Андрей Зарин «Тотализатор»

I

Был жаркий июньский полдень. Летнее солнце ярко горело на безоблачном небе, и горячие лучи его быстро высушивали петербургские мостовые, обильно поливаемые дворниками, а легкий ветерок тотчас поднимал мелкую, едкую пыль и кружил ее по улицам, заставляя прохожих чихать и жмуриться. У Балтийского вокзала было необыкновенное оживление. К подъезду то и дело прибывали извозчичьи пролетки и изящные экипажи; со всех сторон шли мужчины, женщины, подростки в мундирах, подростки без мундиров — и вся эта масса народа шумела, торопилась и, разделившись надвое, широкими потоками текла в подъезд и под ворота вокзала. Городовые, раскрасневшиеся от духоты и усилий, растерянно бегали по площади, неистовыми криками и маханием шашек отгоняя остановившихся извозчиков.

Хмуров слез с империала подъехавшей конки и, отирая вспотевшее лицо платком, шел к вокзалу, поминутно отскакивая от налетавших со всех сторон экипажей.

— Алексей Константинович!.. Алексей Константинович! — услыхал он крик в два голоса. Он оглянулся. На подъезде, расплачиваясь с извозчиком, стоял среднего роста блондин и неистово махал рукою. На нем была мягкая, с широкими полями, порыжелая шляпа и мышиного цвета пальто, раздуваемое ветром.

— Сюда, сюда! — кричал он Хмурову. Рядом с ним стояла худощавая женщина с ястребиным носом и карими глазами навыкат. Она улыбалась и кивала головою Хмурову причем яркие перья на ее шляпе величественно колыхались, а птичья голова, помещенная между перьями, неистово клевала носом, словно хотела продолбить темя хозяйки.

Хмуров оживился и ускорил шаги.

— И вы, и вы? — визгливо заговорила женщина, хватая его за руку. — Вот отлично! Вот весело будет! Вы только нас слушайте! — назидательно окончила она.

— Одолжите папиросочку, если есть! — пожимая руку, сказал блондин. — Позабыл взять с собою, — и, закурив папиросу, засуетился. — Надо билеты брать, а то не достанем места. Вы ведь на скачки? Да? — закивал он головою, не дожидаясь ответа Хмурова. — Ну, так я и вам… вы постойте с женою… После, после! — замахал он руками, когда Хмуров стал было доставать деньги, и быстро побежал в ворота, причем полы пальто его приподнялись и затрепетали по ветру.

— А мы за ним, — ухватила Хмурова под руку жена блондина, — там и подождем его! Все скорее!

Хмуров послушно пошел с нею, а она, переходя двор вокзала, говорила таинственным полушепотом:

— Вы только нас послушайте — мы уж старые воробьи! Ни одного раза не пропускаем; всех знаем, а ведь тут главное расчет; можно наверное играть, если знаешь.

— Вы разве всегда с Василием Карловичем? — спросил Хмуров.

— Всегда, всегда, — ответила она, махая зонтиком, — он один куда угодно, но на бега или скачки без меня — не смеет! Мы всегда вместе, а играем врозь, — окончила она.

Они подошли к деревянной платформе со двора.

— Вот тут и станем, — остановилась она.

Перед ними, на дворе, у маленькой будочки толпилась кучка народу, беря билеты. В толпе стоял Василий Карлович, дожидаясь очереди и, заметив жену с Хмуровым, начал подавать им какие-то сигналы головою и руками.

— Еще успеем, — ответила жена на эти сигналы.

Муж словно услыхал и успокоился.

— Как же вы попали сюда? — интересовалась она. — Говорят, вы такой серьезный, без увлечений, настоящий Хмуров! — сказала она и засмеялась.

Хмуров улыбнулся тоже.

— Я ведь так только, посмотреть, — ответил он.

— А играть не будете? — почти вскрикнула она.

— Нет, не рассчитываю, — сказал Хмуров.

Жена Василия Карловича в изумлении даже выпустила его руку.

— Теперь садиться, садиться! — торопливо подбежал Василий Карлович и быстро пошел к вагонам, поминутно оглядываясь на свою жену с Хмуровым и торопя их знаками. Почти все вагоны были полны, хотя до отхода поезда оставалось еще полчаса. Едва-едва нашли они место.

— Вообрази себе, — обратилась жена к мужу, — Алексей Константинович едет смотреть только, а играть не хочет!

Василий Карлович широко улыбнулся:

— Не хочет! Приедет — захочется! — и вдруг он нахмурился. — Афишку-то купила, а?

— Нет, — с испугом ответила жена, — ведь ты же хотел!

— Я… я! — обозлился он. — Все я!

Он быстро шмыгнул из вагона и через минуту вернулся с афишей.

— Дай, дай, — потянулась жена.

Он отдернул афишу:

— Успеешь!

— Ты хоть вслух читай, — попросила она.

— Еще чего! — мотнул он головою и обратился к Хмурову: — Одолжите папиросочку!

Хмуров одолжил. Василий Карлович закурил и погрузился в чтение. Жена жадно глядела ему через плечо. Через минуту у них начался горячий спор:

— Уж знаю на «Карлоса» поставишь, — заметила она.

— Поставлю, — угрюмо ответил муж.

— И проиграешь, как прошлый год.

— А все-таки поставлю! «Карлос» это не то, что твоя «Клара».

— У «Клары» — сила, она только заскакивает, — горячо заговорила она, — а твой «Карлос» ни в гладкой, ни с барьерами; заносится, засекает, барьеры не берет…

— Ну ставь на кого хочешь, а меня оставь в покое! — почти закричал муж.

— Совсем скверная лошадь, — окончила жена причем птица на ее шляпке иронически мотнула головою.

Публики набиралось все больше и больше.

Скамейки были все заняты. Входившие становились между скамеек и на площадки вагонов, а публика все набиралась и набиралась.

— Кондуктор, кондуктор! — кричал кто-то. — Уберите этого нахала! Места нет, а он лезет!

— У меня билет, и я знать ничего не хочу! — гудел упрямый голос.

— Господа потеснитесь немножко! — упрашивал кондуктор,

Поезд тронулся.

— Полетит кубарем, — не моя вина, — ворчал недовольный.

— Как бы сами не полетели! — гудел упрямый.

Поезд шел, прибавляя ходу.

II

Василий Карлович Славин и Алексей Константинович Хмуров служили вместе в управлении одной железной дороги. Славин был одним из тех, что живут не думая о завтрашнем дне. Он всегда искал случая занять, никогда не имел своих папирос, ходил неряшливо, и в то же время, любил кутнуть, поазартничать в стуколку или на тотализаторе; хвастнуть какою-нибудь вещицею, которую тотчас «спускал» товарищу за полцены. Жена ни в чем не уступала ему.

Хмуров, напротив, считался человеком положительным и солидным, отчасти благодаря своей жене, женщине благоразумной и рачительной, воздерживавшей его от всякого сумасбродства. Он жил скромно, почти затворником, на 60 рублей жалованья; любил почитать, заняться политикою, поговорить об отвлеченностях, и только сегодня решился поехать в Петергоф, больше из любознательности. На службе уже две недели только и было толков, что о скачках. Хмуров не имел о них никакого понятия и решился полюбопытствовать.

— Боже тебя упаси — увлечься! — провожала его жена, снабдив пятью рублями.

— Что ты, Настя, — улыбнулся он, целуя ее, — разве я ребенок! Да и не раскутишься на это, — прибавил он, пряча ассигнацию.

— Смотри у меня! — смеясь, погрозила пальцем Настасья Сергеевна. Это была женщина высокая, худощавая, с бледным, выразительным лицом.

Хмуров очень обрадовался, встретив Славина. Среди толкотни он совсем бы растерялся; Славин же был человек опытный.

— Во все, во все посвящу, — весело говорил он, выучив, наконец, афишу и передав ее жене.

Та вынула карандаш и что-то отмечала им, читая афишу.

— Четвертый год уж хожу, батенька, — продолжал Славин, — все порядки знакомы!

— На «Демона» будешь ставить? — перебила жена.

— Нет, — ответил он и продолжал: — Я бы и вам поиграть советовал. Рублик что? Пустяк! А на него можно 5 выиграть! Что пять! — увлекся он. — Бывает, что 20 р. выигрывают! Помнишь, Аня! — обернулся он к жене.

Та молча кивнула головою, погруженная в чтение.

— А сегодня интересно будет, — горячо заговорил Славин, — первый день, новичков много, лошадей не знают. Будут большие выдачи…

Публика освоилась со своими местами, и до Хмурова со всех сторон доносился разговор о лошадях.

— Позвольте, позвольте! — авторитетно говорил какой-то старец. — Правда, в прошлом сезоне он заносил, но ведь год прошел с тех пор! Год! Ведь его объезжали, учили!

— Совершенно верно, — ввязался в беседу безусый юнец, — это своего рода воспитание, школа, а лошадь прелестная, сильная. Она наверное будет брать призы.

— Что же я-то говорю, что же я-то?.. — горячо заговорил студент. — Я то же говорю, но прибавляю: если не будет заноситься, если не будет…

— Год учения! Поймите, год учения!.. — твердил старец.

— Теперь ты скажи мне, — приставали смазные сапоги к засаленному картузу, — кто против его устоять может?

— Хлопушкин может, — заявил картуз.

— Хлопушкин! — подхватили сапоги. — Да ему в весе и то не сравняться. Опять ноги! Ведь он, что жердь вытянулся. Худой, тонкий, жилистый и весу 3 пуда, а Хлопушкин-то с брюшком, батя, вот что!

— Уж и с брюшком? — усомнился картуз.

— Верно! — ликовали сапоги. — Теперь против его ни одного ездока не найдешь!

— Нет, дорогая моя, будем уж, как дома условились, — упрашивала дворянская фуражка гарусную накидку, — ты на «Жениха», я на «Вдову».

— Охотник до вдов! — смеялась гарусная накидка, стреляя глазами.

— Господа, так мы в доле! — радостно кричал юнец, только что беседовавший со старцем.

— И вы не будете играть? — спросила Славина с укором, обращаясь к Хмурову.

— Подумаю, — ответил нерешительно Хмуров.

— Что думать! — почти закричал Славин. — На рубль, батенька, пять, десять, двадцать получить можно!

— Господа, билеты! — вошел кондуктор со щипцами в руке.

Поезд подходил к Петергофу.

III

Как из мешка горох, посыпалась публика из вагонов, едва поезд подошел к платформе петергофских скачек.

— Скорее, скорее, — торопил Славин. Он нахмурился и видимо волновался, нехотя отвечая на вопросы.

— Сюда, сюда! — крикнула Славина, хватая Хмурова за рукав.

Они вышли на платформу. Разноцветною, живою лентою публика тянулась по узкой дороге к месту скачек. Оживления тут было больше, чем на вокзале в Петербурге. Два красивые, высокие здания были расцвечены флагами. Навстречу публике гремела музыка. Перед зданиями теснилась толпа; поминутно подкатывались роскошные ландо и коляски; на площадке стояли пожарные в блестящих касках; вместо жандармов гарцевали в красивых бешметах конвойные с нагайками в руках; на всю эту пеструю толпу, сновавшую взад и вперед, светило яркое июньское солнце, играя золотом на касках пожарных, отливая серебром на гладких стволах ружей конвоя и заливая своим ослепительным блеском и здания, и людей, и золотистыми столбами поднимающуюся по дороге пыль.

Хмуров, увлеченный общим оживлением, весело улыбался, оглядываясь по сторонам.

Они проходили мимо растворенных ворот; за воротами, по зеленой лужайке, друг за другом ходили жокеи, водя под уздцы лошадей.

— Это что? — спросил Хмуров.

— Три рубля, три рубля, — суетливо ответил Славин, — нам туда надо! — и он торопливо пошел дальше. Славина была не так взволнована и объяснила, что это трехрублевые места, где находится судейская трибуна и где проводят лошадей, предназначенных к скачке.

— Мы в рублевые ходим. То же самое, только приготовлений не видно! — окончила она.

Они подошли к кассе и, дождавшись очереди, взяли билеты. Славины вдруг куда-то запропали, и Хмуров толпою был внесен в рублевые места.

Высокое, деревянное здание, крытое крышею, передним фасадом выходило на скаковое поле и представляло амфитеатром уставленные скамьи. Публика сходила вниз, поднималась кверху, сидела, стояла на скамейках или выходила вперед и становилась на площадке у низкого барьера, отделяющего места от скакового поля. Задняя сторона здания была занята маленькими будками, над которыми были надписи: «двойной 10 р.», «двойной 5 руб.», «3 руб.», «один рубль», «один рубль», «прием закладов», «выдача выигрыша».

«Это и есть тотализатор», — подумал Хмуров и подошел ближе к одной из будок. У каждой стояла оживленная толпа и из будки раздавался голос:

— Один второй, два первых, один четвертый! — при каждом возгласе звонко щелкала какая-то машинка, и подходившие к будке возвращались с билетом в руке.

«Взять что ли? — мелькнуло у Хмурова, но он тотчас остановился. — Ничего не знаю, даже какие лошади побегут».

Он оглянулся, ища глазами Славина, но того не было видно. Раздался звонок. Публика отхлынула от тотализатора и бросилась к скамейкам. Хмуров пошел за всеми.

«Чего все так волнуются?» — подумал он, оставаясь совершенно равнодушным.

Он взошел на лестницу амфитеатра и стал оглядываться. Все волновались, искали места, откуда повиднее, и готовили бинокли. Вокруг огромного луга эллипсисом, почти кругом, лежала плотно убитая дорога. На середине луга красовалось несколько экипажей, и подле них гарцевали всадники, перекидываясь словами и улыбками с сидевшими в экипажах.

Раздался второй звонок.

Из другого здания вышел офицер с солдатом, несшим красный флаг.

Они сели на извозчика и по лужайке отъехали немного в сторону.

Из ворот выехало несколько всадников.

Красивые лошади горячились, фыркали и били ногами, встряхивая гривами. Всадники в военных мундирах, поодиночке выезжали на дорогу и легкою рысью направлялись к офицеру с флагом.

— Хлопушкин — «Святополк»! — объяснял кто-то, называя всадника и лошадь. — Синицын — «Клара»; Кривцов — «Пуля»; Куне — «Секунда».

— Где, где Куне? — заволновался кто-то.

— Серая лошадь, белая фуражка.

— Молодец! — вскрикнула дама с красным зонтиком, когда мимо, бешеным аллюром, пронесся Синицын на «Кларе».

— Всегда заморит до времени! — произнес чей-то голос.

Хмуров, ничего не понимая, оставался равнодушен.

Отъехавший на извозчике офицер теперь стоял у дороги с флагом в руке. Подъехав к нему, четыре всадника, сдерживая лошадей, несколько мгновений уравнивались и вдруг сорвались с места. Офицер взмахнул флагом, звякнул звонок.

— Пошли! — пронесся шепот.

Кругом настала тишина, только слышался мерный топот четырех несущихся лошадей. Как молния, пронеслись они мимо Хмурова. Впереди, стоя на стременах и мерно наклоняясь, несся кавалергард в белой фуражке. Лошадь его вытянулась почти в прямую линию. За ним, пригнувшись к шее лошади, скакал молоденький офицер; он потерял фуражку и поминутно взмахивал головою, отбрасывая падавшие на лицо волосы.

Хмурова охватило легкое волнение; он стал следить за обоими всадниками.

— Всегда заморит, а потом посылает! — резко сказал чей-то голос подле него.

— Кто? — на мгновение обернулся Хмуров.

— Да вон! — брезгливо махнул головою высокий, плотный господин.

Последним, еле поспевая, скакал толстый, усатый кавалерист, нещадно хлыща свою лошадь.

— Кто это? — спросил Хмуров.

— Синицын, на «Кларе», — ответил господин.

«Та, которую Славина хвалила!» — припомнил Хмуров.

Всадники обогнули круг и неслись теперь прямо к зданию.

— «Пуля», «Пуля»! — неистово кричал юноша, поднимаясь на носках.

— «Секунда»! — кричал чей-то исступленный голос.

Всадники приближались. Тем же аллюром, с тою же самой посадкой несся кавалергард, мерно колыхаясь на стременах. Рядом с ним скакал офицер без фуражки; теперь он выпрямился и бил лошадь хлыстом, полуобернувшись на седле.

— «Пуля»! «Секунда»! «Секунда», браво! «Пуля»! Браво, Кривцов! — кричали сотни голосов, перебивая друг друга. Оставалось несколько саженей. Толпа вдруг замерла. Кавалергард колыхнулся, и голова «Секунды» выдвинулась; еще два скачка, и она была впереди на полкорпуса.

Звонок звякнул.

— Куне, браво! Браво, Куне! — крикнула толпа и побежала вниз.

— Кто взял? Кто? — спрашивали не разобравшие крика.

— «Секунда», третий нумер!

Хмурова толкали со всех сторон.

— Интересно, — улыбнулся он.

Мимо него шли два юнца.

— Я говорил тебе — на него ставить! Не слушал: «Пуля», «Пуля»! — нападал один.

— На двойном будут давать, — оправдывался другой.

— На двойном! Ведь ты не ставил!

— Вот тебе и «Клара», — ругался какой-то цилиндр, — всегда загоняет до времени!

— «Пуля» взяла бы, если б он ее со старта пустил, а то сперва сдерживал, а потом посылать стал! — горячился седой офицер.

— Нет-с! Без хлыста! Каково! — восторгался студент. — Как начал, так и кончил!

И все шли вниз к тотализатору, толкая Хмурова со всех сторон, и снова из будок послышались возгласы:

— Один третий, два вторых! — и защелкала машинка.

— Сколько выдают? — налетела на Хмурова высокая барыня в синих золотых очках.

— Не знаю, — ответил Хмуров.

— Как я счастливо поставила! — объяснила она. — Я, собственно, не на лошадь, а на Куне ставила. Сколько дают? — бросилась она к проходившему картузу, укладывавшему в кошелек деньги.

— Три сорок, — ответил тот.

— Недурно, — улыбнулась она в сторону Хмурова.

Тот ответил ей улыбкою.

IV

Зазвенел звонок и публика опять отхлынула к местам. Второе отделение для Хмурова было еще интереснее, потому что скачка была с препятствиями. Лошади неслись тем же бешеным карьером, но перед препятствием приостанавливались, на момент застывали, повиснув в воздухе, и снова неслись так же бешено.

С непривычки у Хмурова замирало сердце при виде страшного прыжка лошади, и снова начинало биться тревожно, когда лошадь опускалась на землю. После каждого отделения толпа устремлялась к тотализатору и снова со всех сторон слышались споры, возгласы, а тотализатор выкрикивал:

— Два первых, один третий, четыре вторых!

Хмурова увлекло это общее волнение.

«Поставлю, — подумал он, — один раз не беда. Куда ни шел рубль!» И он подошел к господину с афишею.

— Будьте добры сказать: кто поедет теперь?

