Андрей Зарин «Perpetuum mobile»

Было шесть часов утра, когда у дверей зазвонил молочник. Луша, молодая девушка, вскочила с постели, на которой спала полураздетая, потом села и стала с недоумением протирать глаза. Второй, более энергичный, звонок заставил ее совсем очнуться, в темноте найти калоши, заменявшие ей туфли, и поспешить открыть двери.

В кухню с бутылкою в руке вошел молодой, краснощекий парень.

— Ишь заспалась как! С пушки впору палить. Получайте свое! — сказал он шутливо, ставя бутылку на стол в то время, как Луша, зевая и вздрагивая, зажигала жестяную лампу.

— Поработай с мое, и не так заснешь, — отозвалась она, — накось тебе, в третьем часу заснула!

— Гости? — спросил парень.

— У нас, что ни вечер, то сами в гости, или к нам гости! Заспишься тут! — ответила Луша и схватила со стола самовар.

— Счастливо вам! — сказал молочник и вышел, хлопнув дверью.

Луша начала ставить самовар.

— Заспишься тут, — вполголоса бормотала она, — на тебе, в три легла, в шесть вставай!

Она поставила самовар, а затем достала ваксу, щетки и начала чистить сапоги для молодого барина и для старого; самовар скоро начал шуметь.

Луша торопливо обулась, схватила плетеную корзинку, заборную книжку, накинула на голову платок и побежала в булочную, заперев за собою дверь.

— Газетку! — встретил ее на лестнице газетчик.

— Давай сюда! — Луша на ходу сунула свернутую газету в корзинку и сбежала с лестницы.

— Лукерье Васильевне! Наше вам! — воскликнул молодой дворник в огромной шубе, загораживая ей дорогу под воротами.

— Пусти, леший, ну тя! — сердито отмахнулась Луша, скользнув мимо него.

— Вот тебе и наше вам! — с хохотом крикнул денщик, входя под ворота; а Луша уже бежала стремглав по пустынной улице.

Вбежав в булочную, она порывисто перевела дух и, поставив корзинку, сказала:

— Как всегда!

Следом за нею вошла кокетливо одетая горничная.

— А, Луша! — воскликнула она, и они поздоровались.

— Ну, что у вас? — спросила Луша.

Горничная махнула рукой.

— Представление целое! Теперь поссорились и сидят по комнатам: он — в кабинете, она у себя, а я им записки таскаю. Только и дела. Зовет барин: «Катя, передайте барыне!», а там барыня: «Катя, передайте барину!» я и бегаю…

Луша рассмеялась и подхватила свою корзинку.

— До свиданья, пока что!

— Луша, здравствуй! — окликнула ее под воротами высокая девушка с корзинкой в руках.

Луша поздоровалась и приостановилась.

— А у нас Матрена уходит, — сказала девушка.

— Да ну? С чего?

— Слышь, барыня вчера пилить зачала. Мясо, видишь, жесткое. Уж она зудила, зудила. Матрена дверью хлоп, и ушла. Барыня кричит: «сейчас вон, мерзавка!», а Матрена ей в ответ: «Давайте расчет!» Нынче и уходит. Я стряпать буду.

— А я Катю видела. Потеха у них… — и Луша рассказала, что услыхала в булочной.

— Ах ты. Господи, — прервала она свой рассказ, — самовар-то, поди, ушел!

— Лукерье Васильевне с добрым утром! Морген фри! — выколачивая генеральскую шинель на площадке лестницы, приветствовал Лушу бравый денщик.

— Здравствуйте вам! — ответила Луша, быстро подымаясь по лестнице.

Самовар шумел, бурлил и выплескивал кипящую воду.

Луша быстро сняла трубу, поставила самовар на стол, сдунула с него золу и заварила чай. Потом достала из кухонного ящика масло, яйца, из которых два опустила в самовар, затопила плиту, поставила кипятить молоко и, ухватив сапоги, устремилась в комнаты.

В маленькой комнатке с письменным столом, этажеркою и двумя стульями, свесив с подушки лохматую голову и раскрыв рот, храпел на клеенчатом умом диване, заменявшем постель, Борис Подопёнкин, гимназист 7-го класса.

— Барин, — подошла к нему Луша, — вставайте! Половина восьмого! Пора!

— Мммм… — промычал юноша, встряхнул головою, как лошадь, повернулся на другой бок и захрапел так, словно выругался.

— Половина восьмого! — громко произнесла Луша, трогая спящего за плечо, — опять опоздаете, вставайте!

— А? Что? — и, тараща глаза, он поднялся и сел.

— Вставать пора! Половина восьмого! — повторила Луша, зажигая на столе лампу.

— Лушечка, голубушка, — сипло заговорил гимназист, — дай мне сюда чай, пожалуйста!

— Опять заснете!

— Ей-Богу, нет! — и юноша опустился на подушку. Едва Луша вышла, как до нее донесся его басистый храп.

Луша налила стакан чаю, нарезала булки, положила на тарелку два яйца и вернулась в комнату молодого барина, который храпел, уткнувшись носом в подушку.

— Нате вам чай! — громко сказала Луша, подвигая стул и ставя стакан и тарелку. — Слышите, барин! Чай пить! Ах, ты, Господи! — ткнула она его в плечо: — уйду вот и будить не стану!

— А? Что? Хорошо, хорошо! Я знаю. Не беспокойся, пожалуйста, — проворчал впросонках гимназист, зарываясь головою в подушку.

