Дмитрий Цензор «День Копыткина»

В день получения жалованья Копыткин бывает всегда с утра приятно возбужден. Только откроет глаза, а уж по телу проходит этакая приятная дрожь и замирает сердце. Потом, улыбаясь про себя, он торопливо одевается и спешит в контору. Настроение какое-то праздничное: сослуживцы не хмурятся, как обыкновенно, не зевают, а становятся общительны и остроумны. — Вы сегодня куда думаете закатиться, Евтихий Гаврилыч? — с приятной улыбочкой спрашивает он бухгалтера, немолодого, лысеющего брюнета в пенсне. — Да вот, думаю щелкануть к Зайчиковым на дачу, — отвечает тот. — Там сегодня таблишко… наставить можно… — Ну, а вы, молодой человек? Небось иначе устроитесь? Знаем мы вас!.. Повеса, хе-хе-хе… — И он игриво тычет Копыткина пальцем в живот. Копыткин доволен жизнью и в приемной поправляет перед зеркалом английский пробор в волосах и цветной галстук. Из зеркала на него глядит гладко выбритое лицо с тонкими темными усиками и бородавочкой возле носа. Копыткин прищуривает глаз и самодовольно думает о том, что он не лыком шит и что вполне понятен успех, которым он пользуется и у знакомых девиц и у Глафиры Петровны… При воспоминании о Глафире Петровне, высокой и розовой блондинке, дочери купца Увартова, торгующего копченой рыбой, — у Копыткина сладко щемит сердце. Он влюблен, и его считают женихом. «Хорошо быть интеллигентным человеком», — вертится у Копыткина мысль. Копыткин благороден. Копыткин благовоспитан. Копыткин изящен. И мысли у Копыткина в этот день самые хорошие.

Получив жалованье, он, по обыкновению, спешит сейчас же уплатить хозяйке за комнату, внести в счет рассрочки портному, отдать прислуге за белье и другие мелочи, и после ликвидации всех этих дел (в которых он безукоризненно честен), распределив на месяц бюджет, — собирается полезно и приятно провести день и доставить себе те невинные удовольствия и развлечения, без которых не может обойтись всякий более или менее порядочный человек…

На этот раз вышло не так, как всегда. Начать с того, что после занятий на лестнице догнал Копыткина его сослуживец — бесшабашно веселый Колька Заемин и, схватив под руку, сказал.

— А не выцедить ли нам, друже, по бокальчику? А? Поспеешь домой.

Копыткин стал отказываться.

— Право, не могу. Нужно успеть по некоторым делам — это у меня уже заведено, — неловко, знаешь. А потом обещал Глафире заехать, — куда-нибудь в сад, понимаешь, поедем…

— Э, брось! Все это в превосходнейшей степени успеешь. Ну, следуй бессловесно за мной, и будет тебе благо!

Копыткин нехотя дал себя увлечь в гастрономический магазин с буфетом. К их столику присоединилось еще двое приятелей, случайно оказавшихся здесь. Уже выпили по несколько бокалов пива, а Заемин все кричал: «Человек! Изобрази еще по бокальчику!»… Копыткин несколько раз пытался уйти, но Заемин сажал его обратно и, делая нетерпеливо-умоляющее лицо, говорил:

— Друже, не ерзай, — сиди! Памятуй, что жизнь тебе дана в удовольствие. А Глафира Петровна подождет.

Сам же он затеял бесконечный спор о воздухоплавании с незнакомым лоснящимся соседом в пиджачном костюме и смазных сапогах, с золотой цепочкой на полном животе. Сосед ежеминутно перебивал и, дотрагиваясь до колена Заемина, возражал:

— Нет, позвольте-с!.. Вы извините, интеллигентный человек. Возьмите же в рассуждение-с…

Потом Заемин вдруг обратился к приятелям:

— Друже! А ведь не мешало бы и перехватить. Человек! По сему случаю закусочки и этакого, веселенького мерзавчика. С быстротою Цеппелина. Ну-с!