Господин обязательно улыбнулся и, водя по афише пальцем, прочел имена лошадей:

— На «Перуна», — решил Хмуров, услыхав это имя, и поблагодарил господина.

— На «Перуна», — подал он рубль.

Стоящий за прилавком равнодушно бросил рубль в ящик и крикнул:

— Один второй!

Другой щелкнул машинкой, и на доске, против номер 2 выскочила цифра 9 вместо бывшей 8; третий повторил:

— Один второй! — и тяжелой машинкой выбив клеймо на билете, бросил его на прилавок. Хмуров взял билет и почти побежал на места. Звонок уже прозвенел и всадники строились.

«Который «Перун?» — подумал Хмуров и растерянно огляделся. Подле него стоял военный доктор.

— Не знаете ли, который «Перун?» — спросил его Хмуров.

— «Перун», «Перун», — повторил офицер, — сейчас, — и стал смотреть на афишу. — Ездок Семенов, ахтырского драгунского полка, прочел он и стал смотреть на всадников. Они уже неслись.

— Шут их знает! — пожал плечами доктор. — Владимирский драгунский, нарвский драгунский, ахтырский драгунский, кто их различит!

Хмуров уже не слушал. Он смотрел на несшихся всадников и с тоскою думал: «Который?»

Они растянулись линией, и только два спорили между собою.

«Который из них, или может быть задний?» — томился Хмуров.

Скачка кончилась. Толпа хлынула к тотализатору.

— Который взял? — спросил Хмуров у первого встречного и замер в волнении.

— Второй, — торопливо ответил он и побежал вниз по лестнице.

«Мой, мой!» — счастливо улыбнулся Хмуров и вздохнул с облегчением.

Словно гора свалилась с его плеч.

— Сколько выдают? — обратился он к другому.

— Не знаю! — резко ответил тот, видимо раздраженный. — Подите справьтесь!

— Э! — раздался подле него голос. — И вы тут!

Хмуров увидел подле себя Зыбина. Это был тоже его сослуживец, отчасти даже начальство, и Хмуров глубоко уважал его за ум, опытность и добродушный юмор.

Высокого роста, седой, он с доброй улыбкой пожал руку Хмурова.

— Что, и вы играете?

— Играю, — засмеялся Хмуров.

— И счастливо?

— Да вот выиграл.

— Молодец! — похвалил Зыбин. — А тут я Славина встретил. Продулся вдребезги.

Хмуров засмеялся.

— Теперь поставите? — спросил Зыбин.

— Хочу.

— На кого?

— Не знаю: кто пойдет?

— Вот, я вам прочту!

Зыбин вынул афишу и прочел название лошадей:

— «Принц», «Карлос», «Геро», «Мираж», «Кармен».

— На «Геро»! — решил Хмуров.

— Алексей Константинович! Где вы, батенька пропадали? Я вас ищу, ищу! — взял его за локоть Славин. Шляпа его съехала на затылок, и он растерянно улыбался.

— Говорят, проигрались? — улыбался Хмуров. Славин махнул рукою и заговорил с азартом.

— В конец! И все она со своей «Кларой»! Надо было влюбиться в дрянь такую! Заносит, упряма, слаба! Вы видали, как он загонял ее?

Хмуров кивнул головою.

— Ну, а она на двойном 10 руб., а потом на «Жениха» 5 руб.; а там на «Вдове» я да она по 3 руб. Эх! — махнул он рукою и торопливо заговорил: — Я ведь, батенька, за долгом к вам. За проезд-то я заплатил, пожалуйте…

— Ах да! — спохватился Хмуров. — Сколько?

— Семьдесят копеек! — ответил Славин и, когда получил их, слабо улыбнулся. — У меня есть еще тридцать копеек — вот рубль и поставлю на «Карлоса». — Он отошел.

— А я на «Геро», — сказал Хмуров.

Славин вернулся.

— Голубчик, милый, поставьте на «Карлоса»! Что вам на «Геро»? Проиграете!

— Нет, я на «Геро», — засмеялся Хмуров.

— И я то же, — вставил Зыбин.

— А на «Перуна» сколько дают? — спохватился Хмуров.

Славин с завистью посмотрел на него:

— Неужели взяли? 5 р. 20 дают? 5 р. 20! Счастливец! — и он побежал брать билет на «Карлоса».

— С выигрышем! — улыбнулся Зыбин.

Хмуров счастливо смеялся.

— Пойдемте брать, а то опоздаем.

— Вы уж на три рубля возьмите, — посоветовал Зыбин. Хмуров остановился.

— А что, рискнуть? — спросил он.

— Понятно, рискните! Новичкам везет!

— Ну, куда не шло! — решился Хмуров.

Он получил 5 рублей 20 копеек и поставил на «Геро» 3 рубля.

«Что-то будет, что-то будет!» — пошел он к местам, и сердце его заныло в предчувствии. Первый звонок уже был дан. Офицер с флагом уехал почти на противоположную сторону. Из ворот выехали всадники.

— Который «Геро»? — обратился Хмуров к соседу.

— На нем Куне, — ответил сосед.

Хмуров радостно улыбнулся.

«Куне — лучший наездник, — подумал он, — и следить легко: белая фуражка». Он отыскал среди всадников Куне и впился в него глазами.

Длинный, сухой Куне выделялся из всех всадников своею смелою, уверенною посадкой и белою фуражкой. Под ним рвался и прыгал «Геро», то осаживая назад, то вскидываясь на дыбы. Куне легко сдерживал его и шагом приближался к офицеру с флагом.

«Как хорош, как хорош!» — трепетал уже в волнении Хмуров, с нетерпением ожидая начала.

Всадники выровнялись. Офицер взмахнул красным флагом, звякнул звонок, и всадники рванулись нестройной толпой.

— Пошли! — вскрикнул, не в силах удержаться, Хмуров.

V

Всадники летели прямо на Хмурова. Впереди всех несся какой-то драгун, почти рядом с ним скакал Куне, трое остальных растянулись линией. Всадники быстро приближались к барьеру.

Раз! — и их лошади взвились на дыбы. Сердце у Хмурова упало.

Два! — и они снова мчались по ровной поверхности. Теперь Куне отстал заметно.

— «Карлос», «Карлос»! Что говорил вам? Вот он, вот!! — с искривленной улыбкой, горящими глазами шептал Славин, дергая беспрестанно Хмурова. Хмуров стал падать духом.

Раз, два! Раз, два! — подымались и опускались лошади через барьеры и неслись далее. «Карлос» был впереди, но Куне настигал его.

— Как взял веревку, каналья, так и не выпускает! — заметил сосед.

— Куне вырвет! — возразил кто-то.

Оставалось полкруга.

Раз, два! — взвились и опустились лошади, и Куне уже был впереди.

— Браво, Куне! Смелей, Хлопушкин! — раздались голоса. На трех остальных никто не обращал внимания. Весь интерес сосредоточился на «Геро» и «Карлосе».

Раз, два! Взвилась лошадь Хлопушкина и понеслась дальше. «Геро» был впереди. Оставалось последнее препятствие и несколько саженей до места. Вдруг «Куне» повернул своего «Геро» и поскакал назад.

— Что это, что это? — растерялся Хмуров.

— Что такое? — пронеслось в толпе.

— Наше, наше! — почти кричал Славин.

Хлопушкин несся один, приближаясь к последнему препятствию.

— «Карлос» взял! Браво, Хлопушкин!

— Куне обошел препятствие! — крикнул кто-то, и в ту же минуту все замерло. Куне доскакал до пропущенного препятствия, взял его и теперь летел вдогонку Хлопушкину. Хлопушкин был уже подле последнего барьера.

Раз, два! — взвилась его лошадь, и почти рядом с нею поднялся над барьером «Геро».

Куне стоял на стременах с поднятым хлыстом.

Раз, два! — и Куне быстро стал настигать Хлопушкина. Тот обернулся, но уже было поздно. Голова «Геро» выдвинулась вперед, еще, еще, и, весь опененный, дрожа от злости, «Геро» выдвинулся у звонка почти на весь корпус. Звонок ударил. Куне небрежно откинулся на седло и бессильно опустил руку с хлыстом. Несколько мгновений прошло в молчании, и вдруг оглушительное «браво!» раздалось со всех сторон.

Хмуров не помнил себя от волнения и старался перекричать других. Даже Славин забыл свой проигрыш и неистово кричал:

— Браво, Куне, браво, браво!

— Нет, вы видели? — обернулся, задыхаясь от волнения, Хмуров к своему соседу.

Тот не смотрел на него и махал шляпою небрежно кивавшему головою Куне. Под ним злобно фыркал, перебирая ногами, опененный «Геро».

— Нет, что же это! — воскликнул Хмуров. — Ведь это черт знает что такое, ведь это…

— А, каков, каков, каков! — махал руками Славин. — Лучший ездок! Герой! Это не видано, не упомню.

— Куне, браво! — орал юнец, махая платком. — Сколько теперь выдадут? — обернулся он к товарищу.

— Ведь из-под носу вырвал! А!

Оживленная толпа шумела у тотализатора.

— Что, говорил тебе! — укоряли смазные сапоги засаленный картуз. — Хлопушкин! Ну, где ему? Видал?

— Оно точно, — согласился картуз.

— Ты смотри: повернул и взял, все же взял! Вот он! — И сапоги махали руками прямо перед носом картуза.

— Ну, выиграли? — подошел Зыбин к Хмурову.

— Да, да, выиграл, — смеялся Хмуров, — но как хорошо, как хорошо!

Азарт охватил его, и он еще дрожал от волнения.

— Сколько выдают? — подошел к нему молодой человек в пенсне.

— Не знаю, — ответил Хмуров и вдруг окликнул: — Барсов, вы как?

— А, это вы, простите, не узнал! — обернулся Барсов. — Играете?

— Как же, как же, — заволновался Хмуров, — и теперь выиграл. Видели?

— Черт знает что! — развел руками Барсов. — Это такая штука, хоть сейчас поэму! Не правда ли? — обернулся он к Зыбину.

Зыбин с улыбкою кивнул головою. Хмуров поспешил их познакомить.

— Вы, кажется, уехать хотели, в Киев, что ли? — заговорил Хмуров, когда его восторг несколько утих.

Барсов кивнул головою:

— Хотел в Киев, теперь передумал, на Волгу еду. На будущей неделе получу деньги за повесть и качу!

Он улыбнулся, показав белые зубы.

— А сюда как? — спросил Зыбин.

— Да помилуйте, писатель в некотором роде, на скачках ни разу не был; дай, думаю, хоть раз зайду, и не раскаиваюсь, не раскаиваюсь!

— Играли?

— Да, — поморщился Барсов, — несчастливо только, всего вот и выиграл что на «Геро»! Однако же получить надо! Не знаете, сколько?

— Три пятьдесят, три пятьдесят, — словно вырос подле них Славин, — идите получать, Алексей Константинович, — и с завистливою улыбкою прибавил: — Счастливец!

Хмуров получил за три рубля 10 р. 50 к. и у него составилось всего 14 р. 70 к.

«Это с пяти рублей, — радостно думал он, идя к платформе, — да еще тратил. Правда, счастливо!»

В вагонах было гораздо просторнее.

Он сел опять с Славиными. Барсов и Зыбин остались в Петергофе. Поезд тронулся.

VI

— Выиграли? — со слащавою улыбкою спросила его Славина, и перья на ее шляпе качнулись налево.

— Да! — засмеялся Хмуров. — Не хотел, и вдруг так счастливо!

— Скажите! — удивилась она, и перья ее качнулись направо. — Новичкам всегда счастье!

— Мы бы не проиграли… — вздохнул Славин и обернулся к Хмурову: — Одолжите папиросочку.

Тот одолжил.

— Если бы что? — вдруг с азартом обернулась жена, и перья на ее шляпе заколыхались во все стороны, а птица грозно клюнула.

— Если бы ты не ставила на дурацкую «Клару»! — буркнул Славин.

— «Клара», «Клара» виновата! А кто на «Вдову» ставил? Кто на клячу — «Карлоса» ставил? — загорячилась она.

— А кто на «Жениха»? — махал незакуренною папиросой Славин.

— «Жених» — лошадь, не то что водовозный «Карлос»! — уязвила жена.

— «Карлос» не лошадь? — грозно спросил Славин.

— Кляча твой «Карлос»! Кляча, кляча, кляча! Вот что! — почти прокричала она.

— «Карлос»?

— «Карлос»! — передразнила она.

Они всю дорогу вздорили. Хмурова сперва забавляло это, потом наскучило, и он предался своим счастливым мыслям. «Вот Настя удивится! Взял 5 р.. принесу 14 р. 70 к., почти 15, в три раза; если бы 10 взял, принес бы 80! Вот это игра и занимательно. Отдам ей деньги, но в следующее воскресенье возьму; могу назад 42 привезти…»

В таком настроении он вернулся домой.

— Не обедал? — спросила жена, едва он вошел, и улыбнулась, видя его сияющее лицо.

— Не обедал, но знаешь, что я тебе…

— Сейчас, подожди немного… — остановила она и вышла распорядиться. Через несколько минут Хмуров сидел за обедом и рассказывал свои подвиги, а жена слушала его с доброю, снисходительною улыбкою.

— Да ты ешь! — изредка прерывала его она.

— Нет, ты слушай! — восклицал Хмуров и продолжал: — Славина с женою там встретил, они все проиграли и ругались всю дорогу; встретил Зыбина, Барсова…

— Это кто Барсов?

— Да молоденький, в пенсне, пишет рассказы, помнишь, у Кастрыгиных? — напомнил Хмуров.

— Ах, знаю, знаю! — закивала жена.

— Так помни, Настя, — смеялся Хмуров, отдавая ей деньги, — это мои деньги, в воскресенье все возьму. Вот!

Она свернула бумажки и опустила их в портмоне.

— А все-таки не хорошо это, — тихо проговорила она и, улыбнувшись, сказала: — Знаешь, Леша, я бы была больше довольна, если бы ты проиграл!

— Ну, вот, — поморщился Хмуров, — что же ты думаешь, увлечься могу, что ли?

— Можешь, — уверенно сказала она, опуская портмоне в карман.

— Не знаешь ты меня, — с упреком проговорил Хмуров и тут же в душе почувствовал, что она, пожалуй, права.

На другой день Хмуров со службы принес газету и после обеда вслух прочел жене отчет о скачках, объясняя ей все подробности. Он опять, задыхаясь от восторга, рассказал ей подвиг Куне, и не утерпел прибавить:

— Взял из дому 5 р. и принес почти пятнадцать, не считая расходов, Настя, не считая расходов!

— Леша, да ты уж увлекся! — воскликнула жена.

— Ну, вот! — смущенно улыбнулся он. — С твоим благоразумием все покажется увлечением.

На службе он только и говорил что о скачках. Зыбин подсмеивался:

— Я, знаете, советую вам с собою жену брать.

— А что?

— Так, деньги целее будут, — похлопал он его по плечу, перестав улыбаться.

— Что, говорил я?.. Говорил? — радостно вскрикивал Славин, слушая Хмурова. — Это, батенька, такое удовольствие! — Он поцеловал пальцы. — И, кроме того, нажива!

Хмуров улыбался; Славин взял его под руку и заговорил тихо:

— Теперь я уговорился с женою: она сама по себе, я сам по себе. У ней есть деньги. А то черт знает, на «Клару»… ну кто бы поставил на «Клару»? А она…

И он пожал плечами.

Воскресенье приближалось. Хмуров ждал его с нетерпением и в то же время успел заметить, что жене неприятны его разговоры о скачках. Она не перебивала его, но нетерпеливо хмурила брови и сжимала губы, едва он заговаривал с нею об этом.

— Вот поеду послезавтра один, а в следующий раз уж с тобой поедем, — попробовал он умаслить жену, — будет 21-е число — мы как раз с деньгами, — сказал он ласково.

— Больше проиграть можно, — прибавила жена.

— Ну, вот! — пожал он плечами. — С чего ты… ну чего ты дуешься? Ведь я ничего еще не проиграл…

— Успеешь, не торопись! — грустно усмехнулась она.

Хмуров махнул рукою. Воскресенье наконец наступило. Сверх ожидания Хмурова, жена, не дожидаясь его просьбы, вынула 14 руб. и отдала ему.

VII

Первый, кого встретил Хмуров, был Барсов.

— А! Алексей Константинович! — подошел тот к нему.

— Что же вы… еще не уехали?.. Деньги получили? — спросил, здороваясь, Хмуров.

— Все сполна. Двести с хвостиком!.. Да думаю, в воскресенье скачки, схожу еще раз, а там и марш!

Хмуров улыбнулся. Барсов тоже показал свои белые зубы.

— Да что! — ударил он тросточкой о землю. — Прошлый раз проиграл. Дай, думаю, попробую отыграться; обидно без боя отдавать.

— А если и сегодня проиграете?

— Тогда еду. Ну их к шуту! Теперь кто пойдет?

Он вынул афишу и стал смотреть. Хмуров тоже был с афишею. К будке тотализатора, колыхая перьями, подходила Славина. Увидев Хмурова, она широко улыбнулась и закивала головою.

— Опять пришли? Понравилось! — поздоровалась она и оживленно заговорила: — Теперь я одна играю; я ему сказала, пусть даже у другой будки берет, иначе я не согласна. По крайней мере на такую лошадь, как «Карлос» не поставлю. Уж не поставлю! Вы на кого? — перебила она себя.

— На «Жениха», думаю, — ответил Хмуров.

— Не ставьте, не ставьте, не советую! — закачала она головою. — Поставьте на «Зосю» лучше; я на «Зосю»! — и она громко сказала у прилавка: — Один четвертый!

— Один четвертый! — повторил стоящий за прилавком.

— Один второй! — подошел Хмуров.

— Шесть третьих! — раздался позади его голос.

Он оглянулся. Безусый юноша, тот самый, что говорил со старцем, протягивал небрежно смятые бумажки.

— Ого, как играет юнец-то! — проговорил вполголоса Барсов.

— Поставил четвертную и баста! — объяснил засаленный картуз смазным сапогам.

— Я только красненькую на «Женишка» кинул, — ответили смазные сапоги.

— Пять четвертых! — подошла женщина в золотых очках.

— А знаете? — обернулся Барсов к Хмурову. — Мы ведь балуемся только! Слышите, как играют? Вон, замухрышка, сторож верно, а 25 рублей ставит! А мы с вами по рублику. Поставимте-ка еще!

— Нет, с меня довольно, — ответил Хмуров.

— Ну, а я так еще.

И Барсов отошел от Хмурова.

Ударил звонок. Хмуров с замирающим сердцем пошел на места.

Выиграл номер 3-й. Хмуров проиграл. Он проиграл и во второй, и третий, и четвертый раз, и совсем упал духом.

— Одолжите папиросочку, — подошел к нему Славин и заговорил: — Ну, как играете?.. Плохо? Ничего, поправитесь; я тоже проигрываю… Теперь на кого взяли?

