Анатолий Каменский «Женщина»

III

Нет, это был не маскарад и не простая мальчишеская шутка. В вагоне вместе с Неждановым ехало много красивых, молодых, изящно одетых женщин того раздражающего петербургского типа, среди которого сам Нежданов все эти дни искал знакомств и приключений. И вот теперь все эти женщины не только были лишены для него соблазна, но в обществе их он сразу почувствовал ту несколько враждебную отчужденность, которая в них самих ему всегда бросалась в глаза. Как и на улице, он бегло окинул взором их прически и туалеты и после этого почти инстинктивно подтянулся, поправил платье и слегка изменил позу. Среди шести или семи человек, сидевших с ним по соседству, были два офицера и двое шикарно одетых молодых людей, а против Нежданова уселся вошедший с ним вместе брюнет в белой шляпе. И все они, нисколько не прячась, смотрели на него, не сводя глаз, и мало-помалу он догадался, что интереснее и соблазнительнее его нет ни одной женщины в вагоне и, быть может, целом поезде. И забавнее всего было то, что и для самого Нежданова не было женщины более интересной, чем он сам. И минутами ему казалось, что сам себя он охраняет от окружающего и от этих циничных, ищущих взоров еще более ревниво, чем ревнивый муж собственную жену.

И если это маскарад, то какой веселый, сладостный маскарад! В открытые окна вагона льется теплый, дышащий утомлением и тайным зноем, насыщенный любовью воздух, с мягким певучим постукиваньем скользит, покачиваясь, вагон и новый, двойственный, взволнованный, непонятный самому себе Нежданов, влюбленный в невидимую женщину — в себя самого, чувствующий под тонкими одеждами свое нежное — и что бы там ни было — женское тело, мчится не в Павловск, а в какую-то другую, неведомую страну. Доверчиво подчинившись себе, он весь отдался фантастической смене ощущений и снова казался себе то чьей-то покинутой женой, то возлюбленной, едущей на свиданье, то невинной девушкой, похоронившей и еще не оплакавшей жениха. И от этого его глаза горели сменяющимся загадочным огнем и странно горели губы. И в то же время прежним уголком сознания он был влюблен поочередно во всех этих заключенных в нем женщин и ревновал их ко всем устремленным на себя взорам. А взоры эти впивались, искали и обнажали и, сплетаясь между собою, уже начинали казаться чьим-то одним сосредоточенным, гипнотизирующим оком. Было и весело и жутко, трудно было поднять глаза, и, только когда поезд на минутку остановился в Царском, Нежданов слегка пришел в себя и решился взглянуть на своего визави. Симпатичный брюнет одобряюще улыбался, смотрел своими пристальными, умными и простодушными глазами и по-прежнему точно говорил: «Ну, вот и великолепно, что ты перестала думать, ну, улыбнись же, ведь все на свете ужасно просто… Да, ну же, а то я вот возьму сейчас и заговорю».

Стали выходить в Павловске. Брюнет пропустил Нежданова вперед и пошел позади него близко-близко и, наклоняясь над ним, заглядывая в лицо, все время издавал какие-то добродушно- нетерпеливые, покашливающие и чуть-чуть стонущие звуки. И по платформе он шел с Неждановым почти рядом, и все покашливал, и все что-то говорил глазами и губами, и, сняв одну красную перчатку, весело пощелкивал на ходу пальцами. «Как он забавно преследует женщин, — подумалось Нежданову на секунду, — и как жаль, что нельзя подружиться с ним и позабавиться вместе». Потом вновь охватила жуткая, сладостная, щекочущая волна. Скорее, скорее к зеркалу, вместе с этой шелестящей, бурно стремящейся вереницей. Он переступил порог дамской уборной естественно, просто, без нечистого любопытства и ни на мгновенье не был мужчиной среди множества оправляющихся, пудрящихся и причесывающихся женщин. Стоя против большого трюмо и видя в нем себя с горящими глазами и губами, он снова любовался незнакомой, необыкновенной, непонятно соблазнительной женщиной — собою, ни о чем не мог думать и только слышал хлопанье двери и врывающуюся, вдохновенную музыку оркестра. И, спеша уйти из уборной, он совсем как женщина бесстыдно и машинально нагнулся, высоко поднял платье и быстро подтянул немного ослабевшие чулки.

Белая фетровая шляпа сразу бросилась ему в глаза, и высокий брюнет, стоящий снаружи в двух шагах от дверей, тотчас же двинулся за ним.

— Наконец-то, — услышал Нежданов над самым ухом радостный голос, — а я начал бояться, не прозевал ли я вас.