— Вот вам чай. Сейчас восемь будет! — крякнула с нетерпением Луша.

— А? Что? — встрепенулся он и испуганно обернулся.

— Чай принесла! Восемь часов!

— Чай? Спасибо! — он повернулся на бок и протянул руку к стакану.

— Выпьете, в стенку стукните! — сказала Луша, выходя из комнаты.

Дверь с лестницы резко отворилась, и в кухню, согнувшись под тяжестью вязанки дров, вошел дворник. Он сделал два шага и с грохотом сбросил на пол вязку.

— Наше вам почтение! — сказал он добродушно, вытягивая из-под дров веревку, — получай порцию.

— Прачешную, Митрий, готовь! Завтра стирать буду! — проговорила Луша.

— Что больно скоро? Ишь ты какая, ровно блоха прыгаешь, — усмехнулся дворник.

— Попрыгаешь у нас! — отозвалась Луша, принимаясь бросать дрова в ящик, что стоял у двери.

— Ладно, устроим! — сказал, уходя, дворник.

— Ты чего пришла? — заговорила Луша, увидев скользнувшую в двери кошку. — Нашаталась, подлая!

Кошка, осторожно обойдя дрова и совершенно игнорируя Лушу, прошла через кухню и скрылась в коридоре.

— Ах ты, Господи! — проворчала Луша: — будет теперь потеха! — и, наскоро перебросав дрова, бросилась в комнаты за кошкой.

— Ксс… ксс… — звала она шепотом кошку, которая уже пробиралась в спальную к барыне, но Луша успела перехватить ее.

— Я тебя, подлая! Будешь у меня шляться! Иди! — она кинула кошку к кухне и вспомнила о молодом барине.

— Спит! Так и есть! — с сокрушением и досадою проговорила она, входя к нему в комнату. — Барин, да что же это? Опять проспали! Глядите, девятый час! Барин! Я вот сейчас барыне скажу! Ей-Богу!

— А? Что?

— Да что! Будишь, будишь, добудиться сил нет!

— Который час?

— Девять скоро! Вот который!

Юноша сразу очнулся.

— Что ж ты меня раньше не разбудила, — сердито заговорил он, — ведь я же просил в половине восьмого!

— Добудишься вас! — ответила Луша и тут же добродушно прибавила: — чаю-то подать, или встанете?

— Стакан здесь выпью.

— Ну, ну; не засните теперь еще! — она вышла, взяв стакан с холодным чаем, налила свежего и вернулась в комнату гимназиста. Он уже ел яйца и курил папиросу.

— Теперь не заснете! — сказала Луша.

— Почисть брюки. Я вчера их здорово отшлепал, — проговорил гимназист, прожевывая булку.

Луша захватила брюки и прошла в кухню. На столе у самовара стояла ее большая чашка с налитым чаем, про который она позабыла.

— Ишь, совсем остыл! — пробормотала она, взяв кусок черного хлеба и отхлебывая из чашки, в то же время доставая платяную щетку.

Выпив чай и вычистив брюки, она ухватила половую щетку с тряпкой и направилась в комнаты, занеся гимназисту брюки.

— Налей еще! — сказал он.

— Вставать пора! — проговорила Луша, но взяла стакан, вернулась в кухню, налила чаю и, снеся его гимназисту, прошла в комнаты.

В столовой и гостиной было сумрачно и тихо. Серое утро освещало буфет, в беспорядке оставленные стулья, стол, заставленный неубранной посудой, и засоренный пол. Из соседних комнат доносился храп.

Луша принялась за уборку. Она осторожно перетаскала всю грязную посуду на кухню, стряхнула скатерть, расставила в столовой стулья и перешла в гостиную. Там она обтерла тряпкою пыль, расставила мебель и начала подметать пол, быстро и ловко сгребая щеткою весь сор в одну кучу.

— Луша! Луша! — вдруг раздался резкий окрик самой Подопёнкиной.

— Проснулась! — с досадою пробормотала Луша и, бросив щетку, устремилась в спальную барыни.

Толстая, рыхлая Подопёнкина, с тоненькой косичкой, завернутой на самой маковке, протирала глава.

— Что это ты там, словно Плевну берешь? — сердито встретила она Лушу. — Сколько раз говорила тебе, не убирай гостиной, пока я не проснусь! Никогда мне покоя не дашь! Который час? Принеси чаю! Подыми занавеску!..

Луша подняла занавеску.

— Ах, Господи, скоро ты мне чаю дашь! — проговорила Подопёнкина и закричала: — Убери кошку! Опять она в комнатах!

— Ксс… ксс… иди сюда! — Луша опустилась на колени, залезла под кровать и вытащила оттуда кошку.

Придя в кухню, она стала готовить для барыни чайшку чаю, хлеб, масло, яйла и понесла все это на подносе в спальную.

Барыня притронулась к чашке и сердито заговорила:

— Что ж ты это нарочно мне холодные помои налила! Разве я могу пить такой!..

— Надо быть, остыл самовар, — сказала Луша.

— Надо быть!.. Возьми эту гадость и разогрей сейчас самовар. И где у тебя голова только? Поставить самовар всего и дела, и то не можешь! Ну, шевелись!

Луша взяла чашку с чаем, а барыня сердито повернулась на бок, достала со столика начатый ею вчера роман и стала читать.

Луша долила самовар и начала раздувать его, когда в кухню вошел гимназист, подошел к раковине и принялся мыться под краном, далеко вокруг себя разбрызгивая воду.

— Луша! — послышался тонкий, визгливый голос.