Хмуров сказал.

— Фью! Опять продуете… подлая лошадь!

И Славин отошел от него.

Хмуров растерянно улыбнулся.

— Везет сегодня! — услышал он позади себя голос. — Ни разу не ошибся, 60 рублей уже наиграл. Что-то теперь: пятнадцать поставил!

Хмуров обернулся. Поставив одну ногу на скамейку и играя тросточкой, безусый юноша хвастался перед молоденьким офицером.

«Везет ему, — с завистью подумал Хмуров, — и как крупно играет!»

Ему стало стыдно перед юнцом; он пошел и еще поставил 2 руб., но выигрывать ему не было суждено.

— Ну, и отыгрался я! — кисло улыбаясь, подошел Барсов. — Двенадцати рублей уже не хватает.

Хмуров ничего не ответил. В эту минуту скакали лошади — и его номер шел в самом хвосте, несмотря на то, что всадник неистово работал хлыстом.

— Проиграл, — вздохнул Хмуров и пошел вниз, не желая и досматривать. Процесс скачек его уже не интересовал.

— Продулись? — подошел к нему Зыбин.

Его добродушное лицо приветливо улыбалось. Хмуров обрадовался ему.

— Да, все, — ответил он возможно спокойнее, — а вы как тут? Я вас не видел.

— Так зашел. Я ведь живу в Петергофе. А вы бросьте играть! — вдруг серьезно сказал он.

Хмуров удивленно поднял на него глаза.

— Право бросьте, а то вовсе втянетесь. Я и не думал, что вы такой азартный!

Хмуров смущенно улыбнулся.

«Какое ему дело?» — подумал он и поспешил откланяться.

Он шел к платформе, мрачно опустив голову. Не то, чтобы он жалел проигранные деньги, но ему досадна была самая неудача и, кроме того, он предвидел разговоры с женою.

— Продулись мы с вами, Алексей Константинович, — догнал его Барсов.

Хмуров не отвечал.

— И вообразите себе, в «Вестях» все верно предсказано! Вот, смотрите, — он вынул из кармана скомканную газету и прочел: — «Мираж», «Пуля», «Ксантиппа», «Черт», «Кармен» — видите, все верно!

— Отчего же вы не ставили? — удивился Хмуров и тут же решил: «В следующий раз надо купить».

Почти в пустом вагоне, куда вошли Барсов и Хмуров, сидел юноша и считал деньги.

Барсов не утерпел:

— Много выиграли? — спросил он.

Юноша нахмурился и удивленно поднял голову, но не выдержал и оживленно заговорил:

— 82 р. с копейками. Удивительно везло! А вы?

Барсов мотнул головою.

— Я по «Глашатаю», там все предсказано было, и сегодня во мне уверенность была. Вот в прошлый раз я 45 руб. проиграл — не везло!

«Врет!» — подумал Хмуров.

— Я, могу сказать, знаток в лошадях! Четыре года играю, но все-таки вижу, что тут нужно одно только счастие.

Он сидел, вытянув короткие, тонкие ноги, обтянутые в серые брюки; на нем был клетчатый, модный пиджачок и хитрый галстучек, заколотый кораллом. Шляпа котелком съехала у него на затылок и открыла приглаженные волосы. Он говорил, небрежно играя тросточкой и щипля верхнюю губу.

Хмуров и Барсов проболтали с ним всю дорогу. Он с важностью говорил о себе: о своих привычках, знакомых и о каких-то вельможных родственниках.

Расставаясь с ними, он приподнял котелок и рекомендовался.

— Колпинов! — объявил он свою фамилию.

Хмуров и Барсов подали ему руки.

— Господа, не хотите ли вечерок в «Аркадии» провести? Я угощаю! — предложил он хвастливо.

Хмуров и Барсов отказались.

— Жаль, — сказал он, — а то бы кутнули. Я так не могу сидеть дома. Днем скачки, обед у Палкина, вечер в «Аркадии…» Это мое обыкновение!

Он еще раз пожал им руки и пошел от них.

— Пропащий! — вздохнул Барсов, глядя вслед Колпину, который подошел к извозчику и не торгуясь сел на пролетку.

VIII

Сверх ожидания Хмурова, жена отнеслась к его проигрышу совершенно равнодушно.

Как и в прошлый раз, она его встретила вопросом.

— Обедал?

— Где же мне обедать было? — угрюмо сказал входя Хмуров.

Настасья Сергеевна вскинула на него удивленно глазами и, ничего не ответив, пошла распорядиться.

Хмуров мрачно, угрюмо, не произнося ни слова, начал есть. На него неприятно подействовал проигрыш, а теперь к этому чувству примешалась досада на свою резкую фразу.

— Проиграл? — тихо улыбнулась Настасья Сергеевна, прерывая молчание.

Положив голову на руки, сложенные на столе, она прямо смотрела в глаза мужу и тихо улыбалась. Он видел улыбку жены и улыбнулся тоже. Неприятное настроение прошло сразу.

— Проиграл Настя, все проиграл! Такая неудача! А большие выдачи были! — окончил он с сожалением.

— Это всегда так, — ответила жена, — сначала повезет, а потом все проиграешь.

— Просто неудача была! — оживился Хмуров. — Мне например, хотелось на «Пулю» поставить, — нет, поставил на «Жениха», а выдавали 9 р. 80 к. Это на рубль-то, Настя! Хотел на «Мираж» — на «Вдову» поставил, — и все так!

Глаза его разгорелись. Он положил ножик с вилкою и говорил, ударяя пальцем по столу. Настасья Сергеевна не сводила с него глаз.

— Ты ешь! — улыбнулась она. — Отыграешься, Бог даст!

Хмуров удивленно взглянул на нее.

— В следующий раз возьми меня с собою, как обещал, может и повезет, — окончила она и встала.

«И ее увлек», — улыбнулся про себя Хмуров и заговорил весело: — Конечно, отыграюсь. Я теперь уже Настя, присмотрелся к лошадям. Теперь у меня уж есть навык. Я даже термины знаю, — хвастливо окончил он, вставая от стола, — «мертвый финиш», «пойти со старта», «на хлысте», почти все знаю! — весело засмеялся он и, довольный, обнял жену.

Хмуров совсем ожил. Он уже не жалел о своем проигрыше и вкушал заранее удовольствие предстоящей игры. Дома, разговаривая с женой, он постоянно переходил на воспоминание о прошлом воскресенье или на проекты выигрыша в следующее.

— Я, тебя там со многими познакомлю. Увидишь Славина с женою. Вот потеха! — И он смеялся, передавая их азарт, ссоры и волнения. — Барсов тоже наверное будет. Он, кажется, уже не поедет на Волгу.

— Отчего? — спросила жена.

— Отыграться хочет. Впрочем, это мне кажется так, — пояснил он.

— Боже, какой ужас! — вздохнула Настасья Сергеевна.

— Что ужас?

— Азарт такой, — сказала она.

— О, да, азарт страшный. Я удивляюсь даже, как можно так увлекаться, Настя…

— Милый ты мой! — засмеялась она и обняла его.

— Вообрази, Настя, мальчуган лет восемнадцати играет. Я познакомился с ним. Он прошлый раз 82 руб. выиграл! И с каким шиком! Презабавный фатишка! — вспомнил он Колпина.

— Бедная мать! — опять вздохнула она.

— Да, там есть, что посмотреть, Настя, — задумчиво окончил Хмуров.

На другой вечер он мечтал:

— Можно рублей двадцать пять выиграть, какое! — пятьдесят, сто можно! — восторженно уверял он.

— Уж не тысячу ли? — смеялась жена.

— Нет, я не смеюсь; если бы, например, прошлый раз играть без проигрыша. Сначала поставить три рубля. Назад получил бы…

И по его расчету он мог бы вернуться домой с 420 рублями.

— Это с трех рублей. Настя, с трех рублей! — восклицал он.

— Ну, а ты без гроша вернулся, — улыбнулась Настасья Сергеевна.

— Неудача, — пожал он плечами, — что поделаешь! Но теперь я по газете играть буду. Знаешь «Вести» и «Глашатай» всех лошадей предсказали! Я куплю и по ним играть буду. Отыграемся с лихвой! — хвастливо окончил он, целуя жену.

На службе тоже Хмуров не находил другого разговора, кроме скачек. Он был всего еще два раза, но азарт уже успел охватить его и закружил ему голову.

— Одолжите папиросочку, — подбегал к нему Славин.

Хмуров одалживал и тотчас начинал беседу.

— Нет, вы откажитесь от «Карлоса», — уговаривал он Славина, — лошадь хорошая, но вовсе не тренирована.

Ему нравилось вставлять в речь термины и при этом он самодовольно улыбался.

— Чудная лошадь! — восторгался Славин. — Ни на что не променяю, хоть тысячи давайте! — И он с жаром начинал расхваливать «Карлоса», словно эта лошадь была его собственная. — Посмотрите: ноги — стаканчики точеные; затем сила, батенька, сила! А как барьеры берет! Не то что «Жених»!

— Ну, про «Жениха» не скажите, — перебил Хмуров, — он немного забрасывает, но это от ездока больше; посадите-ка на него Куне!

— Что это вы, совсем в спортсмэны записались? — подошел к нему Зыбин.

— Так, попригляделся, — самодовольно улыбнулся Хмуров.

— Так и режет, так и режет, словно из конюшни вышел! — похлопал его по плечу Зыбин и, переменив шутливый тон на серьезный, сказал: — Будь я женой вашей, снял бы в воскресенье с вас сапоги да и запер! Право! — кивнул он головою.

— Я и жену увлек, — засмеялся Хмуров, — в воскресенье со мной едет.

Зыбин даже отошел на шаг.

— Шутите! Чтобы Настасья Сергеевна малодушествовала! Не верю!

Хмуров обиделся.

— Ведь и сами играете, а всегда с моралью!

— Я… я — другое дело. Я раз сыграю, двадцать раз нет. Неужели же правда, поедет? — спросил он.

— Приезжайте, увидите, — сухо ответил Хмуров.

— Да мне чего ехать, — сказал Зыбин, — там живу. Приду, подивлюсь, непременно приду. — И он еще раз пожал плечами.

Хмуров смеясь передал эту беседу жене. Они вспыхнула и улыбнулась.

— А он играет?

— Какое! — махнул рукою Хмуров. — Я даже не видывал такой флегмы. Что на службе, что там — даже неприятно, словно без нервов человек.

Воскресенье приближалось. Настала суббота, и Хмуров принес жалованье.

— Сколько же для скачек отделить? — спросила жена и брови ее слегка дрогнули.

Хмуров смутился. Денег всего было 60 рублей на весь месяц.

— Отделить 15 руб., а? — сказал он нерешительно.

— Ну, хорошо, — согласилась она и вдруг подошла к нему.

— Алеша, только исполни мою просьбу, — обняла она его.

— Какую? — спросил Хмуров.

— Вот что, — она поцеловала его и уселась к нему на колени, — если мы проиграем эти деньги, ты дай слово бросить играть…

— Что за глупости! — попытался улыбнуться Хмуров. — Я же не маленький, сам увижу, когда довольно.

— Нет, дай, дай! — целовала его жена.

— Пусти, Настя! — смеясь отбивался он. — Ну даю, ну Бог с тобой!

— Честное слово?

— Честное, честное! Ну пусти же!

Она разжала объятия и весело засмеялась:

— Помни же, слово дал.

— И смешная же ты! Неужели я ребенок, что меня словами связывать надо?

— Мне так спокойнее, — уже серьезно сказала Настасья Сергеевна.

IX

Настасью Сергеевну поразила суета на вокзале. Все спешили с угрюмыми, сосредоточенными лицами к кассе и, взяв билеты, почтя опрометью бросались к вагонам, которые быстро наполнялись один за другим.

— Скорее, скорее, Настя, — побежал с билетами Хмуров, — а то места не будет!

Она машинально последовала за ним.

Места в вагоне не было. Какой-то господин потеснился и освободил край скамейки для Настасьи Сергеевны. Хмурову пришлось стоять подле. Настасья Сергеевна уселась и, взглянув на мужа, улыбнулась. Из кармана его пальто торчала пачка газет; сам он, едва тронулся поезд, развернул афишу и углубился в чтение ее, делая на полях отметки карандашом.

Он прочел афишу два раза и наконец поднял глаза.

— Может тебе скучно, Настя, — у меня газеты есть.

И он вытащил пачку.

— Тут «Вести», «Глашатай», «Листок» и «Газета»!

Настасья Сергеевна улыбнулась опять и взяла газеты. Со всех сторон слышались разговоры о скачках. Позади горячо спорили, впереди дружно восхищались, сбоку мирно делились впечатлениями прошедших скачек. Настасья Сергеевна развернула газету и, просматривая ее, время от времени с тревогою взглядывала на мужа. Прислонившись спиною к двери, он опять смотрел в афишу и озабоченно хмурил брови, делая уже новые отметки на полях.

— Ты бы на кого поставила? — наклонился он вдруг к ней. — Побегут: «Принц», «Пуля», «Мираж» и «Зося»? А?

Он серьезно вопросительно взглянул на жену.

— Ни на кого, — ответила она.

— Да ты так, Настя, скажи только, — растерянно улыбнулся он, услыхав ее сухой ответ.

— И говорить не хочу, — отвернулась она, — ставь на кого хочешь, твое дело. Я смотреть еду, а не играть.

И она опустила глаза в газету. Хмуров вздохнул и выпрямился…

— Куда они? — удивилась Настасья Сергеевна, когда поезд остановился у платформы и публика почти бегом устремилась по дорожке к полю.

Хмуров тоже волновался, но старался сдержать себя.

— Боятся опоздать, — улыбнулся он. — Идем же Настя! — тут же поторопил он ее.

Она взяла его под руку, и они пошли. Их перегоняло множество людей, на площади сновали экипажи, гарцевали всадники. Недвижно стояли пожарные, сверкая на солнце своими касками. У ворот высокого здания, кучка офицеров оживленно разговаривала. Двое из них были с хлыстами.

— Куне, Куне, — зашептал взволнованно Хмуров, показывая жене на одного из офицеров с хлыстом.

Она равнодушно взглянула на офицера. Длинный, сухопарый, с желтым, вытянутым лицом, с тупым взглядом, стоял он, куря сигару и похлопывая хлыстом по носку сапога.

— Что же он? — спросила Настасья Сергеевна.

— Как! — зашептал Хмуров. — Лучший наездник. Это ведь он тогда на «Геро», помнишь?

И, проходя мимо, он почти с благоговением взглянул на долгоногого Куне.

Они взяли билеты и вошли в места.

— Ты иди туда, — указал Хмуров жене дорогу в места, — а я сейчас!

И он оставил ее, протискиваясь к тотализаторской будке.

Настасья Сергеевна остановилась на месте. Кругом ее мелькали женские, мужские, молодые, старые взволнованные лица и со всех сторон слышались однообразные фразы:

— Вы на кого?

— Посмотрим, как сегодня «Жених» отличится!

— Говорят, прошлый раз Хлопушкин сильно ушибся?

— Пустяки!

— Прошлый раз не везло, может сегодня…

Она растерянно оглядывалась во все стороны и вдруг радостно улыбнулась: к ней подходил Зыбин, издали кивая головою.

— Ай да барынька! — пожал он ей руку. — Я думал, Алексей Константинович шутит, ан правда! Неужели и вы? — окончил он серьезно.

Настасья Сергеевна рассмеялась:

— Как видите! Нет, — перестала она смеяться, — я собственно на него посмотреть хотела.

Зыбин кивнул головою:

— Я так и думал.

Хмуров бежал к ним, махая руками:

— Что же вы, что же вы! Уж звонок был. Идите, а то опоздаем!

Он побежал вперед по лестнице, поминутно оглядываясь.

— Я на второй поставил, — объяснял он по дороге, — все хвалят, хотя на него мало ставят!

— Ну и проиграете, — усмехнулся Зыбин.

— Нет, почему же? — испугался Хмуров. — А вы на кого?

— Я без денег пришел.

Хмуров пожал плечами.

— Вот сюда сядь, Настя, отсюда виднее, — усадил он жену.

Зыбин сел рядом. Хмуров вставал, садился и снова вставал. Он был в сильном волнении. Лошади понеслись.

— Проиграл, проиграл! — побледнел Хмуров, увидев свою лошадь почти в хвосте и, не дожидаясь окончания, побежал вниз.

Ему не везло: на кого он ни ставил, все проигрывали.

Настасья Сергеевна его почти не видела. На минуту, когда бежали лошади, он появлялся бледный с горящими глазами и тотчас исчезал снова, шепча с отчаянием: «Проиграл!» На жену и Зыбина он не обращал внимания.

Настасья Сергеевна с тревогой следила за ним, но губы ее не переставали улыбаться.

— Не ожидал я от него, — со вздохом произнес Зыбин, когда Хмуров, на минуту появившись, исчез снова.

— О! А я так была уверена, — ответила Настасья Сергеевна, — он такой увлекающийся. Ведь он и в карты не играет, потому что боится… Я предчувствовала это.

— Это беда, — хмуро сказал Зыбин.

— Нет, я даже довольна, что он проигрывает. Я взяла с него слово: если проиграет — бросить.

И она с улыбкою обернулась к Зыбину.

— Ну, это уж напрасно! — покачал он головою. — Только горечи прибавите. Уж начал, так лучше ждать. Разве помогут слова?

— Нет, он сдержится, — горячо заговорила Настасья Сергеевна, — ему только раз воздержаться — я его знаю!

— Смотрите! — покачал головою Зыбин.

Они говорили о Хмурове как о больном, и с тревожным вниманием следили за ним, когда он появлялся.

Настасью Сергеевну занимали больше люди, чем лошади.

Ей не нравилась картина скачек, и она не понимала азарта. Лошади, напрягаясь изо всех сил, длинные, сухие, далеко выбрасывая ноги, были более похожи на зайцев; ездоки некрасиво подпрыгивали на седлах и поминутно рисковали сломать шею, перескакивая барьеры. Все это не нравилось Настасье Сергеевне. Ее интересовали более люди. Всех словно охватывала в минуту скачек лихорадка. Горящими глазами следили они за лошадьми, выкрикивая то одно, то другое имя, то крича «браво!», то шикая, то замирая в волнении. Когда скачка кончалась, раздавались неистовые крики, потом все бежали со своих мест, словно спасаясь от неприятеля, крича, споря, перегоняя друг друга, и через полчаса густою толпою возвращались назад.

— Это что, — сказал Зыбин, когда она передала ему свои впечатления, — пойдемте-ка к тотализатору — там-то что!

И когда окончилось отделение, он повел Настасью Сергеевну вниз. Едва они зашли за стену, на них налетел Барсов. Не разбирая их лиц, он тревожно спросил:

— Какой номер взял?

Зыбин улыбнулся:

— Пятый.

— Опять проиграл! — всплеснул Барсов руками и повернулся.