Узким проходом между рядами скамеек, стесненные движущейся толпой, оглушенные ликующим гулом вагнеровской увертюры, пошли по концертному залу двое мужчин: один — смущенный, весело взволнованный, в вуали и большой черной шляпке с белыми цветами, другой — спокойно улыбающийся, помахивающий одной рукой и пощелкивающий пальцами.

Наклоняясь, ища глазами глаз, высокий брюнет говорил:

— Ах, какая волшебная, какая невероятная красота. Да, ей- богу! Нечто подобное увидишь разве только на старинных портретах. Умоляю вас, не делайте мне скандала сразу, а лучше немного погодя, ну, так, минут через пять. Если не хотите, не отвечайте мне ни слова. Хотя мне было бы бесконечно приятно услышать еще раз ваш голос. Я уже слышал его, когда вы брали в Петербурге билет. Тоже волшебный, неповторяемый голос. Право, не нужно сердиться и делать историй. В том, что я разговариваю и иду рядом с вами, как хороший знакомый, для вас не может быть ничего оскорбительного. Не правда ли? Ведь не всякий разговор мужчины с незнакомой женщиной представляет из себя уличное нахальство? Вот, я вижу, что вы чуть-чуть улыбаетесь. Значит, мои слова не шокируют вас?..

Нежданову в образе женщины, помнившему целый ряд своих удачных и неудачных уличных знакомств, не могли казаться ни оскорбительными, ни даже просто неудобными все эти расспросы, клонившиеся к одной понятной и совершенно определенной цели, и в голосе незнакомца он усмотрел, что это — подобный ему самому, скучающий, ищущий не банальных приключений интеллигент. Внешний же образ женщины, подчеркнутые париком и пудрой, и гримом, и черной мушкой женственные черты, воздушно сидящее платье, мелко семенящие туфельки, сумочка и зонтик в руках, все это слегка волновалось и протестовало инстинктивно, помимо его воли. И губы улыбались почти незаметно и выражали собой и подобие протеста, и осторожное невольное любопытство, и некоторую досаду на себя.

— Улыбка тоже волшебная, неповторяемая, как на тех же старинных портретах, — продолжал брюнет. — Боже мой!.. Но удивительнее всего глаза, полные скрытого внутреннего света. Нет, нет, вы разрешите говорить с собой. Вы не позовете кондуктора или жандарма. Это было бы так скучно…

«Конечно, скучно, — думал Нежданов, улыбаясь своим мыслям, — конечно, я не позову жандарма, но какая я, должно быть, обыкновенная женщина, если я не могу победить сразу предрассудка и мне приходится столько времени объяснять то, что я знаю сам. Сама, — мысленно поправился он, — как смешно».

Играл уже другой, военный оркестр на площадке перед вокзалом, и шли они уже среди сплошной громадной толпы по хрустящему морскому песку. Где-то далеко за чернеющим бордюром сосен медленно угасал закат, а совсем близко пыхтел паровоз и, дико врываясь в мелодию вальса, звучал рожок стрелочника или монотонно звонил звонок. Толкаясь, спешили куда-то в кургузых кителях и с хлыстиками гимназисты и правоведы и, никуда не спеша, а развалившись на скамейках, с небрежно перекинутой через спинку рукой, сидели дачные чайльд-гарольды в белых распахнутых пиджаках и таких же белых, подвернутых снизу брюках.

Высокий господин шел уже рядом с Неждановым близко-близко и говорил совершенно спокойно, чуть-чуть сердясь:

— Допустим, что я так глуп и неинтересен, что не стоит даже отвечать на мои вопросы, но тогда скажите, по крайней мере, чтобы я убирался к черту, если я не могу оставить вас в покое.

— Ну хорошо, — неожиданно для самого себя, отчетливо и немного протяжно сказал Нежданов, поднимая на него глаза и смеясь, — убирайтесь к черту, если вы не можете оставить меня в покое.

— Браво, браво, браво! — воскликнул высокий господин. — Вот это я понимаю! Великолепно!

— Ну, и что же дальше? — спрашивал Нежданов.

— Ну, конечно, теперь-то уж я ни за что от вас не уйду. Теперь-то я уж вижу, что вы милая, хорошая, что вы прямо прелесть.

— Вот это логика! — сказал Нежданов. — Это уже мне начинает нравиться… как женщине, — весело докончил он.

IV

Первые полчаса знакомства протекли в непринужденной болтовне. То по-актерски увлекаясь ролью красивой женщины, за которой ухаживает красивый мужчина, то попросту дурачась и проделывая шуточный эксперимент, Нежданов незаметно обнаружил свою образованность и весь свой литературный багаж и, посматривая искоса на своего собеседника — присяжного поверенного Осташкевича, видел, что тот, хотя и обманут в своих прямых, определенных надеждах, но в то же время приятно заинтригован. Потом ужинали на открытой веранде и пили вино.