— Сейчас, барышня! — отозвалась Луша и побежала по коридору в комнату Лидочки Подопёнкиной, двадцатилетней девицы, учившейся музыке и пенью.

Она приподняла голову, на которой все волосы были завернуты в бумажки и, моргая глазами, пропищала:

— Дайте мне чаю, Луша; и, пожалуйста, вычистите мою черную юбку и достаньте красную кофту. Знаете, блузкой которая…

— Хорошо, барышня!

Гимназист уже оделся.

Луша вернулась в кухню и наскоро затерла шваброю наплесканную воду.

— А калоши не вычистила, — с упреком сказал гимназист, входя в пальто и шапке в кухню.

— И забыла вовсе! — ответила Луша и, взяв сырую тряпку, обтерла на ногах гимназиста калоши.

Самовар зашумел. Луша заварила чай и стала готовить для барышни хлеб, масло и яйца; потом налила чай барыне с барышней и понесла в их комнаты.

— Не забудьте юбку вычистить, — снова сказала барышня, — я сегодня до завтрака уйду!

— Помню, барышня, — ответила Луша.

— Ушла и пропала, — ворчливо сказала барыня, — долго ли самовар разогреть! Который час?

— Десятый, барыня!

— Дура! Если я тебя спрашиваю, ответь точно. Поди посмотри!

Луша заглянула в столовую.

— Десятого четверть!

— Молодой барин ушел?

— Ушли.

— Ну, чего же ты стоишь, как столб. Или дела нет?

Луша вышла из спальной и прошла в гостиную, где снова взялась за щетку.

Она вымела сор через переднюю в столовую, когда снова раздался оклик барыни.

— Налей еще, да не клади столько сахара!

Луша взяла чашку.

— Луша! — позвала ее барышня. — Налейте еще, только не так крепко. Да не забудьте юбку и кофточку! И умыться приготовьте. Я сейчас встану!

Лидочка Подопёнкина и ее мать мылись теплою водою у себя в комнатах. Луша, обыкновенно, приготовляла воду, приносила в комнату табурет, таз и рукомойник и помогала им умываться.

Она прошла в кухню, налила чай, разнесла по комнатам и снова ваялась за щетку подметать столовую.

— Луша, вы здесь? — раздался сиплый голос, — принесите мне газету и чай!

— Сейчас! — откликнулась Луша и, бросив щетку, устремилась в кухню. Хлеб, масло, яйца, стакан чаю, газета…

Она вошла в комнату барина, который спал в своем кабинете на оттомане.

— Благодарю вас, — сказал он, — дайте со стола папиросы и спички! Ну, все. Да, подымите шторку! Какова сегодня погода? Холодно? Ну, это хорошо. Подморозило, значит!

— Луша! — закричала барыня. — Барин проснулся?

— Проснулись. Чай пьют.

— Кушают, надо сказать. Тебя учи не учи, как пень! Спроси его, когда Астафьев именинник? Не спутай имени!

Луша прошла к барину.

— Барыня спрашивает, когда Астафьев именинником будет?

— Сеня, когда Иван Степанович именинник? — раздался пронзительный крик самой Подопёнкиной.

— 13 ноября! — прокричал в ответ Подопёнкин.

— А я думала — 12-го!

— Есть Иван 12-го и есть 13-го — и они стали перекрикиваться, а Луша снова взялась за щетку и дотащила сор уже до коридора, когда барышня закричала, выглядывая из двери своей комнаты:

— Умыться, Луша!

— Сейчас, барышня, — ответила Луша, — домету только! — и на этот раз промела через коридор в кухню, до самой печки, после чего стала приготовлять для барышни воду.

— Луша! — загремел голос барина.

Она оставила воду и пробежала к барину.

— Зовешь вас не дозовешься, — сказал он, — принесите мне еще стакан чаю! Да! Потом возьмите со стола полтинник. Нашли? Отлично! И купите мне 25 папирос. Только сейчас, пожалуйста.

Луша вышла.

— Луша, — вернул ее барин, — сперва дайте мне чаю.

Луша заглянула к барышне.

— Вы уж подождите малость. Барин за папиросами посылает!

— Только скорее, Луша!

— Мигом, барышня!

— Луша! — позвала барыня.

Луша снесла барину чай и прошла к барыне.

— Тебя барин за папиросами посылает, так уж заодно купи, что надо, к завтраку.

— Керосину нет.

— Ну, и керосину купи. А сахар есть?

— Не держи ты ее, пожалуйста, — раздался крик барина, — я без одной папиросы, а она ее не пускает!

Барыня поспешно сунула портмоне назад под подушку и сказала:

— Беги скорее! За завтраком потом сходишь!

Луша прошла на кухню, набросила на голову платок и полетела в лавочку за папиросами.

— 25 штук! — сказала она, кидая на прилавок полтинник.

— «Пери» прикажете? — с галантной вежливостью спросил лавочник, оборачиваясь к шкафу с папиросами.

— Известно, «Пери»!

— Еще чего-с?

— После приду еще. Давайте сдачу-то! — и захватив деньги и папиросы, она с такой же быстротою пустилась обратно.

— Который раз? — спросила у нее на ходу высокая девушка, утром встретившаяся с ней под воротами.

— Второй еще только! — ответила Луша.

— А я, милая, уже четвертый! Вот тебе и за кухарку.

Запыхавшаяся Луша передала барину папиросы и сдачу, а затем побежала помогать барышне умыться.