— Monsieur Барсов, — остановила его Настасья Сергеевна, — мужа не видели?

Барсов словно очнулся:

— Ах, Настасья Сергеевна, извините! Не узнал! — раскланялся он.

— Где же тут! — вставил Зыбин.

— Муж ваш там, — указал Барсов в сторону будок, — тоже проиграл.

— Я слыхала, вы на Волгу едете? — спросила Настасья Сергеевна.

Барсов махнул рукою.

— После, после, теперь поставить надо!

И он, повернувшись, бросился бежать к будке.

— Настенька, — с растерянною улыбкою подошел Хмуров, — укажи на кого поставить. Говорят, новичкам везет. Укажи!

— Сам ставь, — сухо ответила она.

— Голубушка, укажи! — просил он.

— Вы, Алексей Константинович, по газетам поставьте! — сказал Зыбин.

— Эх, что газеты, — почти крикнул Хмуров, — спутали только! Без них бы я, непременно, на «Миража» поставил, 8 рублей давали!

— Ну, как знаешь, так и ставь! — нетерпеливо оборвала Настасья Сергеевна и повернула в сторону.

Зыбин вздохнул.

— Видели?

— Это ужасно, ужасно!

Со всех сторон слышались оживленные разговоры.

— Нет, теперь шабаш! — плакался чей-то молодой голос. — Мамаша не дает больше денег, а достать неоткуда!

— А ты часы побоку! — советовал со смехом другой голос.

— А отец?..

— Все просадил, чтоб тебе пусто было! — прохрипели смазные сапоги.

— С выигрышем, Савва Митрич! — захохотал засаленный картуз.

— Чего зубы-то скалишь; сам нарвешься! — огрызнулись сапоги.

— Ужасно, ужасно, — твердила Настасья Сергеевна, ища тревожно глазами своего мужа.

Зазвонил звонок. Публика повалила на места.

— Идемьте, — предложил Зыбин.

— Нет, не хочу, — отказалась она.

— Ну так здесь подождем, — согласился Зыбин.

И они стали ходить по опустевшей площадке.

— Смотрите, смотрите! — шепнул Зыбин, указывая глазами.

Вдоль стены неровным торопливым шагом взад и вперед ходил Барсов.

Они подошли к нему.

— Что же вы не смотрите? — спросил его Зыбин.

— Не могу, не могу! Там моя лошадь бежит! У меня сердце выскочит!

И он прижал руку к сердцу.

Зыбин свистнул:

— Ну!.. Волга ваша тут и останется!

Настасья Сергеевна с состраданием глядела на Барсова.

С поля раздались крики, топот и площадка стала наполняться.

Первым почти выбежал Хмуров.

— Которая? — подскочил к нему Барсов.

— Третья, — ответил Хмуров и обернулся к жене. — Все проиграл, один рубль остался, — смущенно улыбнулся он.

— Опять проиграл! — вскрикнул Барсов, топнув ногою.

— Ты помнишь условие, — ласково взяла Настасья Сергеевна под руку Хмурова.

Тот вздрогнул и угрюмо опустил голову.

— Господа! — весело заговорил Зыбин. — Проголодались, чай? Я тут неподалеку. Идемте ко мне! Напою и накормлю. Настасья Сергеевна за хозяйку. Согласны?

Настасья Сергеевна согласилась. Барсов тоже, и все двинулись к выходу.

X

— Душечка! — с этим возгласом налетела на Настасью Сергеевну Славина и бросилась целовать ее. — Играли, душечка? Счастливо, верно?

Настасья Сергеевна холодно освободилась из ее объятий:

— Я смотреть приходила.

— Смотреть! Скажите, какая твердость! — заколыхала Славина перьями. — Я не смогла бы. Ну, а вы счастливо? — обернулась она к Хмурову.

Тот мотнул головою.

— Одолжите папиросочку, — подошел сам Славин. — Из-за нее продулся! — мрачно кивнул он на жену и тотчас пояснил: — Самая дурная примета, если назад вернешься. Ухитрилась зонтик забыть, ворочаться пришлось. Ну и продули!

Он злобно выпустил струю дыма.

— Не идти же мне было без зонтика! — возразила Славина, и птица на ее шляпе подняла клюв кверху.

— Не велика беда и без зонтика. Хуже не стала бы! Слоновую кость от желтизны нарочно на солнце кладут!

— Дурак! — со злобою ответила она и зашептала Хмуровой: — Смотрите, смотрите, вон тот мужлан при мне сегодня сто десять рублей выиграл!

И она завистливым взглядом проводила засаленный картуз, который весело ухмылялся в свою рыжую бороду.

Зыбин с гостями повернул налево. Славиным надо было идти прямо. Они раскланялись и быстро пошли по дороге к платформе; он, что-то объясняя, горячо размахивал руками, и полы его мышиного пальто сердито раздувались, она — грозно трясла перьями, и птица на ее шляпе злобно клевала синий воздух.

— Монстры! — засмеялся Зыбин.

— Несчастные! — прошептала Настасья Сергеевна.

Хмуров молчал. Барсов шел, что-то напевая себе под нос.

Зыбин занимал от дачников две комнаты окнами в небольшой, тенистый садик.

— Милости просим! — ввел он своих гостей и тотчас начал хлопотать.

Он жил одиноко, но полным хозяйством. Из сеней пришла горничная, чинно, не торопясь постлала скатерть на стол, вынула посуду, поставила бутылку вина, водки, закуску и затем скрылась.

— Самоваром поторопитесь, Груша, — крикнул ей вслед Зыбин и обратился к гостям:

— Господа, прошу!

Все подсели к столу.

Мало-помалу языки развязались. Груша внесла самовар.

— Настасья Сергеевна, за хозяйку! — обратился Зыбин к Хмуровой.

Та, улыбаясь, села у самовара. Разговор оживился.

— Мне что Волга, — разошелся Барсов, — еще двадцать раз успею! А тут такая масса впечатлений; в десять раз скорее живешь! А потом сколько видишь, наблюдаешь — роман написать можно!

— Вы-то наблюдаете? — заметил смеясь Зыбин. — Дрожит за забором и на лошадей не смотрит!

— Это сегодня только; я не знаю, что со мною сталось, — смущенно улыбнулся Барсов.

— Да, посмотреть есть что, — сказала Настасья Сергеевна, — какое глупое увлечение, азарт, даже страшно!

— Для человека холодного, равнодушного это глупо, но у кого есть кровь, эстетическое чувство — тому эти волнения не покажутся глупыми. Я, по крайней мере, не испытывал еще таких ощущений, и мне они и приятны, и понятны! — горячо возразил Хмуров и чуть не злобно взглянул на жену.

Та не заметила его взгляда.

— Да! — с восторгом подхватил Барсов. — Словно с горы летишь. Сердце упадет и ноет-ноет, а потом вдруг легко станет… А, наконец, эта картина, когда лошади мчатся во весь опор, через рвы, ограды…

— Смотреть неприятно: вдруг упадет! — сказала Настасья Сергеевна.

— Словно зайцы скачут, — прибавил Зыбин.

— Упадет! — подхватил Хмуров. — Слова одни!.. При мне два раза падали и ничего; один только зубы вышиб!

— Только! — с упреком повторила Настасья Сергеевна.

— Да что, Бог с ними, Настасья Сергеевна, с охотниками! Сами хотят, сами и шею ломают, — сказал Зыбин, — а вот когда наемный жокей разбивает голову — вот тут драма. Из-за куска хлеба рискует! А публика еще рассердится, если он полетит, потому что ее рубли пропали…

— Ну уж вы! — махнул рукою Хмуров.

— Что я? Я это видел своими глазами.

— Все же чудное зрелище, — воскликнул Барсов.

— Только потому и чудное, что тотализатор есть: не будь его, и не пошли бы! — ответил Зыбин. — Просто жажда наживы!

Настасья Сергеевна взглянула на мужа. Тот нахмурился.

— Рулетка своего рода: красный, черный! Почему же так и увлекаются, откуда и азарт!

— Положим, отчасти… — согласился Барсов.

— Верьте, что так, — оживился Зыбин, — я уж успел присмотреться. А кто выигрывает? Один тотализатор! В конце концов все проигрывают — за азартом и не видят этого! Мальчишки, старцы, мужчины, женщины — все азартничают, а в результате подлог, обман, воровство, самоубийство…

Настасья Сергеевна вздрогнула.

— Ну, уж это слишком мрачно!

Зыбин улыбнулся.

— У нас еще не дошло до этого, а в Париже, Лондоне, даже в Москве — это постоянные спутники тотализатора.

В садике послышались детские голоса.

— Ты на Ваську, а я на Марусю! — сказал один.

— И я на Ваську! — крикнул другой.

— Ну, я против двоих на Марусю!

— Вот-с вам азарт, — с торжеством указал Зыбин на окошко. Все подошли к окну.

В конце прямой дорожки садика стояли гимназист с учеником Коммерческого училища в коротенькой курточке и держали в руках по кошке. На другом конце дорожки стояла девочка.

— Пускайте! — крикнула она. Мальчики выпустили кошек и захлопали в ладоши. Кошки, подняв хвосты, стремительно пустились к девочке.

— Маруся! Маруся! — закричала девочка, ухватывая в объятия рыжую кошку.

— Моя взяла! Моя взяла! — закричал гимназист.

— Вот-с! — засмеялся Зыбин. — Тотализатор на кошках устраивают — повальная зараза!

Все рассмеялись, даже Хмуров не мог удержаться от улыбки.

— Это остроумно! — хохотал Барсов. — Ей Богу остроумно! Непременно опишу их!

— Вот вы на Волгу не поехали, — заговорил опять Зыбин, — Славины детей забросили, другой службу, третий жену забыл — и все из-за того чтобы пять рублей выиграть!

Все стали собираться домой.

— Вы меня совсем расстроили, — простилась с ним Настасья Сергеевна.

Хмуров стал еще мрачнее.

XI

Он всю дорогу был мрачен и упорно молчал, иногда искоса взглядывая на жену. Он был недоволен и собою, и ею, и всем прошедшим днем. Неприятно было, что он проиграл; еще неприятнее было, что она видела его проигрыш, что это же видел и Зыбин, толковавший с нею наверное об его увлечении, что они видели его волнение, которого он не мог никак скрыть и, наконец, что он дал такое глупое обещание жене и теперь она торжествует. В глубине души он начинал сознавать нравственное превосходство жены и еще более раздражался. В эту минуту к нему закрадывалась мысль, что лучше бы было иметь не расчетливо-разумную жену, а такую, как Славина. «А еще лучше, — подумал он, взглянув на беспечно смеющегося Барсова, — быть совсем свободным!» И он почти с ненавистью взглянул на свою жену.

Она сидела, по-видимому внимательно перелистывая газеты, но ему казалось, что по ее губам мелькает торжествующая улыбка.

— Что ты такой мрачный? — прижалась к его руке Настасья Сергеевна, когда они вышли из вагона. — Неужели от проигрыша?

— Нет, так, — ответил он нехотя и сейчас же прибавил: — Я думаю, проиграть четверть жалованья — обидно!

— А я так рада, — весело тряхнула головою Настасья Сергеевна, — по крайней мере последние!

— Вот это ужасно глупо, — даже приостановился Хмуров, — что я мальчишка, что ли? Последние! Что же ты думаешь, что я удержаться не мог бы, красть бы стал, как там твой Зыбин разглагольствовал?!

— Я не одного проигрыша боюсь, — прижала его руку Настасья Сергеевна, — а мне и тебя жалко: ты так волнуешься!

— Пожалуйста, не жалей, — перебил ее раздражительно Хмуров, — если я не такая рыба, судак замороженный, как ты — так это еще не опасность! И потом ведь я волнуюсь — ты-то при чем?

Она грустно опустила голову и замолчала.

— Словно опека! — с раздражением заговорил Хмуров. — Меня жалко! Не играй, не волнуйся, того не делай, другое гадко! Черт знает что такое! До меня никому нет дела! — резко закончил он и замолчал.

Настасья Сергеевна ничего не ответила. Они молча дошли до дому, молча напились чаю и, не говоря друг с другом, легли спать. В первый раз между ними произошло недоразумение. Хмуров быстро заснул, а Настасья Сергеевна еще долго, лежа на спине, смотрела широко раскрытыми глазами в темноту ночи, думая о прошедшем дне:

«Что же будет дальше, — думала она, — если теперь уже до такой степени взволновался! Это он на данное обещание сердится. Может быть прав Зыбин, что я дурно сделала. Но что же делать, что делать?» И она продолжала думать, упорно смотря в темноту ночи.

— Нет, я права, — наконец прошептала она.

Хмуров был мрачен и на другой, и на третий день; на службе он угрюмо занимался своим делом, избегая Славина и Зыбина; дома нехотя разговаривал с женою, притворяясь занятым книгою, газетою или бесцельным глазением в окно на улицу.

Настасья Сергеевна старалась показать вид, что не замечает его настроения, но в душе страдала и готова была освободить его от данного ей слова. Но Хмуров мало-помалу успокоился. Благоразумие одержало верх.

«И без всякого слова не пошел бы, — думал он, — и так 15 рублей проиграл, осталось 45 рублей; из них 19 за квартиру, да Матрене 4 рубля, за чай, да сахар 5 рублей, — остается на месяц 17 рублей, из чего тут играть?» — вздохнул он и в этот день ласково заговорил с женой.

— Поганые скачки! — сказал он. — С того дня ты все хмуришься!

Настасья Сергеевна улыбнулась и подошла к нему.

— Ты хмурился, а не я, — обняла она его.

— Я немного, Настя; неприятно, что проиграл! — сознался он.

— Что же из этого? — весело сказала она. — Радуйся, что только пятнадцать, вон несчастный Барсов наверное все там оставил.

— Не скажи, Настя, — серьезно сказал он, — можно много выиграть, можно состояние сделать…

Лицо Настасьи Сергеевны стало опять печально.

— Я знаю, что ты проиграл, проиграл и Славин, и Барсов, и все вы, — сказала она.

— Что же, если не везет?

— Ах, оставь это, мне тяжело тебя слушать.

— Ну хорошо, хорошо, довольно! — обнял он ее. — Теперь я здоров, вылечился! — засмеялся он и стал целовать ее.

— А правда, я думала, что ты захворал, — счастливо улыбнулась она, жмурясь от его поцелуев.

— Вроде этого, — задумчиво сказал он.

Мир снова водворился между ними.

— В это воскресение не буду на скачках, — сказал Хмуров Славину и улыбнулся, увидев его изумление.

— Отчего?

— Все проигрываю, денег нет. И надоело! — прибавил он с напускным равнодушием.

Славин развел руками.

— А я не могу так. Меня тянет-тянет, и я не могу не пойти! Молодец вы! — окончил он с завистью.

— Неужто совсем! — усмехнулся Зыбин, услыхав его решение.

— Совсем, — улыбнулся Хмуров.

— Вот хвалю! — с чувством пожал Зыбин ему руку и потом прибавил: — Золото у вас, а не жена!

Хмуров по-видимому успокоился, но чем ближе подходило воскресенье, тем он начал сильнее волноваться, а когда наконец оно наступило, Хмуров не находил себе места. По мере того как часовая стрелка приближалась к трем четвертым первого, он ощущал все сильнейшее желание ехать. Он замирал в ожидании, что вот сейчас уйдет без него поезд, и едва удержался, чтобы не спросить у жены денег. Стрелка подошла к часу, и он немного успокоился. Жена сидела у окна и шила; он лежал на диване, читая книгу. Часы звонко пробили два раза.

— Пошли! — сказал Хмуров и глубоко вздохнул.

— Кто? — подняла глаза от шитья Настасья Сергеевна.

— Лошади пошли! — объяснил Хмуров и, не в силах преодолеть волнения, встал и начал ходить по комнате.

— А, лошади! — усмехнулась Настасья Сергеевна, и опять замелькала иголкой.

Хмуров перенесся мыслью в Петергоф. Он видел, как скачут лошади, как одушевляется толпа; шум, движение, большие выдачи тотализатора — и волновался все сильнее и сильнее.

— Скоро у нас обед будет? — с раздражением вдруг обернулся он к жене.

— Я думала, еще рано, — подняла она глаза.

— Думала, думала! — повторил Хмуров.

Та пожала плечами, спокойно встала, сложила работу и пошла распорядиться.

«Может сегодня бы счастливо играл», — думал за обедом Хмуров, со злобою отламывая кусок хлеба.

— Разбуди меня в 7 часов, — резко сказал он жене, вставая из-за стола, и пошел в спальню.

Заснуть он сразу не мог. Он долго ворочался с боку на бок, злясь, что не присутствует на скачках.

«Взял бы пять рублей и мог бы играть», — думал он теперь.

Настасья Сергеевна молча убрала со стола и села опять к окошку за работу.

«Что же это? Опять с ним началось? — думала она все ниже наклоняясь к шитью, и по ее губам скользнула горькая усмешка. — Разве его удержишь?»

Пробило 7 часов. Хмуров быстро встал с постели.

— Просил разбудить и не могла! — с упреком вышел он из спальни.

— Да ведь ты встал? — удивилась она.

— Встал, а если бы спал еще? — вспыхнул он.

— Ну, тогда бы я разбудила, — спокойно отвечала женя.

— Разбудила бы, — повторил он и пошел в переднюю.

— Я к чаю приду, — послышался его голос.

— Ты куда? — спросила Настасья Сергеевна.

Он опять рассердился, но, растворив дверь, ответил:

— К Славину!

Он торопился узнать о скачках.

Славины жили в ротах Измайловского полка, на четвертом этаже огромного каменного дома.

— Во двор, подъезд направо, — показал метлою дворник дорогу Хмурову.

Тот пошел по узкой, вонючей лестнице с железным перилами.

На первой площадке из отворенной двери валил на лестницу пар от вскипяченного белья и пахло мыльною водою; выше, над пролетом лестницы, растрепанная баба с яростью колотила по перилам фланелевой юбкой, подымая облако пыли; на самом верху неистово лаяла собака.

— Здесь живет Славин? — вошел в отворенную дверь на четвертом этаже Хмуров.

Навстречу ему выскочили два мальчика и маленькая девочка. Все трое сосали конфекты, а в руках держали по прянику.

— Здесь, сейчас вернулись, — вышла грязная кухарка и, замахнувшись рукою на ребят, крикнула: — Пошли в комнаты!

— Папа на скачках выиграл! — пролепетала девочка, вынимая изо рта конфекту и убегая в комнаты.

— Кто там? — раздался из комнат голос Славина.

— Я, Хмуров! — ответил Хмуров, снимая пальто.

— А! Алексей Константинович, идите сюда, здравствуйте, батенька! — и в переднюю выскочил Славин без сюртука и на босую ногу.

XII

Комната, куда вошел Хмуров, разделялась надвое ситцевою занавеской, которая была теперь вскинута на веревку, и он увидел помятую постель с грудою грязных подушек и ситцевым одеялом. На другой стороне стоял стол и диван. У окна, за швейной машинкой работала сама Славина, в грязной блузе, с расстегнутым воротом.