Молодой адвокат все с прежним выражением смотрел на Нежданова простодушно прямо в зрачки, чокался с ним и говорил:

— Вот не ожидал, что вы такая начитанная, передовая. Но давайте рассуждать не о высоких материях, а о вас. Кто вы, что вы, как вы живете? Вероятно, вы замужем? Чем занимается ваш муж?

— Не будем говорить об этом, — говорил Нежданов томно, — я уже давно не живу с мужем.

И тут же он вспомнил о том, как сначала на извозчике, а потом в вагоне он воображал себя чьей-то покинутой женой, и ему снова по-настоящему сделалось грустно.

— Почему же? — участливо расспрашивал адвокат. — Надеюсь, вы можете рассказать в общих чертах.

— Нет, нет, — настаивала женщина устами Нежданова, — мне будет очень тяжело. Лучше будем болтать о чем-нибудь веселом и слушать музыку.

— А вы играете сами на чем-нибудь? — спросил адвокат.

— Играю немного на рояле.

— А я немного пою, — сказал тот и вдруг оживился: — Не хотите ли как-нибудь помузицировать вместе? Милая моя, хорошая, ведь вы умница. Давайте поедем отсюда ко мне. Знаете, запросто, без предрассудков. Вот будет великолепно.

Нежданов видел смотрящие на него в упор синие, вдруг заблестевшие глаза, слышал музыку, и у него немного кружилась голова от слишком долгого притворства и от выпитого вина. Он уже чувствовал себя не усталым, а «усталой», немного хотелось спать, и эти как будто привычные мягкие одежды, и запах роз, купленных адвокатом и стоящих в высоком бокале тут же на столе, делали его все более и более томным.

— Неужели вы мне ответите столь банальным в этих случаях отказом, — говорил между тем адвокат, — в устах такой начитанной, такой современной женщины это звучало бы диссонансом.

— Я очень устала, — сказал Нежданов, сонно улыбаясь, — право, лучше как-нибудь в другой раз. Походим немного по парку.

— Походим, это само собой, а потом поедем. Нет, правда, — не дожидаясь возражений, говорил он. — Послушайте, человек!

Адвокат расплатился, взял розы из бокала и подставил Нежданову согнутый локоть руки. Медленно пошли в парк. Снова, перед концом программы, на площадке играл что-то громкое военный оркестр, и устало догорал за соснами, словно отодвигаясь все дальше и дальше, закат. Белое медленное покрывало стлалось впереди над узким мостиком в парке и над холодным прудом, и шины невидимых велосипедистов шипели там и сям мелькающим ползучим звуком. Было темно и сыро, а когда адвокат зажег спичку и закурил папиросу, то стало как будто тепло и страшно уютно.

— Дайте и мне, — сказал Нежданов, — я курю иногда по студенческой привычке.

— По студенческой? — переспросил адвокат.

— Да, я была на курсах.

— Вы милая, необыкновенная, — говорил адвокат, — я чувствую, что если мы будем с вами встречаться, то я увлекусь вами без памяти. Знаете, в ваших словах, в ваших манерах, в вашем голосе есть что-то редкостное, чего так часто и так тщетно ищешь в женщине и не находишь. Какая-то умная, я бы сказал, мужская простота. Милая, — попросил он еще раз, — поедем сейчас ко мне. Я живу совсем один. Во всей квартире я да слуга. Будем музицировать хоть до утра.

— Какая тихая ночь! — делая вид, что ничего не слышит, устало и мечтательно говорил Нежданов. — Какая тихая ночь.

— А вы все-таки кокетка! — воскликнул адвокат. — Вот вы и умница, а все-таки ведете обычную женскую комедию — заманиваете, дразните, обещаете, откладываете на завтра. Ну, хорошо, мы встретимся с вами еще и еще раз. И вы знаете, что жизнь не останавливается на полдороге и через какой-нибудь месяц произойдет то, что могло бы произойти сегодня. Не все ли равно?— говорил он с веселой грустью.

— Конечно, не все равно, — возражал Нежданов серьезно, — мы больше не встретимся никогда.

— Вот пустяки, — сказал адвокат, — почему?

Нежданов молчал и, остановившись, чертил зонтиком песок.

— Нет, вы это серьезно? — повторил адвокат.

— Да, — отвечал Нежданов.

— Голубушка, но почему же? — спрашивал адвокат уже с испугом.

— Мы не должны встречаться. Не спрашивайте, это тайна.

— Позвольте, да как же это? Давайте сядем куда-нибудь. Объясните хоть что-нибудь, ради Бога.

Они сидели под деревьями на скамейке. Адвокат сжимал Нежданову руки, ажитировался, и в его голосе слышалась непритворная грусть.