— Лей больше! Довольно! Лей сюда! Полей на шею! — Луша послушно лила воду, и барышня плескалась, как утка, расплескивая кругом целые лужи.

— Подотри, Луша, а то ходить нельзя! — сказала она, вытираясь полотенцем.

Луша сбегала на кухню, вернулась с тряпкою и, нагнувшись, стала вытирать залитый пол, после чего подхватила таз с мыльной водою, а за ним рукомойник с табуреткою и унесла их на кухню.

— Юбку не забудь, Луша! — крикнула вслед барышня, садясь к зеркалу и начиная развертывать папильотки.

В красной бумазеевой юбке, в рубашке, спустившейся с одного плеча, в стоптанных туфлях на толстых, как поленья, ногах, с завернутой на макушке косичкой, поднявшаяся с постели Подопёнкина стояла посреди кухни и, едва вошла в нее Луша, заговорила:

— A y тебя, милая, как говорится, и конь еще не валялся, — она показала на немытую нагроможденную на столе посуду, — половина одиннадцатого. У добрых людей уж обед готовят, а мы еще и посуды не убрали.

— Да где же время-то было, барыня? Кажется, я… — начала Луша.

— А ты бы спала меньше! — перебила ее барыня — Скажите! Утром встать, поставить самовар, убрать две комнаты да проводить молодого барина — всего и работы, а у нее времени нет! Тогда, милая, на местах не служи, а иди в барыни… Приготовь мне умыться! — и она зашлепала в свою спальную.

Луша покачала головою, махнула рукой и торопливо стала ополаскивать таз и готовить барыне воду.

— Луша, юбку и кофточку! — закричала барышня.

— Сейчас! — ответила Луша, проносясь к барыне с табуреткой и тазом, а затем с рукомойником.

Барыня обнажилась до пояса и начала мыться. Она не жалела воды, сопела, фыркала и все время, не переставая, говорила с Лушей:

— Лей, лей! Не бойся! Что барышня кричит там? Юбку и кофту? Вот видишь, даже такого пустяка не приготовила. Стыдно! Нанялась служить, так служи. У нас не Бог весть что за работа. Четыре человека всего, а есть семьи, где восемь душ да ребенок маленький, — и служат! А спать нельзя. На все время, голубушка, есть. Подала вечером самовар, постлала постели и спи!.. Что?.. Воды нет! Ну, беги скорее!..

Луша бросилась в кухню, чтобы снова наполнить рукомойник. Барышня у себя в комнате топала ногою и кричала:

— Лушка противная, что ж ты мне юбку с кофточкою! Ведь я опоздаю!

— Сейчас, барышня! — пробегая, ответила Луша, — не могу же я разорваться. Коли я барыне мыться даю!

Барыня с намыленным лицом и шеей стояла, наклонясь над тазом.

— Лей прямо! Вот так! Опять грубость в тебе. Ведь ты с барышней говоришь. Как же это кричать ей: «не разорваться мне!» Эх, придется нам с тобой расстаться! Дай полотенце.

— Да я хоть сейчас! — угрюмо сказала Луша.

— И сделай милость! — ответила тотчас барыня, — не держу! — и тотчас же обычным тоном заговорила: — Подай барышне, что ей там надо, да подотри здесь. Ишь сколько наплескала. Подать умыться не умеешь. А потом и в лавочку надо. Кофе готовить.

Луша унесла таз, рукомойник и табуретку, достала из шкафа барышнины кофту с юбкой и бросилась на лестницу выбивать и чистить ее, а барышня в коротенькой голубой юбке с голыми плечами, руками и грудью, затянутая в корсет, прошла к мамаше и, сев на ее неприбранную постель, заговорила:

— Опоздаю я из-за этой Лушки. Чуть проснулась, попросила ее, и вот до сит пор.

Подопёнкина застегивала на себе корсет, отчего лицо ее налилось кровью, и глава, как у сумасшедшей, уставились в карниз печки.

— Уф! — вздохнула она, когда щелкнула последняя застежка, — рохля она. Не может поспеть. Бестолочь! А ты куда так рано?

— К Катриш зайти обещалась. Мы с ней сегодня весь день, а вечером она к нам!

— Емельяновы будут! — сказала Подопёнкина. — Слыхала: у Федуловых гувернантка-то с этим Петей-дурачком ушла?

— Да что ты, мамаша! — воскликнула Лидочка, и у нее вспыхнули щеки.

— Барышня, юбка готова. Я вам положила, — сказала Луша, заглядывая в спальную.

— Хорошо! — отмахнулась Лидочка и обратилась к матери. — Как же это? Когда? От кого вы узнали?

— А видишь ли… — начала Подопёнкина, надевая верхнюю юбку, и закричала: — Луша! Приди с тряпкой, вытри воду! Ах, все-то ей ткнуть надо!.. Ну, видишь ли…

Луша вошла с тряпкой и начала ерзать ею по полу, а Подопёнкина, медленно одеваясь, стала рассказывать дочери скандальную историю побега гувернантки Федуловых с Петей-дурачком. Лидочка всплескивала руками, вскрикивала и весело смеялась.

Луша вытерла пол и пошла в кухню, где у крана мылся, брызгая и фыркая, сам Подопёнкин, маленького роста, с плешивой головою, большой рыжей бородою я толстым, неуклюжим, как сапожный каблук, носом.

— Принесите-ка мне, Луша, полотенце! — сказал он, фыркая под струей воды.

Луша пробежала к барыне, сняла с гвоздя полотенце и вернулась к барину.