— А, Алексей Константинович! — встала она, придерживая одною рукою ворот и протягивая другую Хмурову. — Отчего сегодня не были? Как занимательно было!

— Вообразите, мы выиграли! — проговорил радостно Славин, сбрасывая со стульев на диван массу жилетов из серой грубой материи.

Хмуров сел на освободившийся стул. Перед ним выстроились дети и, сося конфекты, разглядывали его с любопытством.

— Идите в кухню! — прогнала их Славина. — Погодите, нате вам!

И она дала им по груше из рассыпанных по столу яблок, груш и слив.

— Да, выиграли, — перебила она мужа. — Все большие выдачи были, а нам везло.

— На «Принца» 10 руб. 50 выдавали, — перебил Славин, — на «Зосю» четырнадцать на «Сокола»…

— Новая лошадь, — вставила Славина, не отпуская руки от горла.

— Прелесть! — восхитился Славин и продолжал: — Двенадцать! На «Славу» шесть, на «Красавца» 4 руб. 80!

— И все выиграли! Все! — с улыбкою вскрикнула Славина.

— Сколько же? — завистливо улыбнулся Хмуров.

— 97 руб., батенька! 97 руб.!.. — с торжеством победы ответил Славин.

«И я бы выиграл», — с злобою подумал Хмуров.

— Барсов, ваш знакомый, опять проиграл, — заметила Славина, возвращаясь к машине.

Через минуту она уже неистово стучала ею.

— Да, была игра! Можно сказать! — говорил Славин. — Жалел я, что вас не было, шутка ли — 97 рубликов, а поехали мы с двенадцатью?.. С двенадцатью, Аня? — спросил он жену.

Та кивнула головою.

— Вот на этих жилетках заработала! На Сенную шьет, — пояснил он, — всего и денег было. На обед даже не оставили, а теперь богачи стали… Вот она игра-то! — ударил он себя по коленке.

— Еды-то купить што ли? — спросила кухарка, войдя в комнату и смотря куда-то в сторону.

— Да, да, — сорвался с места Славин — ведь не обедали! — и давая ей деньги, заговорил: — Ветчинки купи, колбаски купи, селедочку, хлеба тоже, лимончик… Ах, да, водки не забудь, водки!

— Пусть купит шоколаду детям, — обернулась Славина, стуча машиною.

— Да, да, шоколаду купи, — сказал Славин.

— Ничего не евши, да шоколад лопать! — проворчала кухарка, беря ассигнацию и поворачиваясь к выходу.

— Ну ты, ты! — возвысил голос Славин, одергивая свой жилет.

Хмуров встал. Что ему нужно было узнать, он узнал. Выдавали большие куши, и он не был, а эти «идиоты» выиграли. Ему стало ужасно тяжело.

— Куда же вы? — встрепенулся Славин.

— Попили бы чаю, — обернулась, схватываясь за горло, Славина.

— Нет, жена ждет, — отговорился Хмуров и пошел к передней.

— А в воскресенье будете? — крикнула вслед Славина.

— Непременно, — ответил Хмуров.

— Приходите, приходите, — уговаривал его в передней Славин, — верно опять будут большие выдачи. Мы с женою увеличиваем ставки. Теперь опять вместе играем, — окончил он, прощаясь.

Хмуров ушел от Славиных совершенно разозленный: без него была такая большая игра, все выиграли, а он, как мальчишка, сидел дома из-за какого-то слова. Взял бы 5 руб. и принес бы домой рублей 50-60, а тут проскучал дома, не играл, и только испортил весь свой день. Жена воображает себя рассудительною женщиной и торжествует. Он почти прибежал домой и, сидя за чаем, с напускным хладнокровием сказал жене:

— В следующее воскресенье я пойду на скачки. Приготовь мне 10 руб.

Она не донесла чашку чая до рта и поставила ее на стол. Глаза ее сверкнули, но она сдержалась от вспышки.

— Можешь все взять — у меня 14 руб. осталось.

— Мне десять надо! — и лицо его дрогнуло.

— Ах, делай как знаешь! — резко ответила она, отходя от стола. — Вот тебе деньги!

И она кинула портмоне на стол.

— Ты меня не испугаешь этими сценами, — искривил рот усмешкою Хмуров. — Не воображай, что ты имеешь дело с мальчишкой. Я хочу — и я пойду, твои сцены не остановят меня, — возвысил он голос.

— Да разве я говорю что-нибудь? — широко открыла глаза Настасья Сергеевна. Ее лицо несколько побледнело. — Иди, сделай милость. Только в другой раз, — прибавила она, — осторожнее честные слова давай.

Хмуров вспыхнул.

— Я могу без твоих советов обойтись. Хочу дам, хочу возьму — тебе что за дело? Нашлась разумница, мужа воздерживать! Да муж твой как лошадь работает, и в воскресенье отдохнуть, развлечься хочет, а она с честными словами! С воздержанием! Руководить мною вздумала!

— Я ничего не говорю тебе, — остановила его жена, и в голосе ее прозвучали резкие ноты.

Хмуров смолк и только изредка ворчал: «Честное слово, точно мальчишка!»

Между ними произошла полная ссора; они перестали даже говорить друг с другом, и ни один из них не делал попытки к примирению.

XIII

Хмуров в душе раскаивался в своей выходке, но боялся заговорить о мире: это было бы с его стороны уступкою, следом за которою, пожалуй, опять придется отказаться от игры на скачках, и чем ближе подходило воскресенье, тем тревожнее билось его сердце.

Он сознавал себя неправым и ему тяжело было спросить у жены денег из 14 руб. для игры, может быть для проигрыша, но в то же время ему еще тяжелее было отказаться от возможности поиграть, и он мучился, стараясь примирить свое желание с совестью.

«Всего 14 руб., теперь верно уж 11 руб., а до двадцатого почти три недели, — мучился он, — придется и так прибегнуть к закладам, а тут я еще проигрывать хочу — просто нечестно!.. А вдруг выиграю, — тут же успокаивал он сам себя, — и потом я всего 7 руб. возьму. Если проиграю, заложу часы, призайму; до двадцатого кое-как дотянем. Всего три недели осталось!»

Но через минуту его опять волновали сомнения: «Вернее всего проиграю, а жить надо почти месяц!»

А желанье играть брало опять верх.

— Пойдете завтра? — спросил на службе Славин.

— Не знаю, — нерешительно ответил Хмуров.

— Идите, идите! — заволновался Славин. — Наверное будет большая игра. Новых лошадей много, — идите

— Пойду, — наконец решил Хмуров. — Без риска и игры нет!

В воскресенье, едва он проснулся, как тотчас подумал о скачках и, быстро одевшись, вышел к чаю. У самовара сидела жена, задумчиво мешая ложечкой в чашке. Он даже не подошел к ней и взглянул на часы. Было почти одиннадцать часов.

«Как бы не опоздать», — подумал Хмуров, присаживаясь к столу.

— Дай мне чаю! — сказал он сухо, и вдруг сердце его замерло.

Он вспомнил, что надо еще взять денег и спросить их надо у жены. Ему это показалось тяжелою пыткою.

— Настя, сколько у нас денег? — упавшим голосом спросил он.

— 10 руб., — сухо ответила она, не поднимая головы.

Хмуров растерялся. Сумма была очень незначительна.

— Как десять, только десять? — растерянно произнес он.

— Только десять, — как эхо повторила Настасья Сергеевна.

— Как же это, в воскресенье было… — начал он.

Настасья Сергеевна подняла глаза и, холодно взглянув на него, медленно сказала:

— В воскресенье было четырнадцать, неделю мы прожили — теперь у нас осталось десять. Да тебе что, — спросила она наконец, — играть хочется? Возьми все и иди с Богом!

Она облегчила ему задачу.

— Да, — кивнул он, — только теперь дай мне 6 руб., с меня шести довольно.

Настасья Сергеевна молча вынула деньги и, отсчитав 6 руб., положила их на стол.

Хмуров не смог сдержать улыбки удовольствия при виде денег, но тут же смутился, почувствовав на себе холодный иронический взгляд жены.

«Гадко, малодушно», — покраснел он, но все-таки спрятал деньги в карман и стал торопиться.

Перед уходом ему страстно хотелось поцеловать жену, но ее серьезное, грустное лицо было так холодно и спокойно, что он не решился подойти к ней и с тяжелым сердцем вышел на улицу. На вокзал он приехал рано, купил афишу, билет и, грустный, недовольный собою, уселся в углу пустого вагона, равнодушно просматривая афишу. Страстное желание быть на скачках, разгораясь при сопротивлении, теперь перешло в равнодушное спокойствие, и он готов был даже бросить билет, афишу и вернуться успокоить свою Настю; но вагон мало-помалу начал наполняться; со всех сторон стали доноситься разговоры о лошадях, горячие споры, азартные пари и Хмурова незаметно охватила атмосфера тотализатора. Он развернул афишу и жадно стал вчитываться в нее, прислушиваясь к толкам окружающих. Когда же поезд подошел к платформе и Хмуров вышел на воздух с оживленною, пестрою толпою; он забыл о всех своих недочетах и ускорил шаги, томясь мыслью: «Что-то будет: проиграю или выиграю?»

Он вошел в места и чем-то дружественным, родным показались ему и места, и люди, и оживленные разговоры, и суетливая толкотня толпы. Словно он вернулся в кружок старых, дорогих друзей. Он весело улыбался и осматривался по сторонам. Почти все лица были ему знакомы. Вон, у десятирублевого тотализатора, терпеливо дожидаясь очереди, стоит женщина в золотых очках, говорившая с ним в первый день скачек. Вон смазные сапоги считают деньги, а рядом засаленный картуз что-то горячо толкует, махая афишкою; седой офицер, плотный господин, студентик, — все это было знакомо Хмурову, и он весело улыбался. А вон и юнец Колпин. Колпин тоже заметил Хмурова и подошел к нему. Они поздоровались.

— На кого? — спросил Колпин, стараясь говорить басом и небрежно играя тросточкой.

— Еще не ставил, — ответил Хмуров.

— Я на «Джигита» поставил… Не везет мне чертовски! — и он махнул тросточкой. — Помните, с того раза, как я выиграл — все проигрыш и проигрыш!

— А я вас не видел тут? — вспомнил Хмуров.

— Да, я видите, играл крупно, так ходил в трехрублевые места — и все продул, все, рублей за 150 будет. Теперь решил, если проиграю — баста! До Царского Села откладываю.

И он, словно ставя точку, ударил тросточкой в землю.

«Ишь щенок, — с завистью подумал Хмуров, — едва от земли видно, а 150 руб. спустил; я же и шести проиграть не могу, по совести!»

— Гэ, друг, где вы пропадали? — налетел на Хмурова Барсов. — Я думал, что уж покончили, Зыбин напугал. Как он тогда-то, помните? — обнажил зубы Барсов.

Хмуров кивнул головою.

— Продулся в тот раз и струсил, — ответил он.

— Эх, волков бояться… Я все разы продулся, да иду напролом. Волгу побоку и — играю! Прошлый раз азартная игра была, большие выдачи, — продолжал Барсов. — Ваши-то, Славины, выиграли!

— Знаю, знаю! — ответил Хмуров. — Вы ставили?

— Нет еще. Вы на кого?

— Не знаю, я на удачу! — ответил Хмуров и пошел к будке тотализатора.

Он решил поставить на тот же номер, на который поставят перед ним.

— Два вторых! — спросил стоящий перед ним.

— Один четвертый! — подошел Хмуров.

Он вдруг передумал и почему-то поставил удвоив номер предыдущего.

— А, пришли! — раздался позади его голос, и Славина закачала своими перьями. — Мы с Васей теперь увеличили ставки и опять врозь играем. Я, думаю, лучше врозь? А?..

— Не знаю, — улыбнулся Хмуров.

— Лучше, лучше! — заклевала птица на шляпке Славиной.

— Одолжите папиросочку! — подошел ее муж. — Ты на кого поставила? — обернулся он к жене.

— Не скажу, не скажу — мое дело! — заволновалась она.

— Э, дура! — выпустил Славин струю дыма. — Зыбина не видали? — спросил он Хмурова.

— Нет, — ответил Хмуров и обрадовался в душе, что не видал его.

«Всегда с наставлениями или шуточками», — подумал он.

Раздался звонок. Все бросились к местам. Начались скачки.

XIV

Хмуров играл без проигрыша. Счастье на этот раз улыбнулось ему, и он без всякого соображения и расчета ставил на тех лошадей, которые выигрывали.

— Неужели вы на «Бегемота» поставили? — изумился Славин. — Ведь это, батенька, деньги на ветер кидать!

— На «Бегемота», — ответил смеясь Хмуров, и выиграл.

— Везет вам! — с побледневшим лицом и горящими глазами подскочил Колпин. — А мне все неудача, все неудача… Проклятие какое-то!

И он, чуть не плача, бил тросточкою по земле.

— Не вы одни, и я сегодня с выигрышем! — к концу скачек подошел к Хмурову Барсов.

— Ну-у? — притворно изумился Хмуров.

— Да-с! Не шутите, 30 рублей домой несу! — весело хлопнул себя по карману Барсов. — Кутну сегодня, куда ни шло! Зальюсь на всю ночь, — и, переменив тон заговорил серьезно: — Правда, рад! За все время я только проигрывал, рублей 100 спустил, да там, долги, квартира, обед — всего осталось рублей 40 у меня. Я ведь 215 получил, — соткровенничал он, — вот и вся Волга тут! Стал проигрывать — ужас охватил, что будет! Ну, а сегодня вдруг фортуна-то и обернулась лицом! Искренно рад! — окончил он.

Побледневшее лицо его вспыхнуло румянцем, и он задумчиво опустил голову, по-видимому позабыв о плане «залиться» на всю ночь.

Они молча продолжали идти к платформе. Хмуров в уме делал расчет выигрыша:

«Кажется, рублей 20 у меня в кармане! — решил он и улыбнулся. — С шести рублей!»

— Вот тебе и увеличила ставки! — раздался за ними сердитый голос Славина.

— Да ведь не я одна — и ты! — в тон ответила жена.

— Я — другое дело, а ты чего лезешь, не понимаю!

Они догнали Хмурова и Барсова.

— Помилуйте, — обернулся к ним Славин, — все продули! Одолжите папиросочку.

Барсов одолжил.

— Все, что выиграли! — закурил Славин. — Из девяноста семи каких-нибудь 10 руб. на себя потратили, остальное все тут оставили!

— Да, все! — сокрушенно мотнула головою Славина.

— Да, все! — злобно передразнил Славин. — Заладила, как ворона: врозь, врозь, да и ставила черт знает на кого! — сжал он кулаки.

Славина рассердилась.

— Ты не говори так! — закричала она. — Сам не понимаешь ничего, а тоже лезешь! Ты выиграл хотя грош? Я вот на «Бегемота» взяла, а ты только зубы щерил! То-то! — тряхнула она перьями и величественно вошла в вагон.

— Выиграли сегодня? — смущенно улыбаясь, обратился Славин к Хмурову.

— Я что, — засмеялся Хмуров, — а вот кто выиграл! — указал он на Барсова.

— Ну-у? — изумился Славин. Барсов хохотал.

— И много? — с завистью спросила Славина.

— За сто, — ответил Барсов и еще громче расхохотался.

— За сто! — в один голос воскликнули Славины. — Счастливец!

— Одолжите папиросочку по этому случаю, — протянул руку Славин.

В вагон вошел Колпин. Он театрально швырнул на лавку тросточку и шляпу и, отирая лицо платком, обратился к Хмурову.

— Баста! Теперь уже в Царском увидимся. Сюда не приеду больше.

— Что так? — улыбнулся Барсов.

— Канальски не везет! — до ушей вздернул плечами Колпин. — Все продул, рублей до двухсот будет.

— Сколько же вы сегодня проиграли? — спросил с удивлением Хмуров.

— Рублей 45, — небрежно проговорил Колпин.

— Богатенький, верно? — шепотом спросил Хмурова Славин.

Хмуров пожал плечами:

— Не знаю!

— Да, — продолжал Колпин, — я не играю на рублевом; 5 руб., 10 руб. — вот это ставки; или проиграл, или выиграл — расчет есть! А рубль, — не стоит мараться!

Он вынул папироску, поколотил ею о крышку портсигара и закурил, небрежно, положив тонкие ноги на противоположную скамейку.

Хмуров, радостный, возвращался домой. По дороге он купил банку варенья и успел счесть деньги — 19 рублей с копейками.

— 10 рублей ей отдам, 9 на следующий раз оставлю, — решил он и спешил домой, думая обрадовать жену и помириться с нею.

Когда он вошел в комнату, Настасья Сергеевна не встретила его обычным вопросом, хотя на столе было все приготовлено для обеда. Он увидел тоже грустное, холодное лицо жены, старательно работавшей у окна иголкой. При его входе она подняла глаза от работы и, окинув его сияющую фигуру с банкой варенья в руках, равнодушно устремила их опять на работу.

Хмуров несколько смутился. Он молча поставил на стол банку и вынул 10 руб.

— Получи назад, — кинул он бумажку на колена жены, стараясь казаться равнодушным. Та молча сложила ее и, вынув портмоне, спрятала деньги.

Хмуров был слишком доволен выигрышем. Ему нужен был теперь мир, и он не мог спокойно обедать, чувствуя за своей спиной жену, грустную, холодную по виду, наверно страдающую в душе. Он бросил ложку, встал от стола и тихо подошел к ней.

— Настя, перестань, моя радость, чего ты хмуришься, — обнял он ее, — ну, я не утерпел, пошел, что же делать? А теперь я и деньги вернул тебе, с лихвой даже.

Он улыбнулся и поцеловал ее грустные глаза.

— Мне разве денег жалко? — тихо сказала она.

— Чего же ты сердилась?

— Чего? — она вдруг подняла озарившееся улыбкою лицо свое и крепко обняла Хмурова. — Сердилась на то, что ты удержаться не можешь, что увлекся так, что меня изругал, что характера у тебя не оказалось. Леша! Вот что; а деньги — что мне!

— Дорогая моя, — ответил он на ее поцелуи, — ты говоришь про характер, да разве в этом он? Неужели уж так нужно воздерживать себя от малейшего увлечения? Ведь только ими и жизнь красна! Не аскеты же мы, Настя!

— Но если это опасное увлечение?

— Э, брось, Настя, опасное! Ну, я проиграл 6 руб. Неприятно это, но опасности никакой нет. А ты готова, кажется, думать, что я непременно в результате красть стану.

Настасья Сергеевна окончательно успокоилась и развеселилась. Глаза ее блеснули ласкою, губы невольно складывались в улыбку и она весело сказала:

— Ну, ну, философ, я знаю, что уверить во всем можно! Иди есть лучше: суп простыл!