Когда, наконец, Копыткин вышел на улицу, он почувствовал некоторую легкость в голове и слабость в коленях. Невский уже наполнили золотистые сумерки, с их дразнящим, своеобразным оживлением. Копыткину было весело и легко. Он пошел по Невскому, легкомысленно заглядывая в глаза встречным женщинам. В глубине сердца у него шевелилось какое-то смутное беспокойство: было нарушено обычное равновесие его дня. «Ну, ничего, рассчитаюсь завтра», — подумал он. Мысль о Глафире Петровне наполнила его приятным томлением, и он подумал что-то такое, отчего улыбнулся лукаво и загадочно. «Нужно заехать домой и сейчас же к ней» — сказал он решительно. Остановился и проводил долгим взглядом из-под сдвинутой панамы какую-то изящную даму, завернувшую за угол. Дама обернулась и вдруг, широко улыбнувшись Копыткину, поманила его движением головы. Копыткин сплюнул и пошел дальше.

У Екатерининского сквера он остановился и оглядел из-за решетки публику, сидевшую кругом. В сквере было свежо и уютно. Красиво золотились деревья, и красивыми казались все женщины, которых было много. «Матчиш прелестный танец», — напевал Копыткин, и ему хотелось чего-нибудь экстраординарного.

— Сейчас же к Глафире, — опять сказал он решительно.

В это время в сквер завернула стройная девушка в шляпе лукошком, изящно подобрав юбки, отчего очень пикантно обрисовывалась ее фигурка. Она метнула на Копыткина взгляд и направилась в глубину сквера. Там она жеманно уселась и еще раз оттуда посмотрела с едва заметной улыбкой.

— Ах, черт побери! Недурно! Канашечка… — мысленно воскликнул он, издали всматриваясь в ее миловидное лицо с ямочками.

Он пошел было дальше. Но, замедлив, повернул обратно, постоял у сквера и вошел. Сделав круг, он прошел мимо девушки. «Ах, хорошенькая…», — подумал он. Она посмотрела на него выразительно и опустила глаза. Он не вытерпел и сел рядом. Она кокетливо оправила темные локоны,

— Изволите дожидаться? — наклонился он через некоторое время к ней и покрутил свои тоненькие усы.

Она посмотрела и ничего не ответила.

— Не желаете разговаривать? — снова спросил он.

— Я не признаю уличного знакомства, — сказала она жеманно. А ждать никого не жду. Пришла просто посидеть…

— В таком случае побеседуемте, — оживился Копыткин и придвинулся. — Можно узнать ваше драгоценное имя?

— Надя. А ваше?

Копыткин замялся, но сказал.

Через некоторое время они очень оживленно болтали. Копыткин думал о том, что необходимо сейчас же ехать к Глафире Петровне, и все больше втягивался в разговор.

— Скажите правду, не утаивайте — вы влюблены в кого-нибудь спрашивал он игриво, — нет, нет, сознавайтесь…

— Ах, я совсем разочаровалась в мужчинах, — говорила Надя. — Нахожу, что их не стоит любить… Они могут причинить одни только страдания.

— Неужели вы можете жить без любви? — продолжал Копыткин, возбуждаясь от близости малознакомой женщины,

— Конечно, трудно и скучно, — потуплялась Надя. — Но где же найти такого человека, который бы понял…

Копыткин больше не мог. Мысль о Глафире Петровне показалась ему уже посторонней. Он подумал: «Ну, ничего, успею»…

Стало совсем темно. В сквере зазвонили.

— Вот и выпроваживают нас, — сказала Надя. — Нужно пойти.

— Боже мой, неужели вы домой? — встревожился он.

— А куда же?

— Куда угодно, только не домой. Разве можно, чтобы наше знакомство так неожиданно оборвалось. Вы мне безумно нравитесь.

Но Копыткин уже не мог уйти. Ему захотелось быть непременно с Надей.