Подопёнкин стал вытираться и говорить:

— У вас и плита еще не топится, а мне на службу торопиться надо! Поспешите с кофеем.

— Сейчас, барин, — ответила Луша, — я это скоро!

— Луша! — послышался оклик барыни.

Луша устремилась в комнаты.

Подопёнкина в черном платье, перехваченная корсетом, отчего фигура ее стала похожа на подушку, стянутую посередине ремнем, с напудренным лицом, накладный волосами и с кольцами на пальцах, являлась теперь представительной дамой, как и подобало жене начальника отделения.

— На тебе деньги, купи, что надо, и скорее завтрак готовь. Купи сосисок! — сказала она, давая деньги. — А за провизией потом пойдешь!

Луша наскоро затопила загасшую плиту, поставила в кастрюле воду, оделась сама, ополоснула лицо, захватила жестянку для керосина и понеслась в мелочную лавку, оттуда в булочную, из булочной — в молочную, из молочной в колбасную и снова домой в четвертый этаж.

Подопёнкин уже надел свой вицмундир и пересматривал нужные бумаги.

— Что, скоро дашь кофе? — спросил он вошедшую в кабинет жену.

— Сейчас. Вот Луша только из лавки вернется.

— Можно было пораньше ее послать.

— Что же я сделаю с ней? Не поспевает! Вот и твоей комнаты до сих пор не убрала. Безобразие!

— Только, пожалуйста, кричи на нее без меня. Терпеть не могу этого содома.

— Тогда бы не заводил семьи! — обидчиво ответила Подопёнкина и с шумом вышла из кабинета.

Луша вбежала в столовую и суетливо начала накрывать на стол. Она поставила приборы, достала водку, рюмку, принесла посуду и, наконец, внесла горячие сосиски, хлеб и кофейник.

— Сеня, иди завтракать! — примирительным голосом позвала Подопёнкина мужа, — Лида, садись!

Луша вооружилась щеткой с тряпкою и пошла убирать остальные комнаты, в которых господа спали. Она складывала постельное белье, убирала постели, раскладывала по местам разбросанные вещи, расставляла мебель, вытирала, подтирала и выметала; потом собрала все лампы, подсвечники и пепельницы, чтобы налить лампы керосином, заправить свечи и вычистить испачканные пепельницы.

Подопёнкин ушел на службу; Лидочка захватила свой портфель с надписью «Musique» и отправились к подруге; Подопёнкина величественно вплыла в кухню.

— Как уберешься, — сказала она, — сейчас иди в лавки. Смотри, уже половина первого, а еще в провизии нет. Когда управишься! Обед нужен непременно к пяти часам! Я уйду. Вернется из гимназии молодой барин, покорми его. Ну, проводи меня! — и она поплыла в прихожую.

Луша, вытерев о передник руки, пошла за нею.

Она надела на барынины ноги калоши, помогла надеть шубу, нашла муфту и перчатки, после чего барыня двинулась, наконец, к двери.

— Если кто придет, скажи, что меня дома нет! — сказала она, выходя на лестницу.

— Слушаю! — ответила Луша, запирая дверь, и с облегчением вздохнула.

В квартире на время наступила тишина.

Луша снова стала возиться с лампами, запев звонким голосом: «Го-рели венчальные свечи…» Потом она разнесла по комнатам заправленные лампы, вернулась и стала одеваться сама. Она старательно умылась под краном, оправила платье и причесала волосы; затем ваяла большую корзину для провизии, спрятала в кошелек деньги, накинула неизменный платок и весело пошла в лавки, заперев за собою квартиру.

Через полчаса она вернулась домой, запыхавшаяся под тяжестью, и тотчас принялась за работу. Она обмыла мясо и поставила вариться суп, разнесла по комнатам дрова и затопила печки, после чего принялась за мытье посуды.

В плите потрескивали дрова, на плите бурлил кипяток, солнце бросало косые лучи в кухню. Луша перемывала тарелку за тарелкой, а перед нею стояла невысокого роста плотная курносая девушка, зашедшая взять ключ от общего чердака, и вполголоса говорила:

— Вот те Христос уйду! Да разве это можно, чтобы никакого покоя! Чуть ночь — и сейчас либо сам, либо сын его… Охальники! Я честная девица; а барыня что твоя пила. Нетто можно жить? Ты сколько получаешь?

— Семь на своем горячем!

— Ну и я также, а только так никак невозможно! Теперь мне лавочник, Никандр Сафоныч, обещал место… А тебе хорошо?

— Распрекрасно, — ответила Луша, — в воскресенье гулять не пустила даже. Ну их ко псам! Где хорошо-то?

— Ну, я пойду, а то моя пила спохватится! — девушка взяла ключ и ушла, а Луша окончила мытье посуды, прошла по комнатам, помешала в печках и, вернувшись, села чистить картофель. Суп бурлил и кипел, когда в прихожей раздался оглушительный звонок.

Луша бросила ножик и побежала в прихожую, чтобы впустить молодого барина. Он сбросил калоши, пальто и в фуражке направился в свою комнату, говоря:

— Есть, есть давай! Вот ты меня не разбудила сегодня, и мне влетело!

— Да ежели вы так спите!

— А ты за ноги тащи! Ну, давай есть. Дома никого?

Луша наскоро поставила ему прибор и подала тарелку супу, а пока гимназист с жадностью уплетал суп, изжарила ему кусок мяса.