— Не с супом жить, а с добрыми людьми, — засмеялся Хмуров и сел снова к столу.

— Много выиграл? — подсела к нему жена.

— 19 рублей! — ответил Хмуров, опуская ложку с супом. — 10 тебе дал, 9 на следующий раз оставил.

— Да ешь же ты! — крикнула смеясь Настасья Сергеевна.

Хмуров снова взялся за ложку.

— Барсов выиграл, — говорил он между едой, — уж как рад, говорит — все проигрывал… Славины проиграли, Колпин проиграл. Я знаешь, главное на «Бегемоте» выиграл… Никто не ставил, давали 7 руб. 30 коп. — и он передавал ей все впечатления прошедших скачек.

Она слушала его с улыбкою и думала: «Чего я так волновалась? Ну выиграл, проиграл он, — не все ли равно? Зато как он оживлен и доволен!..»

XV

Между ними водворился мир. Хмуров толковал о скачках и на службе, и дома; Настасья Сергеевна с улыбкою слушала его и глядела любовными глазами на его оживленное лицо.

«Разве беда увлечься? — думала она с улыбкою. — И чего это я раньше так боялась?»

«Славная у меня Настя, — думал Хмуров, — она поняла, что я не ребенок, что за меня нечего бояться, ведь она и сердилась-то любя меня, опасаясь за мое здоровье!»

— Одолжите папиросочку, — подошел Славин к Хмурову на службе, — послезавтра будете?

— Буду! — кивнул головою Хмуров, протягивая портсигар.

— У меня к вам просьбица, — взял Славин папиросочку, — дайте мне на воскресенье пятишницу?

Хмуров пожал плечами.

— Рад бы, Василий Карлович, да у меня нет. Сам всего с девятью рублями поеду, — соткровенничал он.

— С девятью?! — воскликнул Славин. — С девятью не стоит и ехать. У меня 13 рублей, да я прошу, потому — что мало. Я хочу 3 рубля на каждое отделение.

Хмуров сконфузился.

— Голубушка моя, — взял его за локоть Славин, и лицо его озарилось слащавою улыбкой, — душенька, сделайте дело! Возьмите ссуду: мне 5 рублей дадите, да и сами по-крупному сыграете. А то, что это из-за рубля мараться!

Хмуров нерешительно взглянул на Славина.

— Возьмите, возьмите! Ей Богу, добро советую! — заторопил он.

— А вы сами что?

— Фью! — свистнул Славин. — И, батенька, еще для бегов все 60 рублей выгреб, по сию пору в долгу состою!

«Взять что ли, — подумал Хмуров, — ведь и правда, мелко играю?»

— Хорошо, — сказал он Славину, — завтра дам!

— Вот умница, вот разумник! — обрадовался Славин. — Спасибо дорогой, спасибо!

«Не все, — решил про себя Хмуров, — возьму только 30 рублей», — и он направился к кассе.

«Пять рублей Славину, останется двадцать пять, — рассчитывал он, — да 9 рублей, итого 34 — играть, можно и на двойном даже!»

Он по праву мог взять ссуду в размере своего месячного жалованья, но он взял только 30 рублей.

«Жене не буду говорить, — думал он, идя домой, — понапрасну взволнуется только. Разумница!» — окончил он с доброй улыбкой.

И придя домой, он ничего не сказал жене о взятых на службе деньгах.

В воскресенье он играл, увеличив ставки, и играл так же счастливо, как и прошлый раз.

— И какой тут расчет, — говорил Хмуров Барсову, который с ожесточением мял в руках газету, — все дело в счастии: повезет, так и кляча первою будет!

И правда, для него и плохие лошади приходили первыми. Домой он вез 60 рублей.

«Ничего не скажу жене», — опять решил он, отложив в сторону 25 рублей на всякий случай; но сказать пришлось дома.

— Леша, у меня все деньги вышли, что мы будем делать? — сказала вечером Настасья Сергеевна.

Хмуров весело улыбнулся.

— Вот покуда 25 рублей, до 20-го хватит тебе?

Она с улыбкою кивнула головою:

— Откуда это у тебя?

— Выиграл, Настя, выиграл! Откуда же иначе! — ответил он.

— С девяти рублей?

Хмуров покраснел.

— Да, с девяти, — соврал он.

— Не принесли пользы ваши 5 рублей, — грустно сказал Славин на службе.

— Проиграли?

— Не все, — ответил Славин, — но из 18 рублей одиннадцать.

— Э, отыграетесь! — засмеялся Хмуров.

— Да, вам везет, — с завистью сказал Славин, — а вот мне…

И он, не окончив, махнул рукой.

Когда Хмуров принес домой жалованье, он для видимости взял из него 10 рублей, скрывая от жены свой выигрыш.

«Окончатся скачки, — с улыбкою думал он, — и я сразу все перед нею выложу». Он уже представлял себе: изумленное лицо жены, трату этих денег, поцелуи и ее радость.

Последние скачки в Петергофе пришлись на 22-е число, и потому народу было больше обыкновенного, азарт был сильнее.

— Теперя, Савва Митрич, в Царское поедем, — смеялся, проталкиваясь в толпе у тотализатора, засаленный картуз, — там отыграемся, потому — знакомство есть.

— Тебе чего отыгрываться, и так набил карман! — отвечали ему смазные сапоги.

— Хе-хе-хе! — смеялся картуз. — Пожалуйте 10 штучек на третий нумер, — обратился он за прилавок.

— Десять третьих! — крикнул приказчик, и машинка защелкала.

— Теперь, катай вовсю! — поощрял студент гимназиста. — Ведь в Царское не попадем!

— Бога ради, Семен Яковлевич, — упрашивала офицера дама в золотых очках, — вы на 4-й, не позабудьте на 4-й!

— Алексей Константинович, здравствуйте! — подошел к Хмурову юный Колпин под руку с почтенным стариком, составлявшим с ним поразительный контраст. Насколько юный Колпин был одет изящно и фатовато — настолько тот бедно. Он был без пальто, в одном сюртуке, на котором швы почти побелели от времени; коленки брюк были вздуты, на голове его была немного помятая шляпа-котелок. Насколько физиономия юного Колпина была пошла, настолько лицо старика с длинною седою бородою было благородно.

— Позвольте познакомить, — обратился к Хмурову Колпин, — мой папаша — господин Хмуров.

Старик приподнял шляпу и раскланялся с Хмуровым. Хмуров пожал руку.

— Проветрить старика привез, — небрежно уронил юный Колпин и пошел к будке тотализатора.

Хмуров обратился к старику.

— Никогда не бывали? — спросил он.

Старик улыбнулся доброю, широкою улыбкой.

— Нет, ни разу. Вот сын затащил — проветрить, — сказал он с некоторою горечью.

— Он у вас сильно играет.

— Да, да, — пожал плечами старик, — я удивляюсь даже. Я ему даю 5 рублей в месяц из пенсиона. Он играет и так счастливо, что заметьте: одет, можно сказать, со вкусом, на рысаках катается — и меня балует, знаете, сигаркой, винцом. Удивительно счастлив! В мать пошел!

И старик с любовью посмотрел на подходившего к ним сына.

— Ведь вы до Царского бросить хотели? — спросил Хмуров.

— Не утерпел! — пощипывая губу, ответил Колпин. — Думаю, рискну напоследок. Я сегодня сильно играю. Вот! — и он показал пять трехрублевых билетов.

— Ого! — покачал головою Хмуров.

— Да уж куда ни шло! — тряхнул Колпин головою и взял старика под руку. — Пойдем, отец, я тебе место найду.

Старик кивнул головою Хмурову и послушно пошел за сыном. На скачках были и Барсов, и Славины, и Зыбин.

— Что, батюшка, всосались, и жена не помогла! — подошел он к Хмурову с улыбкой.

Тот холодно протянул ему руку.

Он и в этот раз играл необыкновенно счастливо. По окончании скачек у него составилось с прошлым около 120 рублей. Он был весел; зато Барсов и Славины были мрачны, как тучи.

— Все проигрываю! — с отчаянием сказал Барсов.

— Тридцати рубликов не хватает! — уныло оповестил Хмурова Славин.

— Да, тебе смех, — плаксивым голосом шептал один подросток другому за спиною Хмурова, — часы-то я закладывал! Что теперь дома будет? Что будет? — окончил он почти плачем.

— Ну, скажи: потерял, — уговаривал другой.

— Барин, барин, — пристали к Хмурову оборванные мальчишки, — дай билетиков!

— Каких билетиков? — спросил Хмуров.

— От толизатора, проигрышных! — объяснили они.

— Что вы делать с ними будете?

— Играть будем. Разделим их и толизатор устроим! Дай!

— Вон у них спросите, — указал Хмуров на Барсова и Славина.

Барсов вытащил из кармана целую пригоршню билетов и бросил их ребятам.

— Все рубли! — с злобою проговорил он.

— Шабаш! — встретил их на платформе Колпин. — Все продул; теперь: что в Царском?..

Хмуров ничего не ответил.

— Я сегодня в первом классе, — ни с того, ни с сего заявил Колпин, — надо старика покоить! — и он, приподняв элегантно шляпу, повернулся на каблуках и направился к одиноко стоявшему в толпе старику-отцу.

— И откуда деньги у него? — с удивлением проговорил Барсов.

— Богатенький верно, — с завистью в голосе заметил Славин.

XVI

Хмуров всю неделю был в особенном волнении. О Царскосельских скачках он много наслышался в Петергофе. Они всегда гораздо оживленнее, игра на них всегда крупнее и, кроме того, вместо ездоков-охотников, преимущественно гвардейских офицеров, скачут жокеи, что делает игру еще более азартною.

Все это он с жаром толковал жене, а та слушала его с ласковою, снисходительною улыбкою. Ее мало интересовали все эти подробности, но она старалась казаться всегда внимательною, любуясь больше оживленным лицом Хмурова, чем вслушиваясь в его слова.

— И кроме того, скачки два раза в неделю, а не раз, — восклицал Хмуров, — по воскресеньям и четвергам, не нужно шесть дней томиться.

— Да неужели ты томишься, Леша? — с недоверием спросила она.

— Еще как, Настя! — ответил он. — К концу недели не знаю, куда время девать, чтобы только скорее воскресенье пришло.

— Ну, уж это гадко, Леша, — упрекнула она его, — ведь это вроде помешательства!

Хмуров улыбнулся и пожал плечами.

— И откуда у тебя деньги берутся? — спросила она. — Ты всего у меня 10 рублей взял…

Хмуров не выдержал.

— Выиграл, все время везло! — воскликнул он. — У меня теперь за сто рублей, Настя.

— За сто рублей! — почти с испугом проговорила Настасья Сергеевна.

— Да, да, — кивал головою Хмуров, — все время везло, Настя, с того раза, помнишь?

Настасья Сергеевна поверила.

— Вот был бы умница, Леша, — сказала она, — теперь бы и остановился.

Хмуров сдвинул брови.

— Нет, я до конца хочу, больше наиграю.

— Все проиграешь только!

— Ну, вот, напророчишь еще! — с раздражением заметил он.

Настасья Сергеевна замолчала.

«Славная она у меня, — подумал тотчас же Хмуров, — я боялся, что она спросит у меня денег, а она и не заикнулась».

Скачки в Царском Селе были, правда, оживленнее. Публики стеклось неизмеримо больше. В середине круга гарцевали амазонки и всадники, на скаковых лошадях выехали жокеи в красных, синих, желтых, черных камзолах, и все это, придавая больше пестроты, живило картину. Игра тоже велась гораздо азартнее.

Хмурову счастье изменило; он проигрывал не каждый раз, но капитал его постепенно таял. Каждое воскресение и четверг он оставлял что-нибудь на тотализаторе.

Случалось ему выигрывать на одну лошадь — и он оживал; но тут же проигрывал на двух других и снова падал духом, не досчитываясь 10-ти, 15-ти рублей. Беспрерывно проигрывая, он стал нервен, раздражителен и дошел даже до смешного.

Идя на скачки, он просил жену потянуть жребий, какой нумер она вынет, гадал, раскрывая книгу и замечая цифры страниц, ставил на число букв в своем имени, в имени жены — но ему ничто не помогало. Раз за разом он проигрывал, и капитал его все уменьшался. Но чем более он проигрывал, тем сильнее увеличивался его азарт. Во время игры лицо его бледнело и покрывалось красными пятнами, глаза горели, и он, весь дрожа от волнения, судорожно мял в руках афишу. Лошадь проигрывала — он с проклятием шел к тотализатору и ставил на другую, удваивая ставку. Проигрыш рос, капитал уменьшался.

Не лучше везло и Славиным с Барсовым. Колпин даже и не показывался на скачках, несмотря на свое обещание отыграться в Царском. Но в последнее время Хмуров ни на кого не обращал внимания, всем существом своим отдаваясь игре. С замиранием сердца он предчувствовал момент, когда его деньгам придет конец до последней копейки — и предчувствие его не обмануло. В один из четвергов от его наигранных денег осталось всего 80 копеек.

«Все! — с побледневшим, исказившимся лицом думал Хмуров. — Играть не на что».

И он с грустью вспомнил о крупной, выигранной им когда-то сумме и в то же время с тоскою думал о предстоящем воскресенье, в которое ему не на что будет играть.

«Что мне делать? Что мне делать?» — думал он, идя домой, и лицо его имело чисто страдальческое выражение.

— Опять проиграл? — встретила его жена.

— Проиграл! — ответил он упавшим голосом.

Он сел за стол, но не прикоснулся до еды. Жена налила ему стакан чаю, но чай успел простыть, а Хмуров все сидел, по-прежнему неподвижно, не сводя глаз с одной и той же точки. Его мучила мысль: «Что мне делать? Что мне делать?»

— Леша, перестань! — не выдержала наконец Настасья Сергеевна при виде его растерянного лица. — Брось тосковать о проигрыше! Ну в воскресенье выиграешь — велика беда!

Она подошла и, обняв его, ласково приникла к его щеке щекою.

Он тихо обнял ее, и вдруг лицо его озарилось улыбкою. Он горячо поцеловал жену.

— Ну, вот и паинька! — засмеялась она. — Стоит эта дрань такого огорчения! — и Настасья Сергеевна, довольная, отошла к самовару, уверенная, что ее ласка разгладила морщины на лице мужа.

Лицо Хмурова озарилось улыбкою потому, что он, нашел средство продолжать игру. Ссуды в прошлый раз он взял 80 рублей, и за ним осталось права еще на тридцать. Он теперь радостно улыбался и думал: «Возьму, понятно, возьму! Отыграюсь и верну сейчас же!» И ему тут же пришла в голову суеверная мысль, что прошлым выигрышем он обязан ссуде, и если проиграл теперь, то оттого только, что взял из жалованья; теперь он снова возьмет ссуду и отыграется.

«И как я, дурак, сразу об этом не подумал?» — с улыбкою упрекал он себя.

Его тоска прошла. До глубокой ночи он проболтал с женой, смеясь и шутя, и заснул, полный твердой уверенности в выигрыш.

XVII

Хмуров, веселый, пришел на службу.

— Что, выиграли вчера? — спросил его с кислою улыбкою Славин.

— С чего вы взяли, — ответил Хмуров, — наоборот, вдребезги продулся.

— А я думал… — оживился Славин, — вообразите: и мы тоже! Не идет, хоть убей. Я, например, теперь принял за систему на жокеев ставить, а не на лошадей — и все-таки проигрываю. Жена азартничает. Говорю: «Играй тише» — «Мои деньги!» — говорит. Просто, хоть волком вой! Одолжите, батенька, папиросочку, — окончил он свои жалобы.

Хмуров направился к кассе и взял ссуду — остальные 30 рублей.

— Говорят, скачками увлеклись, Алексей Константинович? — спросил с улыбкою кассир.

— Да, есть малость, — невольно смутясь ответил Хмуров.

— Что это вы, Алексей Константинович! — с серьезным лицом подошел к нему Зыбин.

— А что? — спросил Хмуров.

— Да помилуйте, голубчик, так увлекаться! — покачал Зыбин головою. — Одну ссуду взяли — проиграли, теперь другую! Бросьте! Ведь вы не знаете еще, какой это яд, страшный яд!

«Что ему за дело? — подумал Хмуров. — Всегда с наставлениями лезет». И сухо ответил Зыбину:

— Я, Федор Петрович, не мальчик и знаю что делаю.

Он хотел пройти, но Зыбин удержал его за локоть. Хмуров вспыхнул и остановился.

— Алексей Константинович, поймите, я вам добра желаю, — с волнением заговорил Зыбин, — ведь я знаю этот азарт; я из-за него чуть нечестным не сделался. Милый, не сердитесь на меня, я уже старик — могу советовать. Бросьте, пока еще всего не проиграли!

Хмуров не выдержал:

— Я не знало, насколько вы добра мне желаете, Федор Петрович, но знаю, что вы постоянно преследуете меня своими советами. Мне их вовсе не надо! А вы мало того, что преследуете меня, вы мою жену начинили вздором и страхами, и благодаря вам я узнал оборотную сторону семейного счастия. Вы для меня уже так много сделали, что, пожалуй, пора подоброжелательствовать и другому!

Он все это сказал резко, запальчиво, с вызывающим взглядом. Зыбин отодвинулся от него и в изумлении широко раскрыл глаза.

— Извините, Алексей Константинович, больше не обеспокою вас, — тихо ответил он Хмурову, и по лицу его скользнула горькая усмешка, — простите меня, старика.

Он отошел от Хмурова.

— Давно бы так, — проворчал Хмуров и пошел к своему столу.

Размолвка с Зыбиным расстроила его. Недовольный собою, он задумчиво шел по улице, возвращаясь домой, когда позади себя услышал голос.

— Милостивый государь! Милостивый государь!

Он остановился и оглянулся. К нему подошел красивый старик. Хмурову лицо его показалось знакомым. Он где-то видел потертый сюртук, в который был одет старик, видел и эти брюки с вздутыми коленками. Старик приподнял помятый котелок-шляпу и проговорил:

— Колпин, на скачках…

Хмуров вспомнил.

— Ах, здравствуйте! — протянул он старику руку и спросил: — Как ваш сын поживает? Его не видно вовсе.

— Нет у меня сына! — резко сказал старик, и лицо его помрачилось.

Хмуров с удивлением взглянул на старика.

— Я вас, милостивый государь, для одного вопроса остановил, — продолжал старик, — будьте добры, не можете ли вы сказать, сколько примерно проиграл он в Петергофе?

И старик впился глазами в Хмурова. Тот смутился. Его удивил и вопрос старика, и его отречение от сына.

— Я право не знаю, — заговорил Хмуров, — он говорил, рублей двести… Что с вами? — испугался он, увидев вдруг побледневшее лицо старика.

Старик в изнеможении прислонился к фонарному столбу. Спустя минуту он оправился и грустно улыбнулся.

— Что же скрывать теперь… извольте, — тихо заговорил он, — сын мой, милостивый государь, арестован за кражу… единственный сын! Он украл часы в доме своих знакомых.