— Не спрашивайте, не спрашивайте, — однотонно говорил Нежданов.

— Вы любите, я понял, — упавшим голосом произнес адвокат, — скажите мне прямо: вы любите?

«Люблю ли я?» — спрашивала в Нежданове грустная покинутая жена.

— Нет, — тихо прошептал он.

— Тогда что же, скажите, умоляю вас.

Нежданов молчал и, воображая себя на месте адвоката, проникался его грустью, и ему вместе с ним хотелось расспрашивать, добиваться разгадки, и в то же время скрытая в Нежданове усталая и грустная женщина была полна для него самого прежнего непонятного соблазна. «Сейчас он начнет мне целовать руки», — не успел он подумать, как почувствовал горячие поцелуи на своих руках. «Какая чепуха!» — хотелось крикнуть Нежданову-мужчине. «Все-таки он хороший», — подумал Нежданов-женщина.

— Я вижу, что нас разделяет какая-то тайна, — говорил адвокат проникновенно, — я верю, что это не пустые отговорки. Может быть, простите меня, вы ехали сюда с намерением немного развлечься, слегка пощекотать нервы, и я сначала внушил вам доверие, а потом испугал вас своей поспешностью. Ну, ради Бога, сделаем так, как будет угодно вам. Познакомимся официально, я стану бывать у вас, я не буду опережать жизнь. Вы такая милая. Не встречаться с вами было бы такой потерей.

«Он хороший», — еще раз подумал Нежданов-женщина, и еще раз затуманилась в нем грустью покинутая жена. «Славный, хороший, он мог бы быть таким другом», — думал Нежданов за грустную женщину, дослушивая последние аккорды марша и чувствуя непреодолимое желание опустить адвокату голову на плечо.

— Да говорите же что-нибудь! — крикнул адвокат.

— Я скажу вам кое-что, — медленно и очень серьезно проговорил Нежданов, — я, должно быть, умная, интересная и не совсем обыкновенная женщина, и меня стоило бы сильно любить, и я сама себе нравлюсь, но у меня есть тайна, которую вы никогда не узнаете. Мне ничего не стоило бы сказать вам сейчас, но воображаю ваше разочарование, ваш гнев, а может быть, и ваш хохот. Нет, нет, для вас же лучше сохранить иллюзию. Мы не встретимся, да и не можем встретиться никогда, как бы вы меня потом ни искали.

— Да что такое! — уже совсем кричал адвокат. — Я не могу опомниться, вы столько наговорили… Почему, прежде всего, я не мог бы вас встретить? Что же вы — видение, греза? Не понимаю!

Нежданов молчал.

— Послушайте, — говорил адвокат, сердясь, торопясь, почти плача, — кто вы? Вы, может быть, не живете в Петербурге? Ну, я буду угадывать… Отвечайте же: вы светская женщина?

— Нет.

— Актриса?

— Нет.

— Гм… гм… Вы меня ставите в ужасное положение, но я не виноват… Какую же личину вы носите? Неужели, неужели…

— Нет, — договорил за него Нежданов, — я не проститутка, не пугайтесь… Я единственная женщина в вашей жизни, о которой вы по-настоящему сохраните красивую поэтическую память.

Он говорил уже новым, каким-то светлым голосом, увлекаясь уже новой неожиданной ролью. Он не был ни невестой, ни любовницей, ни кокоткой, ни покинутой женой, он был воплощенной тоской по утраченной людьми чистоте первых встреч, воплощенной грустью за пошлую мимолетность, за обыденщину, способную пресытить самый волшебный случай. И ему казалось, что на месте присяжного поверенного Осташкевича, встретив женщину, подобную той, которая говорила его устами, он припал бы на минуту к ее ногам.

— Я не проститутка, — повторил он, идя вперед с высоко поднятой головой, — я самая светлая из женщин, которых вы когда-либо знали и которых будете знать.

— Я боюсь, что вы сумасшедшая, — тихо сказал адвокат, идя рядом.

— Вы никогда не угадаете, — спокойно произнес Нежданов, — постарайтесь вызвать и полюбить мой образ в самом себе… Это не так трудно. Ну, прощайте, — говорил он, идя уже мимо вагона, — вы поедете со следующим поездом. Я так хочу.

— Хорошо, — покорно сказал адвокат, и в его глазах Нежданов прочитал, как все еще упорно работает его мысль.

— Прощайте, — еще раз повторил Нежданов, поднимаясь на площадку вагона.

— Прощайте, — тихо сказал адвокат и жарко несколько раз поцеловал протянутую ему руку. Потом, повернувшись, пошел прочь, странно махая руками и пощелкивая пальцами, и фалдочки его плотно застегнутой визитки висели точно опущенные крылья.