— Очень хорошо! — сказал младший Подопёнкин, — теперь я ухожу. Спросят, куда, — скажи на каток! — и он ушел; а Луша, заперев за ним дверь, начала рубить для котлет мясо.

Подопёнкины, муж в жена, вернулись вместе.

— Обед готов? — спросила барыня, входя в переднюю и опускаясь на стул. Луша тотчас нагнулась снимать с нее калоши.

— Почти готов, котлеты только…

— Накрывай на стол. Барышню ждать не будем. Молодой барин вернулся?

Луша объяснила.

— Ну, давай обедать. Скорее! Эту корзинку возьми к себе. Для вечера!

Луша подхватила с полу корзинку, которую внес барин.

— Отчего в комнатах темно? Знаешь, я не выношу этого. Что мне лбом стукаться, что ли? Зажги лампы! И что ты делала все время!

Подопёнкина устала, проголодалась, ей было тяжело в корсете, и она чувствовала раздражение.

— Опять лук на плите поджаривала! — кричала она из своей комнаты, переодеваясь в капот и снимая корсет, — все комнаты продушила! А печки вытопила?

— Вытопила! — отозвалась Луша из столовой.

— Закрыла без угара?

— Без угара.

— Знаю я тебя, без угара! Ну, торопись с обедом! — и, переодевшись, она пошла по комнатам, заглядывал в печки и ища в них неперегоревшие угли.

Луша заметалась. Она накрыла на стол, поставила приборы, налила в миску суп и, подав, позвала барыню кушать, а затем торопливо стала готовить и жарить котлеты.

После обеда господа пили чай, а Луша убирала со стола, и Подопёнкина ей говорила:

— Вечером гости будут. Непременно вычисти самовар, а то он у тебя чуть не зеленью порос! Да сама оденься. Передник перемени! Корзинку открой и все оттуда за окно поставь. Потом, как уберешься, приди ко мне. В лавку сходить надо!

Господа отпили чай и пошли, каждый в свою комнату, отдохнуть после обеда.

Луша убрала со стола, стряхнула скатерть, вымела комнату и, придя на кухню, сдвинула к краю грязную посуду и села обедать сама.

Однако, она не успела сделать несколько глотков, как звякнул звонок, и, бросив ложку, она побежала отворить двери.

Вернулась барышня с подругой.

— Наши пообедали?

— Только что. Спать легли.

— Ты покорми нас, Луша, — вполголоса сказала барышня, пока Луша стаскивала с нее и ее подруги калоши. — Катриш, пойдем ко мне!

Луша поставила на стол два прибора и подала обед барышне и ее гостье.

— Чаю подать?

— Да, Луша, ко мне в комнату!

Луша снесла две чашки чаю, снова унесла грязную посуду, стряхнула скатерть, подмела комнату и вернулась к своему обеду.

Кончив еду, она принялась за мытье посуды, а затем чистку самовара, когда вдруг услышала подле себя голос Подопёнкиной:

— Я ей сказала, а она хоть бы что! Когда же ты в лавку пойдешь? А?

Луша обернулась.

— Вот только вычищу самовар…

— Два часа все самовар чистишь! Эх, ты горе-работник! Ну, торопись! — и Подопёнкина еще раз перечислила все, что она должна купить и приготовить к вечеру, и ушла со словами:

— Голову причеши себе да чистый передник надень!

Луша с ожесточением стала тереть суконкою самовар, вертя его во все стороны.

— Пойдешь, Луша, в лавки, — сказал, входя, сам Подопёнкин, — купи папирос 100 штук. Только в табачной, пожалуйста!

Он положил рубль и вышел.

— Луша, душечка, — вбежала барышня, — пойдешь в лавку, купи, пожалуйста, карамель с гаданьем. Мы гадать будем!

Барышня положила кучу медных монет и вышла.

Луша накинула на голову платок, ухватила корзину и выбежала из кухни.

— Али опять в лавку? — спросила ее на площадке второго этажа толстая, краснолицая кухарка.

— Гости у наших. Ужинать будут.

— И много?

— А шут их знает! — ответила Луша и, не вытерпев, начала жаловаться, — то сами в гости, домой ночью вернутся, чай подавай, раздеваться помогай! То у самих гости до зари. Шныряй, как оглашенная. А днем толчешься, толчешься и все ей мало.

— Бранится?

— Шпыняет. Ровно в пекле работаю!

— Известно, в услужении, — качая головой, сказала кухарка

Луше словно полегчало после этой жалобы, и она весело побежала по лавкам: в мелочную, табачную, булочную, мясную, зеленную.

У ворот сидел уже дворник в овчинной шубе, когда она возвращалась с покупками.

— Приходи покалякать, — сказал он.

— Покалякаешь тут! — увертываясь из его объятий, ответила Луша и побежала вверх по лестнице.

Не успела она вбежать в кухню, как в двери выглянула сама Подопёнкина и взволнованно сказала:

— Звонят! Надень передник и беги отворить!

Луша мигом переодела передник и, завязывая на бегу его тесемки, поспешила отворить двери.

Звеня коньками, в прихожую вошел младший Подопёнкнн.

— Ты?! — с досадой сказала Подопёнкина, — мог бы и с черного хода прийти. Только людей тревожишь.

— А зачем я с черного хода пойду! — сбрасывая калоши ответил сын.

Луша вернулась в кухню. Кошка, подняв хвост, терлась у ее ног и мяукала.

— Ах ты Господи! Тебя-то, я и не накормила! Ну, ну, жри, подлая! — я Луша наскоро набросала ей на плошку остатки мяса. Кошка заурчала и уткнулась в плошку.