Хмуров вздрогнул и даже отшатнулся.

Старик заговорил дрожащим от волнения голосом:

— Но ведь он и выигрывал… Ведь он играл счастливо, неправда ли? Скажите, он выигрывал?

— Когда я с ним познакомился, он был в выигрыше около 80 рублей.

— Вот видите! — оживился старик. — Может еще?

Хмуров молчал.

— Нет, — заговорил старик, — это я так… я только обольщался. Это он все крал, крал… Вор! Сын — вор! О, о!..

Он ударил себя кулаком в грудь.

Хмуров побледнел от волнения.

— А я, старый дурак, верил ему! — вполголоса говорил старик. — Ел краденое, курил краденое, радовался, глядя, как он ворует… А теперь сын арестован — и я догадался. Ах, зачем я не задушил его раньше!

Он поднял голову и вдруг побледнел, увидев подле себя недвижно стоящего Хмурова.

— Прощайте, милостивый государь, — сухо проговорил старик, приподнимая шляпу и, не подав руки, быстро стал переходить на другую сторону улицы.

Хмуров посмотрел ему вслед и грустный пошел домой. Эта встреча окончательно расстроила его. Перед ним в поношенном платье стоял старик со страдальческим лицом и ему слышался его ужасный крик: «Вор! Сын — вор!»

«Неужели это от тотализатора? — с ужасом подумал он и тут же успокоил себя: — Нет, так дрянный мальчишка; много таких по Питеру».

— Леша, что с тобою? — спросила жена, увидев его снова расстроенное лицо.

Хмуров рассказал жене свою встречу.

— Боже, какое несчастие! — вздохнула Настасья Сергеевна.

Хмуров подумал, что и она приписывает это тотализатору и заговорил с жаром:

— Сами виноваты! Мальчишка хлыщет, ходит играть, подарки носит, а отец и не поинтересуется — откуда сие? Даже сам идет с ним, да его расхваливает, вместо того чтобы выпороть хорошенько… А потом плачется: сын — вор… А кто виноват?!

Взволнованный встречею с Колпиным, Хмуров не сказал жене ни о взятой ссуде, ни о размолвке с Зыбиным.

XVIII

Хмуров весь отдался мыслям о предстоящем воскресенье. Пятницу и субботу он только и говорил дома, что о скачках.

— А ты все не унялся? — сказала с улыбкою Настасья Сергеевна, слушая в двадцатый раз его планы предстоящей игры.

— Пойдет такая-то и такая-то лошадь, — говорил он, — эта без сомнения лучше той, но на первой один из лучших наездников, тогда как на второй… и т. д.

— Эх, Настя, ведь это последние дни, — ответил он на ее замечание, — завтра, потом в четверг, а там, опять воскресенье, четверг — и конец! Всего четыре скачки!

— Ну и слава Богу! — вздохнула Настасья Сергеевна.

— Да, Настя, уж в следующем году — дудки! Не поеду! Я и теперь больше из принципа, а то «струсил» скажут! — прихвастнул он, желая показать себя с характером.

Настасья Сергеевна несколько времени молчала. Хмуров прихлебывал из стакана чай. Она сидела у лампы, низко наклонив свою голову над работой.

— Неужели ты еще от выигрыша играешь? — спросила вдруг она и подняла голову.

Хмуров покраснел.

«Она что-то подозревает», — мелькнуло у него в голове.

— Да, еще есть остаточки! — соврал он.

Настасья Сергеевна замолчала и, облегченно вздохнув, опустила голову к работе.

«Завтра, завтра», — замирал в волнении Хмуров.

Наконец пришло и воскресенье. Хмуров играл опять несчастливо и оставил в Царском Селе 12 рублей. Он совсем растерялся. Следующий раз был так же несчастлив. Он выигрывал, проигрывал, но в результате от 18 рублей у него осталось всего восемь, и он с отчаянием в душе шел к вокзалу, грустно опустив голову.

— Алексей Константинович, — окликнул догнавший его Барсов.

Хмуров обернулся и равнодушно поздоровался с ним.

— Вы выиграли? — взволнованно спросил его Барсов.

Хмуров грустно улыбнулся, и вынув из кармана 8 рублей скомканными ассигнациями, ответил:

— От тридцати рублей.

— О, Боже! — воскликнул Барсов, и в его возгласе послышалось столько отчаяния, что Хмуров невольно взглянул на него внимательнее. Барсов был почти неузнаваем. Лицо его побледнело и осунулось; прежде франтоватый, теперь он был одет почти неряшливо.

— Что с вами? — с участием спросил Хмуров.

— Что, что? — взволнованно заговорил Барсов. — То, что я совсем, до нитки, проигрался! Сперва пошли деньги на Волгу, потом занял, потом в двух редакциях взял авансы, потом заложил все вещи, потом… и остался нищим! О, проклятье! — поднял он руку, словно нанося удар. — Сколько раз я давал слово кончить, но наступал канун, меня тянуло, сосало, я как оглашенный, бегал добывать деньги, унижался, лгал — для того, чтобы проиграть, и потом снова проклинал себя, давал слово и опять мучился, мотался накануне — и опять проигрывал… Я горел эти три проклятые месяца!

Хмуров не предполагал возможности такого увлечения и с ужасом смотрел на Барсова.

— И теперь до конца должен унижаться, — продолжал Барсов. — Алексей Константинович! — обратился он к Хмурову, и на его лице выступили красные пятна. — Одолжите мне три рубля! Я не могу показаться домой, меня заест квартирная хозяйка…

— Господи! — воскликнул Хмуров. — Возьмите, возьмите!

И он, вынув деньги, подал ему три бумажки.

— Спасибо! — пожал ему Барсов руку. — Кругом задолжал, кругом! — окончил он и грустно опустил голову.

«Зачем я показал деньги!» — на минуту подумал Хмуров и тут же покраснел.

«С этой игрой подлецом сделаешься!» — плюнул он с досадою.

В вагоне, в который они вошли, сидели Славины.

— Я вам кивала головой, кивала, — заговорила Славина, улыбаясь и протягивая руку Хмурову, — а вы — нуль внимания! Верно проигрались?

— Проигрался, — ответил сухо Хмуров.

— Вот и мы тоже, — вздохнул Славин. — И вы? — обернулся он к Барсову.

Тот кивнул молча головою.

— Вот, вот! — закричал, словно обрадовавшись, Славин. — Все проиграли. Но как не везло, как не везло!.. — ударил он кулаком по лавке.

— Знаете, — заявила Славина, — мы с ним уж больше не поедем. Разве после 20-го…

— Неужели! — изумился Хмуров.

— Да, да, мы решили, — кивнул головою Славин и, наклонившись к Хмурову и Барсову, заговорил конфиденциальным шепотом: — Все, решительно все проиграли, не только играть не на что — не знаешь на что обед состряпать. Вот до чего дошли. До нитки! Все, что можно заложить — заложили, даже рухлядь татарам продали!..

«Что же это такое? — с побледневшим лицом думал Хмуров. — Неужели это игра все?»

И они все четверо, мрачные, унылые, ехали домой, с расстроенными нервами, с пустыми карманами, каждый думая свою думу. Славины думали, на какие средства им обед «сготовить»; Барсов думал, как, вместо 18 рублей, хозяйка примет три целковых; Хмуров думал о них о всех, думал о своей ссуде, думал о жене и, по мере приближения к городу, становился все мрачнее и мрачнее.

Поезд остановился. Они вышли из вагона и, молча пожав, друг другу руки, разошлись в разные стороны.

XIX

Хмурова, несмотря на дурное расположение духа, неприятно поразила равнодушная холодность жены, когда он пришел домой. Она не встретила его, не предложила обычных вопросов и только при входе крикнула в кухню:

— Подавайте, Аннушка!

Аннушка внесла самовар, и Настасья Сергеевна так же холодно, спокойно, словно не замечая присутствия мужа, подошла к самовару и стала заваривать чай. Хмуров с недоумением посмотрел на нее. Лицо ее было бесстрастно, и только легкое подергивание брови выказывало ее волнение.

«Что это значит?» — подумал Хмуров и тихо спросил:

— Что с тобою, Настя?

— Что со мною? — холодно повторила Настасья Сергеевна; и вдруг, не выдержав, заговорила горячо и громко: — Со мною то, что ты оказался нечестным человеком. Да! Ты меня все время обманывал. Ты проигрывал деньги, взятые из ссуды, и говорил о каких-то выигрышах. Потихоньку брать деньги и играть, таясь от меня! Это нечестно! Если ты боялся сказать, значит, сам сознавал, что ты делаешь! Доиграться до этого? О, я знала тебя, я знала, что ты можешь до всего дойти, слабый, без характера, охваченный этим гнусным «азартом»! О, как это гадко! — окончила она и тяжело перевела дух. Глаза ее сверкали, и грудь тяжело подымалась.

В первую минуту Хмуров был смущен таким неожиданным нападением; но, по мере слов жены, он приходил в себя и мало-помалу в сердце его накоплялась злоба.

«Наговорил дурак, этого надо было ожидать. Но какое ей дело, как она смеет так говорить!» — раздражался он все сильнее. Губы его искривились злобной усмешкой.

— Ты кончила? — холодно спросил он, когда Настасья Сергеевна замолчала.

Та ничего не ответила.

— Тебе насплетничал Зыбин, — заговорил Хмуров, дрожа от волнения, — да, это правда, я взял ссуду и проиграл ее. Но скажи, какое тебе до этого дело? Почему я должен был доложить тебе об этом? Почему нечестно это? Нечестно, — возвысил он голос, — говорить со мной таким тоном! Ты одета, сыта, ты должна понять, что я в своем доме хозяин, что это мои деньги — и не тебе указывать мне, что и как делать! Я трачу, но я их сам заработал, а ты сидишь, ничего не делая, и смеешь упрекать меня! Вот что нечестно, а не то, что я играл!!

Он совершенно вышел из себя. Губы его дрожали от волнения, он покраснел и почти бегал из угла в угол. Настасья Сергеевна сперва широко раскрыла глаза и слушала его, готовясь возразить, но когда в запальчивости он унизился до упрека — она не выдержала и опустив голову, тихо заплакала.

Хмуров увидел ее слезы, но не обратил на них никакого внимания. Он был слишком взволнован и продолжал ходить из угла в угол, уже ни о чем не думая, ничего не говоря, чувствуя только какую-то тупую, щемящую боль в сердце.

С этою болью он лег спать, с нею же проснулся утром, и она не покидала его в течение всего времени ссоры с женою. Но он старался скрывать это чувство. Долгим вечером, оставаясь с нею глаз на глаз, он видел ее, грустную, унылую, нередко с заплаканными глазами, и чувство раскаяния закрадывалось в его сердце, но он подавлял его и, стараясь казаться спокойным, равнодушно начинал насвистывать мотивы из опереток.

На следующий день, встретясь на службе с Зыбиным, он холодно отвернулся от него, и гнетущая боль усилилась в его сердце при этой встрече. Пятница и суббота прошли мучительно монотонно для него, но настало воскресенье, и вдруг мысль о скачках внезапно проснулась в его голове и заслонила собою все остальное. Скачки — и его не будет! Может быть будет большая игра, и ему суждено отыграться, — но он тут же вспомнил, что у него всего 5 рублей.

«С ними не разыграешься», — подумал он и печально опустил голову. Время шло. Он не выдержал и, молча надев шляпу, вышел из дому.

«На что играть?» — томился он, и вдруг голову его озарила мысль: «Барсов закладывал, Славины тоже, отчего и мне не поступить так же?»

Он оглянулся. В двадцати шагах перед ним синими буквами по белому фону красовалась надпись: «Ссуда денег». Он нащупал часы в кармане и торопливым шагом направился к вывеске.

За часы ему дали 17 рублей.

«Семнадцать да пять, — уже радостно улыбался Хмуров, пряча в карман квитанцию и деньги, — 22 рубля! Можно и на двойном, и на простом играть! Может и отыграюсь!»

Он в нетерпении крикнул извозчика и помчался к Царскосельскому вокзалу.

Но счастье окончательно изменило ему.

Сперва он выиграл, потом раз за разом стал проигрывать — и к последнему, отделению у него оставалось всего шесть рублей. Он растерянно стоял с афишкою и с отчаянием думал: «На кого поставить?» «Дизраэли» — жокей Понч, «Альфонсина» — жокей Клапс, «Кречет» — жокей Грей, «Казак» — жокей Крюкин, читал он в двадцатый раз и не знал, на ком остановиться.

— И вы тут! — окликнул его Славин весело улыбаясь.

Хмуров вздрогнул и поднял голову.

— Я-то тут, а вы как, ведь не хотели больше?

— Хе-хе-хе, — засмеялся Славин, — не утерпели мы, батенька. Вчера взяли и швейную машину заложили! Чего вы смотрите так? Всего ведь до 20-го пять дней, и взяли-то только 20 рублей. Приехали — билеты, на игру всего 15 рублей осталось и то успели уж 8 проиграть. И вы проиграли, а? — спросил он и продолжал: — Да, да, всем не везет. Ну, да уж это последние! — махнул он рукою. — Вы на кого?

— Не знаю, — ответил Хмуров и тут же решил про себя: «Поставлю на «Дизраэли!»

— Вы, батенька, на «Казака» махните, — шептал Славин, — читайте-ка: из степных табунов, да и едет Крюкин какой-то, верно, удалец русский. Я на него пять рублей поставил.

Хмуров кивнул головою и подошел к тотализаторской будке.

— Четыре вторых, два четвертых, — проговорил он, протягивая последние 6 рублей.

— Четыре вторых — два четвертых, — защелкали машинкой.

«Или «Казак», или «Дизраэли», кто-нибудь да вывезет», — думал Хмуров, бледный от волнения.

— Идемте, идемте, — побежал Славин, — уж звонок был.

Хмуров занял место. Он дрожал как в лихорадке, и глаза его горели сухим блеском. Ему казалось, что теперь решается участь его.

«Что-то будет?» — с замиранием сердца подумал он, когда лошади, одна за другою, вступили в круг.

XX

На высокой, чудно сложенной лошади сидел маленький Понч, в красном казакине, синем картузе и, нагнувшись вперед, гладил морду «Дизраэли», который, весь сотрясаясь от волнения, широко раздувал кровавые ноздри и встряхивал гривою. Рядом с Пончем выехал Крюкин, весь в белом, на белой неказистой лошади, которая остановилась при едва заметном движении повода и стала понурая, тихая, в ожидании сигнального звонка. Хмуров на этих двух лошадях сосредоточил свое внимание.

— Вы не смотрите, что она понурая, — говорил кто-то позади его, — увидите, как пойдет! Ведь 4 версты, почтенный!

«Да, да, как пойдет!» — волновался Хмуров.

Звонок ударил, и четыре всадника сорвались с места. Хмуров вздохнул с облегчением. Результат скачки выяснился сразу. Понч на огромном «Дизраэли» выдвинулся вперед почти на 10 саженей и, перелетая препятствие за препятствием, несся, далеко оставив за собою противников. Крюкин на своем «Казаке», напротив, остался позади всех. Куртка его надулась ветром, он весь подался вперед, словно желал перегнать свою лошадь, и немилосердно бил ее, но «Казак», из «степных табунов», хотя и летел во всю степную силу, не мог все-таки догнать ускакавших и, наконец, остановился перед широкою канавою с изгородью, с твердым намерением повернуть назад.

В публике раздался свист и смех. Крюкин не мог этого перенести. Хлыст с силою взмахнул два раза в воздухе, «Казак» постоял, подумал; потом вдруг поднял передние ноги, сделал неуклюжий скачок, и, перевалившись через изгородь, вместе со всадником покатился в канаву. В публике раздались свист, шиканье, хохот.

— Браво «Казак»! К черту Крюкина! Вон, браво! бис! — ревели на тысячи голосов, и веселый смех смешивался с злобным криком.

«Два рубля потопил!» — с злобой подумал Хмуров, и крикнул, что есть силы:

— Вон!

Крюкин вылез из канавы со своей лошадью. Весь белый, теперь он был покрыт тиною и грязью из канавы. Лошадь, мокрая, опутанная тиною, вышла и стала опять понурив голову. С злостным жаром Крюкин снова вскочил на лошадь и заработал хлыстом. Лошадь удивленно повернула к нему морду и, словно поняв непобедимое упорство всадника, грустно взмахнула и пошла неторопливою рысью. Крюкин, мокрый, грязный, с стеблями травы на спине и плечах, сконфуженно припрыгивал на седле.

— Вон, вон Крюкин! Стыдно! Дурак! — среди свиста и шиканья раздались озлобленные голоса. Крюкин внял им и свернул с круга. Публика успокоилась и, не обращая на него больше внимания, стала следить за состязающимися. «Дизраэли» был настолько же впереди, насколько был вначале. Вдруг на одном препятствий Понч покачнулся. Хмуров замер: «Что это?» Но через мгновение Понч снова уселся прямо и несся к призовому столбу. Далеко за ним скакал «Кречет», а еще дальше «Альфонсина». Понч дошел первым до столба. Хмуров улыбнулся и тут же побледнел: звонок не зазвонил, и Понч пронесся мимо. Он сидел так же ровно на седле, но правая нога крепко сжимала бок лошади, не поддерживаемая стременем.

— Обронил стремя! — пронеслось в публике.

— Что же ему не звонили? Отчего же? Ведь он первый? — с возрастающим волнением обернулся Хмуров к соседу.

— Уронил стремя, — холодно ответил сосед и закричал: — Браво, браво!

К столбу подошел «Кречет», звонок звякнул, и приз остался за ним.

— Значит, давать не будут на «Дизраэли»? — не верил еще Хмуров.

— Не будут, теперь на «Кречета»! — поднялся с сидения сосед.

— Да почему же? — почти с отчаянием спросил Хмуров.

— Ах, Господи! Да ведь стремя весит что-нибудь! — ответил сосед и замешался в толпу.

«Проиграл, все проиграл, до копейки», — не двигаясь с места, думал Хмуров.

— Вот, вот, можно ожидать было? — подскочила к Хмурову женщина в золотых очках.

— Чего? — нетерпеливо спросил Хмуров.

— Что Понч стремя потерял?

— Не потерял, сударыня, а уронил, — поправил ее проходящий франт.

— Все равно, — отвечала она.

— Нет! Не все равно: потерять — значить уронить с ноги стремя, уронить значить потерять с лошади!

— Черт вас знает, уронить — потерять, а потерять — уронить.

Хмуров не слушал их спора и вошел в толпу.

— Да-с, будут денежки на «Кречета»! — говорил кто-то.

— Подлость какая! Не уметь оседлать! — восклицал другой голос.

— Нет, выехать на кляче! Ведь это нахальство просто! — басил третий.

— Из степных табунов, ха-ха-ха! — заливался кто-то в толпе.