— Нет, я не пущу вас. Вы должны со мной провести вечер. Мы поедем ко мне чай пить, — взял он ее под руку.

— Нет, к вам не поеду, — сказала Надя, освобождая руку. — К вам я не могу.

— Глупости, почему не можете? Что за предрассудки, — нервничал Копыткин. — Ведь вы совершенно свободны сейчас. Почему же вы не решаетесь? Обещаю быть корректным…

Она засмеялась.

— Если хотите, — поедемте ко мне. У меня удобнее, — предложила она.

— А разве вы одна?

— Да я живу в комнате… У меня гораздо удобнее…

— Все равно, конечно… Но, мне кажется, — у меня было бы лучше. А, впрочем, как хотите. «Дело принимает романический оборот», — с удовольствием подумал он.

— Вы может быть хотите чего-нибудь? — спросил Копыткин на извозчике, которого Надя наняла в Свечной переулок.

— Ничего не хочу. Во всяком случае все можно достать у нас…

— Каким это образом?

— Ну, конечно, можно достать, — нетерпеливо сказала Надя.

На углу Николаевской накрашенная женщина громко спорила с мужчиной.

— Эк разошлась! — сказал Копыткин.

— А вам нравится эта женщина? — спросила Надя.

— К этим женщинам можно испытывать одно презрение, — брезгливо сказал Копыткин.

Надя опечалилась. Замолчала.

— А что вы Надя делаете? — спрашивал он, крепко прижимая ее талью. — Вы мне до сих пор не сказали. Простите нескромность, — но чем вы занимаетесь?

Надя молчала. Он настойчиво повторял вопрос.

— Я вам сейчас не скажу… Но вы все поймете, — прошептала она — я не могу от вас скрыть… Я нахожусь в очень тяжелых обстоятельствах и вынуждена…

Она оборвала и сказала решительно:

— Если хотите, — зайдемте ко мне и все узнаете. Понять не трудно.

Извозчик приехал. Копыткин смутно догадывался о чем-то, но не хотелось соображать. Его странно тянуло быть с Надей наедине, и он сказал:

— Что ж я зайду…

Надя привела ею в квартиру, где в длинном коридоре было несколько комнат и откуда раздавались голоса. Они вошли в маленькую комнатку, простенькую и чистую с большой белой кроватью. Надя сняла шляпу и жакетку и поправила перед зеркалом волосы.

— Ну, снимите пальто. Видите, как я живу. Тут живут еще барышни…

Копыткину стало все понятно. Но он медленно, не отдавая себе полного отчета снял пальто и сел возле Нади. Она ласково взяла его руку и посмотрела ему как-то просительно в лицо.

— Я ведь совсем недавно, — сказала она. — Мне очень трудно… Но у меня так несчастно сложилась жизнь. Я совсем, совсем недавно… — повторяла она, как бы находя в этом оправдание.

Копыткин обнял ее и стал целовать. Она осторожно освободилась и сказала:

— Можно попросить, чтобы сюда дали чего-нибудь. Закуски, вина…

Она вышла и через несколько минут вернулась, а за ней некрасивая деревенская прислуга с подносом.

Копыткин обнимал Надю, целовал ее и всматривался в лицо. В ней не было ничего такого, что бы хоть сколько-нибудь указывало на то, что она «такая»… Она ему рассказала целую историю своего падения, очень обычную, с неизменным концом обманутого чувства, с нуждой, старой болезненной матерью, жестокой борьбой за существование и, наконец, покорностью неизбежной и суровой судьбе, подстерегающей беспомощную девушку в этом громадном городе, где так много блеска, разврата и тоски.

Поздно ночью Копыткин усталый, с отяжелевшей головой, встал и собрался домой. Надя нежно глядела на него и называла его все время «миленький». Он привел себя в порядок и посмотрел на выпитую бутылку и остатки закусок на столе. Он вспомнил о чем-то неприятном. Вспомнил о Глафире Петровне и о жалованье, которое было у него в бумажнике. Ему вдруг захотелось скорей домой, и в мозгу шевельнулась неприятная тяжелая мысль: «что же он должен сделать сейчас». Мысль о том, что ему придется сейчас давать Наде деньги, тоскливо сжала ему сердце. Мучительно захотелось, как-нибудь, незаметно уйти.