— Все купила? — спросила, входя, Подопёнкина, снова представляя своей фигурою перетянутую подушку. — Ну, теперь ставь скорее самовар, да накрывай стол для чая. А как сядем пить чай, ты сейчас же картофель ставь, а то не уварится. Хрен свари, а сметану за окно.

Луша торопливо выкладывала из корзинки свои покупки.

— Папиросы дай мне. Я барину занесу.

— Купила карамельки? — спросила, вбегая, барышня.

— А таких и нет, — ответила Луша, — спросила в булочной. Всякие есть, а с гаданьем и нет!

— Ах, Боже мой! — воскликнула барышня, — да ты во фруктовой спросила бы. Сбегай, пожалуйста!

— Некогда ей теперь, — заступилась сама Подопёнкина, — надо самовар ставить и на стол накрывать. Пусть Борька сбегает!

— Дудки! Я набегался! — отозвался Подопёнкин младший из своей комнаты.

— Я сбегаю, барышня, только вот с самоваром управлюсь, — сказала Луша, — малость подождите!

— Пожалуйста!

В это время раздался звонок. Луша бросилась в прихожую. Пришли первые гости.

Луша помогла им раздеться, повесила их шубы, прибрала платки и шапки, и гости прошли в гостиную.

Луша побежала в кухню.

Она налила в самовар воды и приготовила растопку, когда раздался снова звонок, и она опять устремилась в переднюю. Наконец, ей удалось поставить самовар.

В кухню вошла барыня.

— Самовар скорее! Что это как ты копаешься? Пока что, иди на столь накрывай!

В комнатах шумели гости.

Луша накрыла на стол, поставила все, что надо, подала самовар, и через десять минут барыня позвала ее разносить чай.

Она брала на поднос чашки, стаканы и относила их гостям в гостиную, в кабинет, к барышне в комнату; одному приносила лимон, другому сливки, третьему булки, в кабинет — коньяк, а к барышне — конфеты.

— Вы, Луша, как управитесь, — сказал барин, снимая с подноса стакан чая, — слетайте нам за картами. Игру, две колоды, 1-го разбора. Поняли?

— Слушаю-с!

Подопёнкина разливала чай и беседовала с Мошкаровой, вдовой титулярного советника, на неиссякаемую тему о прислугах.

— Девушка ничего себе, — говорила Подопёнкина, только с ленцой немного, все поторапливать надо. И готовит неважно. Надо за всем доглядеть.

— И то спасибо скажите. Нынче они так избаловались, так распустились, — с азартом отвечала Мошкарова, — прямо сладу нет. Я вот за один месяц пятерых сменила. То ничего не знает, то ленивая, а денежки подай!..

— Вообще нравственность упала, — сказала Подопёнкина. — они теперь все норовят вольничать. Только у меня не больно повадно им… Возьми и скорее долей самовар! — приказала она Луше.

Луша подхватила самовар.

— А со двора часто ходит?

— В две недели раз. И гостей никаких!..

Мошкарова одобрительно кивнула, так что конец кружевной наколки упал ей на нос.

Луша снова долила и поставила самовар, после чего побежала в лавку за картами, вспомнив и о барышниных конфетах.

— И что это ты летаешь таким соколом! Держать не удержишь! — воскликнул у ворот дворник, обнимая Лушу.

— Пусти, черт! — вырвалась Луша, — гости у наших-то вот и гоняют.

— А ты плюнь!

— Плюнешь, поди! — и Луша полетела по улице.

Едва переводя дух от быстрого бега, вернулась она на кухню и тотчас ухватилась за самовар.

— Где ты была? — строго спросила ее барыня, — я тебя зову, зову. Там посуду убрать надо, а тебя и на кухне нет!

— Коли меня барин за картами посылал!

Луша снесла барышне карамель «Гаданье» и барину карты.

— Разложите стол! Здесь разложите! — приказал барин.

Луша раскрыла ломберный стол, поставила свечи, пепельницы, достала щетки и два крошечных мелка.

— Это и все? — воскликнул Подопёнкин. — Ну, как знаете, а бегите за мелками! Да скорее только! Господа, по маленькой! — обратился он к гостям.

Луша подошла к барыне.

— Барин приказал мелков купить!

— А что ж ты думала, когда карты брала?

— Разве я знаю?

— Снеси сперва чай, а потом пойдешь в лавку — кстати вот деньги разменяешь: на 5 руб. мелочи возьми. И меди! Вы ведь сыграете в лото? — обратилась она к Мошкаровой.

Луша снова полетела в лавочку и обратно.

— Ну, и носит тебя! — сказал дворник.

— И не скажи! — на ходу откликнулась Луша.

— Уберешь со стола и ужин готовь! — сказала барыня.

Луша стала убирать посуду.

Из комнаты барышни раздавались визг, хохот и крикливые голоса; в гостиной чей-то сиплый голос выкрикивал:

— Шестнадцать, семьдесят семь, восемь!..

А из кабинета доносилось:

— Без козыря, два без козыря, три трефы, пас! Я скажу в червях три!..

Луша загромоздила в кухне весь стол убранной посудой, растопила плиту, начистила картофель и поставила его варить, после чего начала вытаскивать из-за окна бутылки и закуски.

Время от времени ее звали в комнаты, и, оставляя работу, она бежала на зов, чтобы подать стакан воды иди достать папиросы, или поднять закатившуюся под диван монету. Потом возвращалась в кухню и принималась за стряпню.

