной и близкой, читаю в глубине их тайну, стремлюсь проникнуть в нее, и… просыпаюсь.

Что общего в этих двух мимолетных снах? Что общего в переливах грустного ноктюрна, однообразном шелесте увядших, падающих листьев, отрывочных мыслях без слов, без формы, с одним тоскливым порыванием в неведомую страну будущего?

Что связует мерцание звезд с торжественною тишиною ночи, мечтательные аккорды арфы с немой печалью поэта?