Елена Грекова «Два берега»

II.

Когда Игорь Платонович увидел любимую девушку, вся фигура его мгновенно изменилась. Он выпрямился; брови его раздвинулись; лицо осветилось, ожило, помолодело; глаза загорелись горячим внутренним огнем.

Они остановились друг пред другом взволнованные, не зная, что сказать.

— Товарищ, — воскликнул Игорь Платонович, крепко стискивая руку девушки в своей руке. Он невольно слегка кашлянул, произнося это неподходящее слово и поправился, — Варвара Сергеевна, какая радость мне! Вы это или ваш дух, который я вызывал не хуже любого спирита? Не ожидали меня здесь встретить? А? Не ожидали? — Он повторял слова, не замечая этого. — Не ожидали, а?

— Не ожи-да-ла, — протянула смущенно Варя, стараясь освободить свою руку из его руки. Но Лунев не выпускал ее похолодевших от волнения пальчиков.

— Я сначала подумал, что это обман зрения, — продолжал он, заглядывая под темные, опущенные ресницы девушки. — Скажите, какой ангел похлопотал обо мне у Боженьки? Нет, это не призрак, я чувствую вашу ручку в моей руке… милую ручку!

Обрадованная и смущенная, стыдясь своей радости, она выдернула руку.

— Я сделал вам больно? — спросил испуганно Игорь Платонович. — Неловкий, а еще хочу быть взаправдашним кавалером, — он коротко рассмеялся. — Отгадайте, куда я шел? Отгадаете, или нет? Не отгадать, а?

— Под усиленной говорливостью Лунев хотел скрыть свое волнение. Сколько раз он приходил сюда искать неуловимую русалочку и, наконец то, поймал ее. — А-га, не угадали?

— К обрыву, — вставила Варя свой ответ, прерывая его.

— Вы знаете это красивое местечко? Красивое, да? Поляна, обрыв, лесные запахи, мох, таинственная пропасть, ручей?! Пойдемте туда. Идем, да? — Он решился сразу залпом высказать свое страстное желание. — Вы не отказываетесь, идем? День чудесный! Как я рад! Один из тех дней, которые любят воспевать поэты.

Варя, идя с ним рядом по тропинке, около их дачи обернулась назад, не ищут ли ее.

— У вас хорошие глаза? — встревоженным голосом спросил Игорь Платонович, последовав за ней взглядом. — Там, в начале сада, оглянитесь еще раз, но осторожно, за деревьями никто не прячется? Отлично! — Он облегченно вздохнул. — Очевидно, мне показалось. Да, да, показалось. Принужден теперь скрываться, как бродяга, — рассмеявшись сознался он, не без тайного намерения вызвать к себе сочувствие. — Не пугайтесь только. Скажите, вам не страшно со мной? А? Не страшно?

— О ком вы говорите?

— Один приятель! — Лунев махнул рукой. Мускулы лица его злобно, насмешливо дрогнули, и глаза холодно блеснули. — Ни за что не хочет отстать от меня, точно нас веревочкой связали. Куда я, туда и он. Я за город, и он за город. Я на извозчика, он на другого. Днем, ночью, всегда! Воображает, что я его не замечаю. А я знаю, где он живет, и даже видел мать его, старушонку, которую он содержит на свои серебряники предателя.

— Сы-щик?

— Увы! — Лунев утвердительно кивнул головой. — До сумасшествия может довести! Вдруг когда-нибудь, на самом деле, не удержусь, убью? Глупо, а? До идиотства глупо? А руки чешутся.

— Господь с вами! — Варя повернула к своему спутнику испуганное лицо и умоляющими глазами смотрела на него. — Ради Бога! — Все мытарства и опасности его существования представлялись ясно ее уму, Холод пробежал по телу.

— Вы, в самом деле, думаете, что я способен убить? — рассмеялся Лунев, жадно ловя ее взгляд и испытывая почти неудержимое желание сейчас же ввести ее в заветную черту своей души. — Милая, милая, — пело внутри его. — Зеленые русалочьи глазки!

— Я только в том случае раздавил бы этого червяка, — проговорил он вслух, — если б он помешал моему свиданию с вами. Нет, нет, я шучу! не пугайтесь.

Он осторожно отцепил репейник от белого вязаного жакета Вари, надетого поверх светлого платья, и примолк, идя рядом с девушкой, казавшейся среди деревьев тоненькой лесной нимфой. Они, точно в золотом сне, шли по засохшей траве в гору, вдыхая смолистый аромат сосен и елей и прислушиваясь к лесным шорохам. Вот и зеленая площадка над обрывом. Она по-казалась обоим каким-то храмом. Лес навевал ожидание, предчувствие счастья. Уже виден был другой край обрыва, отделенный от этой стороны глубоким обвалом. Опавшие, сморщенные, желтые листья шелестели под ногами; но солнце по летнему разогревало землю. Варя расстегнула воротник вязанной кофточки, обнаружив хорошенькую, тоненькую шейку, украшенную черной бархаткой с золотой висюлькой в виде звезды.

— Вы носите амулет? — тихо спросил Лунев. — Звезду? Интересно, куда поведет вас ваша звездочка? — Он прищурил глаза, с острой напряженностью глядя перед собой.