Кончив с нею, она стала накрывать на стол, заполняя его приборами, рюмками, стаканчиками, бутылками и приготовленной закускою в жестянках и на тарелках.

Гости с шумом и веселым говором двинулись в столовую.

— Луша, передай сюда грибы! Открой бутылку! Убери тарелки, подай чистые! Голубушка, принесите мне стакан воды! Луша, принеси пиво! Подыми салфетку! Давай следующее!

И Луша металась с одного конца стола к другому, принимала, подавала, убирала, откупоривала бутылки, устремлялась на кухню, возвращалась бегом в столовую, пока барыня не сказала:

— Поди, поставь самовар да приготовь чай! Господа, а мы еще сыграем!..

Гости шумно поднялись от стола, а Луша на кухне уже ставила самовар и перемывала стаканы, чашки, чайные ложки и блюдца.

В столовой уже не было возможности быстро прибраться, и барыня приказала Луше самой разливать чай на кухне и разносить его желающим.

— Этому фанту что делать? — выкрикивал Борис Подопёнкин в комнате сестры, где собрались его приятели и барышни.

— Не ходи одна! Вот мы ее цап! — раздавалось из кабинета следом за щелканьем карты, а в гостиной снова кто-то выговаривал глухим басом:

— Тридцать два, двадцать четыре, восемь!

Луша моталась из стороны в сторону.

— Мне, голубушка, еще сахару! Налейте мне стаканчик! Луша, принеси пива! Ополосни этот стакан! Выбрось из пепельницы!

И она опять подавала, принимала, убирала и металась из кухни в комнаты и назад.

Был уже четвертый час, когда гости все разом поднялись домой.

— Луша, помоги одеться! — закричала Подопёнкина.

— Милая, а где мое боа! Найдите калоши: буква С.! Мое пальто на зеленой подкладке!

Луша искала пальто на вешалке, искала калоши под вешалкой, находила платки, боа, шапки, подавала шубы и надевала калоши, а потом, взяв лампу, проводила гостей до самого низа

Возвращаясь наверх, она встряхивала на ладони два двугривенных, которые придали ей бодрости.

— Ой, устала я, Луша! — проговорила барыня, едва Луша вошла в прихожую и заперла дверь. — Скорее стели всем кровати, да и спать! Уберешь уже завтра все, — прибавила она милостиво.

Луша прошла в кабинет, вынесла из него ломберный стол и стала стлать постель. На письменном столе стояли стаканы и недопитые бутылки, и всюду валялись окурки папирос.

Луша прошла к барышне, потом к молодому барину, быстро постилая постели, и, наконец, в спальную барыни.

Господа, между тем, сидели в гостиной и жаловались на усталость.

Сам Подопёнкин не доспал после обеда, работал, «как лошадь», на службе и завтра должен к 12 часам уже быть в департаменте.

— А мне к девяти, и Лушка проспит, наверное! — воскликнул младший Подопёнкин.

— Ой, мочи нет, глаза не глядят, — сказала сама Подопёнкина, — до свиданья. Я спать. Натолклась за день! — и она прошла в спальную, где Луша оканчивала уборку.

— Ох, смерть моя! Сними мне сапоги! — она плюхнулась на кровать, расстегивая лиф, развязывая тесемки и протянув толстую ногу. Луша опустилась на колени и сняла с нее сапоги.

— Ты уж прямо ложись, Луша, — сказала Подопёнкина, — а завтра лучше встань пораньше да белье грязное собери. Я встану и сосчитаем!

Она сбросила последнюю юбку и полезла в кровать.

— Ну, иди! Погаси лампы и ложись!

Луша пошла гасить лампы. В гостиной по полу валялись бумажки от конфет, апельсинные корки, окурки папирос и куски булки; на столах лежали кучи скорлупы от орехов. В столовой весь стол был заставлен грязной посудой, недопитым и недоеденным, а пол был и залит, и замусорен.

Луша загасила везде лампы и пошла на кухню.

— Не забудь разбудить меня! — крикнул ей младший Подопёнкин.

— Ладно!

Луша добрались до своей кровати и упала в нее, не раздеваясь. Все вокруг нее заволновалось, всколыхнулось, в она словно поплыла куда-то, чувствуя, как сладостный отдых разливается по всем ее членам.

— Луша! А, Луша! — услышала она голос, и кто-то толкал ее в плечо.

— А? Что? — она вскочила и села, не понимая, что с ней и где она.

Перед нею при свете выгоравшей и чадившей лампы, в одном белье, стоял молодой Подопёнкин и говорил с тревогой:

— Так ты смотри, Луша, разбуди меня. В семь часов. Поняла? В семь!

— Поняла, — пробормотала Луша и опять упала на подушку, и опять закачало и понесло ее.

Как хорошо!.. Жаркое лето, душный день. На деревне храмовой праздник. Парни и девки идут по улице; вон сам старшина, такой ли важный, едет из церкви. Колокольчик под дугой так и громыхает: динь-динь- динь!.. Хорошо

Динь, динь, динь! дзззинь! дррр…

Луша вскочила, села и спросонья протирает глава. В кухне темно, а звонок так и вздрагивает, так и трезвонит.

— Господи, да никак и вправду! — спохватывается Луша и бежит к двери.

В кухню входит молочник и сердито говорит:

— Уж и здорова же ты спать! Хоть из пушки пали!..

Утро наступило. День начался…

Андрей Ефимович Зарин.
«Русское богатство». Том 12, 1908 г.