Надя вздохнула.

— Ну, уходишь — что ж делать… — выжидательно посмотрела на стол и на него: Копыткин повинуясь какому-то чувству, которому он не в силах был противиться спросил:

— Можно на минутку выйти?..

Он вышел из комнаты, пошел по коридору и там в конце быстро вынул из бумажника деньги и спрятал их в жилетный карман. Патом с легкой дрожью вернулся обратно в комнату. Надя ждала его и сказала опять.

— Так уходишь? — Ну, не забывай, заходи… — Вот тут нужно бы хозяйке заплатить за это — нерешительно показала она на стол, видя, что Копыткин стоит в ожидании.

Копыткин покраснел.

— Разве? — пробормотал он. А я и не подумал… Это очень неприятно и неожиданно… разве это сейчас необходимо!..

— А то как же?! — удивилась Надя. — Как же ты думал?

— А я не знаю… я думал… у меня нет денег…

— Неужели! — крикнула Надя. — Этого не может быть!.. Боже мой, я так нуждаюсь… Так-таки и нет ничего?..

— Да нет… Я сам сегодня думал, где раздобыть необходимые мне деньги… Я конечно отдам… — сбивчиво говорил Копыткин, втягиваясь в начатую роль. Я бы рад, но прости… Вот видишь — нет, — показал он ей бумажник…

— Все-таки это возмутительно, — сказала Надя обиженно. — Как же ты мог пойти, если у тебя ничего нет?..

— Странно! — пожал плечами Копыткин. Я вообще не понимаю, — как можно платить за любовь… Не виноват же я, что ты мне так понравилась… Наконец, я отдам, как только будут деньги.

Надя помолчала.

— Гм!.. Что же сделать с хозяйкой? — раздумывала она. — Конечно, я могу, собственно, взять на себя… Ну что ж делать… Так и быть! Занесешь, говоришь? Ну, ладно… так и быть — поверю…

Она потянулась и поцеловала Копыткина в губы. Он смущенно пожал ей руку и сказал.

— До свиданья. Так я непременно приду…

И направился к двери. Когда он уже был в коридоре, Надя вдруг позвала его обратно.

— Подожди, подожди, — сказала она, вводя его за руку в комнату. Собственно говоря, как же ты пойдешь? Ведь у тебя, бедненького, ничего нет… А как же извозчик и другие мелочи?.. Ты не сердись, но у меня есть два рубля… Так возьми один… Ну, миленький, возьми, — все равно заодно отдашь…

— Что ты, что ты, Бог с тобой! — вспыхнул Копыткин. – Не нужно мне, оставь!

— Нет, нет, нет, — возьми! Ведь нужно же тебе на извозчика. Нет, не смей отговариваться!

Она побежала к ридикюлю, быстро вынула рубль и стала его насильно совать Копыткину в руку. Копыткин, растерявшийся, смущенный, отстранял ее и, отчаянно сопротивляясь, прятал руки.

— Да ты с ума сошла!! Это невозможно! Отстань!

Но она уловчилась и всунула ему рубль в жилетный карман, — в тот самый, куда Копыткин спрятал деньги.

— И не смей! И не смей отказываться! — сердилась Надя и, раскрасневшаяся, топала ножкой. — Я знаю, — тебе нужно. Ну, — и уходи… До свидания, буду ждать!

Она его вытолкнула и из-за двери крикнула еще раз:

— До свиданья, миленький!

Копыткин с горячей и тяжелой головой выбежал на улицу и как в бреду, бессознательно сжимая в руке теплый рубль, вскочил на извозчика и уехал домой.

Дмитрий Цензор.
«Пробуждение» № 9, 1910 г.