Хмуров был ко всему безучастен. Он понимал теперь только, что проиграл все до последней копейки, до последнего ресурса. Рука его машинально мяла в кармане проигранные билеты. Он вынул ее из кармана и вдруг увидел в руке кучу билетов. Злоба охватила его.

— Будьте вы прокляты! — прошептал он и с силою швырнул их об землю.

— Проигрались? — подошел Славин. — Ну, а мы еще лучше, — объяснил он.

— Уж ты бы не говорил! — с злобою перебила его жена. — Вообразите, Алексей Константинович, — обернулась она к Хмурову, — мой дурак на «Казака» поставил!

— Так что же? — возразил Славин.

— То, что дурак! — обрезала его жена.

— Ну Васька, — раздался за ними голос, — не тужи, братец. Конец скоро. В четверг последние будут.

— Ха-ха-ха, — засмеялся Славин, — хитрые! Нарочно к 20-му числу пригнали!

Хмуров вздрогнул при этих словах и, торопливо простившись со Славиными, быстро пошел вперед.

Он с отчаянием думал о своем проигрыше.

— На «Кречета» 26 рублей выдали, — радостно произнес за ним кто-то.

«Ну что бы мне поставить на «Кречета», ведь рядом были!» — подумал Хмуров и завистливое чувство ожгло его своею жгучею болью.

Он сел в вагон.

«Хорошо еще, что обратный билет купил!» — желчно усмехнулся он про себя.

XXI

Хмуров вернулся домой мрачный и молчаливый. Он с четверга поссорился и не говорил ни слова с женой, но теперь это не тяготило его более. Он весь был погружен в мысли о своей неудаче. Шутка ли, проиграл всю ссуду, громадный выигрыш и даже часы. Жена так же, как и он, по-видимому, равнодушно относилась к их размолвке, хотя втайне плакала, не в силах выдерживать холодного, напускного спокойствия. Когда он вернулся со скачек, она тревожно взглянула на него и вдруг побледнела. В первый раз ей так резко бросилась в глаза страшная в нем перемена.

Лицо его похудело и осунулось; с болезненной нервностью он сбросил с себя пальто и шляпу; из-под сдвинутых бровей тревожно глядели лихорадочно блестевшие глаза, а побледневшие губы что-то шептали.

— Леша, что с тобою? — не выдержала она и подошла к нему.

Он почти злобно взглянул на нее.

— Что со мною? Ничего, как всегда! — и тут же раздражительно сказал: — Обедать дашь или хочешь голодом заморить?

Она не обратила внимания на его резкую фразу.

— Милый Леша, — прижалась она к нему, — зачем ты такой хмурый, страшный. Ну, если проиграл, что же из этого? Ты, может, на меня сердишься? Прости, дорогой, я так тогда, я не выдержала, прости. Ну, улыбнись, милый!

И она потянулась его поцеловать.

Хмуров смягчился.

— Не сердит я, а так… расстроен. Просто нервы; за последнее время я стал ужасно нервен. Перестань, Настя, — поцеловал он ее, — я все такой же, лучше будем обедать.

И ему вдруг, лаская жену, захотелось плакать, так были натянуты его нервы.

Он все-таки не говорил с женою. Он ее целовал, ласкал, слушал ее рассказы, но не мог говорить с нею, не находя тем, занятый исключительно одной мыслью о проигрыше.

Иногда вдруг у него мелькала другая мысль, и при этом он краснел, а в ушах его раздавался голос Славина: «Хитрые! Как раз 20-го!»

Когда Хмуров проснулся в четверг, первою его мыслью было: «Сегодня скачки!»

Он вдруг побледнел и осунулся.

— Что с тобою? — тревожно спросила жена.

— Так, ночь провел дурно, — нехотя отвечал Хмуров.

На службу он пошел, как приговоренный к казни.

— Поедете? — встретил его Славин и прибавил: — Последний день!

Хмуров ничего не ответил. Желание ехать как червь сосало его еще с самого воскресения; но он старался подавить его при мысли, насколько это нечестно. Взять жалованье и бежать на скачки, когда дома нет ни копейки; но по мере того, как приближалось время выдачи жалованья, желание быть на скачках брало верх. Хмуров дрожал от волнения.

— Что с вами, Алексей Константинович? — спросил казначей, когда Хмуров дрожащей рукою еле выводил свою фамилию, расписываясь в получении денег.

— Так, нездоровится, — сделал попытку улыбнуться Хмуров.

— Что же, едем что ли? — как искуситель подвернулся Славин.

— Едем! — не выдержал Хмуров.

— Так скорее, скорее, — заторопился Славин, — а то опоздаем, мы на извозчике, — обернулся он.

Хмуров кивнул головою.

Они сели на извозчика и понеслись к вокзалу.

«Я не все, — успокаивал себя Хмуров, — я рублей десять, пятнадцать, ну двадцать; а может выиграю, как тогда!» — припомнил он свой выигрыш и улыбнулся.

Славин что-то оживленно говорил ому.

— Вы одни? — удивился Хмуров.

Славин вздохнул.

— Разве от нее уйдешь? Она уже на вокзале стережет! — и продолжал: — Да, что-то будет, что будет! Дома ни гроша, даже на обед нету. Завез бы ребятишкам теперь, да опоздать боюсь, мы и то едва поспеем, да, едва поспеем! Торопись, почтенный, приударь клячу-то! — начал он уговаривать извозчика.

Они подъехали к вокзалу. На площадке, правда, уже дожидалась жена Славина, и перья ее шляпы величаво колыхались по воздуху.

— А я уж боялась, что ты домой заедешь и опоздаешь, — бросилась она к мужу.

Хмурову вдруг стали противны эти люди, и он поспешил отойти от них, и все время избегал с ними встретиться.

День был прекрасный, какие нередко выпадают в августе месяце. Народу была масса, и игра была очень оживленна. Хмурову не везло. Он проиграл друг за другом 3 ставки по пяти рублей и растерялся совершенно. Жажда отыграться охватила его с безумною силою.

«Ну что же, что же, — растерянно думал он, — может повезет?»

Он поставил 15 рублей и проиграл. С каким-то остервенением он поставил еще 15 и проиграл опять. У него оставалось в кармане 12 рублей с копейками. Он тупо глядел на афишу. Оставалось еще одно отделение,

«Ну пропадать, так пропадать!» — с отчаянием решил он и поставил 10 рублей на «Жоконду».

— Вы на кого? — подошел к нему Славин.

Лицо его было бледно и растерянно.

— На «Жоконду»! — ответил Хмуров.

— Перро едет, лучший жокей, — сказал тот, — только выдавать мало будут. На него все. А я, — усмехнулся он, — на «Казака».

Хмуров вспомнил свой на нем проигрыш и насмешливо сказал:

— Из степных табунов!

— Что же, — слабо улыбнулся Славин, — по крайней мере дадут много, если возьмет. Мы ведь все проиграли, вот что осталось! — И он с грустью вытащил из кармана трехрублевую ассигнацию.

Хмуров нетерпеливо махнул рукой.

— Ну, идемте! — уныло позвал его Славин, когда ударил первый звонок.

Хмуров, дрожа от волнения, с исказившимся лицом, пошел в места.

XXII

Лошади понеслись. «Жоконда» шла впереди всех, смело перелетая через барьеры. Раз, два; раз, два! — мелькал синий картуз Перро, то поднимаясь, то опускаясь.

— Тут и играть нечего! — сказал кто-то сзади.

— Зато и грош выдадут. Все на нее! — ответил другой, и вдруг все смолкло.

Синий картуз Перро высоко взвился над барьером и скрылся. У барьера поднялось облако пыли, и первое мгновение ничего не было видно. Через секунду за барьером показалась «Жоконда», и быстро понеслась по кругу, но уже без всадника, который бессильно ворочался по земле, поднимая пыль.

Деньги Хмурова пропали.

— Дуррак! — пронеслось в толпе.

— Негодяи! Берут деньги, а сами усидеть на лошади не могут, — резко проговорил кто-то.

К месту падения побежал доктор и пронесли носилки. Публика уже позабыла о катастрофе и следила за окончанием скачки. Лошади капризничали: одни обходили препятствия, другие долго артачились и их принуждали хлыстом, только «Казак» неуклюже, но исправно скакал через все барьеры и тяжелым галопом несся дальше, лениво потряхивая головой.

— Браво Крюкин! браво! браво! — неистово кричала толпа и, чем неожиданнее был его выигрыш, тем одушевление толпы было больше.

Хмуров мрачно пошел к выходу.

— Пропадай вы, анафемы, пропадай! — исступленно вскрикивало какое-то драповое пальто в высоких сапогах, горстями вынимая из кармана билеты и швыряя их на землю. Они кружились и падали, устилая землю, словно снегом.

«Здорово проигрался!» — подумал Хмуров.

— Батюшки, помогите! Родимые, помогите! — раздались сбоку отчаянные крики.

Хмуров бросился на эти крики.

— Я тебе покажу, как на тализаторе играть! — рычал высокий, плечистый мужчина, таская за волосы бившуюся на земле женщину.

Их окружила толпа.

— Помилуйте, нешто так можно! — разводил мужчина руками, когда его оттолкнули от женщины, и в дело вмешалась полиция. — Теперь, господин околоточный, я штучник по портновскому делу и по субботам, выходит, ей выручку приношу, а она, подлая, на тализатор и — проигрывает! Нешто так можно, чтобы она играла, а я с ребятами необедамши! — и он злобно покосился на жену.

— Везут, везут! — пронеслось в толпе.

Хмуров не досмотрел конца сцены и бросился за толпою. К главному подъезду трибуны шагом подъехала полуколяска, и из нее бережно вынимали тело несчастного жокея. Доктор и какой-то офицер несли его голову. Два солдата обхватили туловище и ноги. Перро был недвижим и лежал с закрытыми глазами. Худое лицо его было бледно, как бумага, и огромные рыжие усы еще страшнее оттеняли эту бледность. Длинный, худой, с бессильно свесившейся рукой, он казался трупом и его желтый с синим камзол, штиблеты и атласные белые рейтузы, порванные, перепачканные грязью и кровью, представляли ужасный контраст с бледным, искаженным страданиями, лицом. Хмуров с ужасом закрыл глаза и поспешил отойти в сторону.

— Пустяки! — картавил какой-то франт, махая перчаткой. — Перелом ключицы, двух ребер и сотрясение мозга.

— И какой дурак! — вставил молоденький студент. — Говорят, в первый раз на «Жоконде» ехал!

Хмуров ускорил шаг, чтобы не слышать продолжения их беседы. Краска стыда за этих людей залила ему лицо.

— Милый ты человек, — плакал какой-то купчик, положив голову на плечо приятеля, — ведь все, все до нитки! Что мне теперь делать? Что со мною будет!

— Здорово мы с тобой сыграли сегодня! — смеясь хлопал по плечу засаленный картуз приятеля в смазных сапогах.

— Да-с! — встряхивая головою отвечали смазные сапоги. — Сотенки три вывезли за нынче!..

— Теперь бегам очередь, — говорил рыжий господин черному господину, — бега, по-моему, несравненно занимательнее!

— Гм!.. — согласился с ним черный господин.

— Несравненно! — еще раз повторил рыжий…

— Если мы в доле были, так ты еще 3 рубля должен, — спорили два юнца.

— Довольно с тебя!

— Как довольно! Ведь я 10 рублей дал!

— Ты еще благодари, что отцу не говорю ничего.

— На «Казака»-то, — объясняла женщина в золотых очках офицеру, — 17 рублей давали. По-моему, тут просто мошенничество. Я думала, рублей тридцать…

— Скажите! — восклицал офицер…

— Все до гроша! — шептал студент своему товарищу. — С уроков вперед взял, занял, часы, мундир, пальто заложены — ничего не осталось…

— Надежда, друг мой, надежда! — засмеялся громко другой.

Они громко засмеялись и прошли мимо Хмурова.

— Черт знает что! — усмехнулся Хмуров и машинально опустил руку в карман. Из кармана он вынул кучу билетов и две скомканных рублевых ассигнации. Он равнодушно взглянул на них.

«От всего жалованья! — мелькнуло в его голове, и он, тихо идя к вокзалу, почти бессознательно стал считать свой проигрыш: — Ссуды 60 рублей, жалованья 58, 60 (два рубля считать нечего, поправил он себя) — раньше 12, еще раньше 15; в первый раз 14, — всего, всего, — напрягал он ум, — 159 рублей!» И он вдруг ужаснулся этой цифре. За три месяца он заработал — 180 рублей, из них проиграл — 159! Это ужасно! И потом сегодняшний поступок! Он в смущении остановился, — как он придет домой, какими глазами посмотрит на жену, что скажет? Как они проживут этот месяц? И он покраснел при этих мыслях. Ворочаться домой сейчас ему казалось немыслимо. «Проеду в Павловск», — решил он и с этой мыслью сел в вагон подходившего из Петербурга поезда. Ему хотелось удалить по возможности минуту страшного свидания с женою.

Так запуганный мальчуган, получив свидетельство с единицею, боится показаться на глаза отца и не идет из класса домой, а в унылом томлении, голодный, бродит по улицам, желая отдалить страшную минуту отчета перед суровым родителем.

XXIII

Хмуров вошел в вокзал. Музыка гремела с открытой сцены, но он мало обращал на нее внимания и тихо прошел через зал; по дороге его перегнали два купчика со скачек. Тот, который с плачем признавался в проигрыше, теперь громко говорил:

— Жги, Андрюшка! Кутнем напропалую! Заодно в ответе перед тятенькой!

— Но робей, Митя, все в лучшем виде сойдет! — увещевал пьяным голосом его приятель.

«Верно в выручку лапу запустил!» — мелькнуло у Хмурова, и он шел дальше, через площадку, по которой с громким говором и смехом сновали взад и вперед веселые, довольные лица, через мостик, через дорогу, на которой стояли роскошные экипажи и гуляли горничные с лакеями, пока не вышел в парк.

Определенных мыслей у него не было, но его мучило сознание проигрыша, нечестного поступка и страх объяснения с женою. Он рассеянно глядел по сторонам и шел все дальше и дальше по пустынным дорожкам. Вдруг он остановился и замер на месте. Невдалеке от дорожки, по которой он шел, на небольшой лужайке, скрытой отчасти соснами, стоял человек и что-то старательно делал, поднявшись на цыпочки, вытянув кверху руки у толстого сучка высокого дерева.

Заходящее солнце освещало площадку, и Хмуров в занятом человеке узнал того самого, который с таким отчаянием швырял проигравшие билеты на землю. Подле него Хмуров увидел сложенное пальто. Он тихо подкрался и похолодел от ужаса. Человек этот старательно привязывал к сучку ремень.

— Что вы хотите делать? — не выдержав вышел Хмуров на площадку.

Человек с испугом опустил руки и отскочил в противоположную сторону, Несколько времени они стояли молча.

— Что вы делать хотите… что? — дрожа от волнения повторял Хмуров.

— Повеситься, — тихо ответил тот и сделал шаг к своему пальто. Он не смотрел на Хмурова.

— Разве можно… разве можно? Я не позволю! — растерянно забормотал Хмуров.

— Тоже спасителя черт принес! — ворчал тот недовольно, встряхивая свое пальто и собираясь надеть.

— Из-за чего это вы? — успокоившись, тихо, сочувственно спросил Хмуров!

— А тебе что? — вдруг озлился тот. — Помешал, сделал доброе дело, — он усмехнулся, — ну и проваливай!

— Нет, нет, — сказал Хмуров, — вы со мною! Я не могу!

— Говорю, проваливай! — сверкнул тот глазами, натягивая пальто. — Дорогу и без тебя знаю!

Хмуров в нерешительности остановился.

— Помочь ведь не поможет, доброта-писанная, а тут же лезет: из чего? — ворчал человек застегивая пуговицы.

— Я так, — смущенно сказал Хмуров.

— Так! Из-за того вот, что на лошадях 200 рублей хозяйских спустил, вот с чего! Понял? — И он уже не сдерживая себя, крикнул: — А теперь иди, иди, нечего тебе тут!

«Что мне делать?» — подумал Хмуров и в нерешительности стоял на месте.

— Совести вот порешился, вором стал, а теперь расчет требуется, — прибавил человек, как бы говоря сам с собой.

— Да как же это? — не утерпел Хмуров.

— Так же вот! — смягчился тот и заговорил грубо, отрывисто: — Из Москвы сюда с товаром приехал, продал товар, а деньги на лошадей снес. Понял, что ли? — И он усмехнулся. — Ну, идем, барин, — пошел он, — спас значит, от смерти на позор, спасибо тебе!

И с насмешкою поклонился Хмурову.

Хмуров пошел за ним, опустив голову. Но прошли они тридцати шагов, как тот остановился и вдруг строго сказал:

— Слушай ты! Коли хочешь добром, иди себе прямо, а меня не тронь — хуже будет! Иди себе!

И быстро повернувшись, он побежал, оглядываясь и грозя Хмурову кулаком.

Тот на минуту остановился в изумлении и вдруг, махнув рукою, быстро пошел к вокзалу.

— Мне-то что, мне-то что, — бормотал он, — ведь все равно не удержишь! Не нынче — завтра! Его дело!

Запыхавшись от усталости, он подходил к вокзалу. Оркестр играл какой-то вальс, по площадке с говором и смехом ходили взад и вперед довольные и счастливые люди.

«Ужасно, ужасно! — торопился к выходу Хмуров. — Это скачки, тотализатор!»

Славины, Колпин, Барсов, он сам, этот несчастный, Перро — пронеслись перед ним.

«Прав, прав Зыбин, все нажива, корысть, а рядом подлость! И я с ними!» — он покраснел при этой мысли. Теперь ему хотелось скорее увидеть жену, все рассказать ей и успокоиться дома.

«Ведь она догадалась, наверное догадалась, и теперь беспокоится», — торопился он, и перед ним вставал ее образ. Она сидит теперь у окошка и, бессильно опустив руки, с тоскою смотрит на улицу своими кроткими карими глазами. «Я все скажу; она поймет; поймет и простит», — и Хмуров мысленно уже просил у нее прощения: «Я не знаю, что это со мною было? — оканчивал в мыслях он свою речь. — Я ничего не помнил, ни о чем не думал; мне хотелось только играть и играть, а между тем я ведь все понимаю, ведь не негодяй же я, Настя!..»

Среди шума, смеха и музыки до Хмурова доносились разговоры:

— И везло ведь, — говорил кто-то, — каналья Перро все дело испортил!

— Он говорят, шею сломал?

— Черт его душу знает, он у меня 5 рублей украл — это верно! — ответил тот же голос.

Два купчика сидели в зале за столиком, уставленным бутылками.

— Андрюша, друг! Ведь не везло-то как, как не везло! — кричал один пьяным голосом.

— Не робей, Митя, на бегах отыграемся! — лепетал его приятель.

— Домой, домой! — бормотал Хмуров, подходя к вагонам.

Сезон скачек кончился.