— А сейчас его здесь нет? — спросила Варя, испытывая тревогу за своего спутника. Желая скрыть внезапный румянец, выражающий ее страх, она нагнулась и сорвала прячущуюся во мху ветку брусники с начинающими поспевать красными ягодами.

— Я продолжаю быть неловким, — извинился Игорь Платонович, не успевший предупредить ее движения. — Косолапый медведь! Про кого вы спрашивали?

— Про того человека.

— Сейчас нет! Сегодня ему не найти меня. Мне удалось отлично замести следы, отлично. Я шел, чтобы увидеть вас, ждать вас, найти… И уж, конечно, не подведу.

— Он говорил с нежностью, лаская Варю оттенками своего страстного голоса. Варе было хорошо с ним, радостно. Точно свежие ростки прорастали ее. Она чувствовала себя крепкой, деревенской девушкой; забылось даже, что старый отец подвергался опасностям на полях битв. — Кругом было мирное житье; мирно шелестели зеленые листья на деревьях и желтые под ногами; мирно глядела небесная глубокая даль. Все точно готовилось восприять радость, и если чуточку было жутко, то и в этом открывалась новая прелесть. Ощущения неизведанной неги овладевали ею. Человек этот властвовал над ее воображением. А что такое было девичье сердце, как не воображение? Идти с ним по стеблям трав, как бы сливаясь в аккорде, в сладком дурманящем тумане, очевидно, была ее судьба.

— Они хотят отстоять старое бесправие, — говорил Лунев, исполняя свою программу добросовестно, как лунатик, бредущий за призывными лучами луны. — Но у Руси есть новая рать. Новая, новая. Свобода, счастье народное, вот то крыло Жар-Птицы, которое влечет новых ратников. Вы понимаете меня? Крыло Жар-Птицы.

Варя на минуту с усилием стряхнула с себя сладкий туман. Он делал ее своей сообщницей, завлекал в чащу своих опасных идей, к порогу таинственного здания. Таинственное здание открывало свою завесу. Хотелось бы ее опустить, но завеса не опускалась. Упорная рука подняла ее. Девушка понимала, что ей следовало бы отвернуться, бежать, но не могла двинуться: чувство, ожившее со всей полнотой и силой в душе, шептало свою завораживающую, жгучую речь. Она не имела сил противиться гипнозу, уничтожающему ее волю. Цепи, сковавшие ее ноги, были ей дороги. Пусть он ведет ее, куда хочет! Какие у него красивые гордые брови, и эти маленькие уши!

В самой манере, с которой Лунев говорил, в его привычке ударять на словах: «вы меня понимаете» уже подразумевалось подтверждение, и Варя всякий раз невольно отвечала робким, покорным и нежным «да».

Игорь Платонович спешил, как в какой-то нервной лихорадке. Он продолжал вызывать в себе решительность; но унизительная слабость примешалась к его чувствам. Им овладевало дикое желание сказать просто одно слово «люблю», схватить милую колдунью за руки привлечь в объятия, унести ее, убежать с ней… Желание это стучало в крови, в мозгу. Он уже старался не глядеть на девушку, идти подальше от нее. Надо было дотянуть до конца свою задачу. Если она с ним не в одном лагере, он разорвет эту связь, сожжет душу, как Муций Сцевола сжег руку. Простое обстоятельство, что теперь, во время войны, в мертвую полосу революционных мотивов, он мог бы со спокойной совестью оставить свои партийные цели, не приходило ему в голову.

— Вы меня поймете, — я говорю по долгу перед тем, кто слишком долго страдал, терпел и ждал. Вы понимаете, о ком я говорю?

— Да, — отвечала робко и нежно Варя.

— Я задам вам один вопрос, — Лунев взял Варю за руку и, вздрогнув, как от прикосновения к горячему железу, сейчас же выпустил ее.

В ту же минуту он с тревогой оглянулся назад, прислушиваясь. Позади раздался легкий треск, хрустнула ветка, словно кто-то, неловко пробираясь, задел ее. Игорь Платонович остановился, оглядываясь по сторонам. В темной сени кустов прошумели листья, чирикнула, взлетев, птица, и тотчас все затихло.

— Птичка вспорхнула, — ласково успокоила его Варя.

— Это будет не только вопрос, но и призыв, — продолжал Лунев с решительностью, как бы бросаясь в разбеге с высокого берега в воду. — На пути, куда я вас зову, много трудного и опасного может встретить такой нежный путник, как вы. — В голосе его послышались хриплые и дрожащие ноты. — Но будем вместе, я буду вашим защитником. Сидеть в какой-то норе и слышать сказки и наветы на нас — грешно! Вы понимаете, а?

— Слова произносимые им, были обычные, старые, неизменившиеся слова, старые, неизменившиеся приемы; но сейчас они приобрели какое-то новое, роковое и высшее значение для него. Он точно заколдованный служитель в ризе исповедовал юную деву. Обреченный своим саном на отречение, он любил юную деву. Все теперь зависело от нее. Скажет она «да», и падут чары, исчезнет обязательство отречения.

— Я хотел вас спросить, продолжал он глухо, — можете ли вы пойти за мной?

Он не мог более говорить, остановился и прислонился к стволу.

Кругом лепетали листья; доносились крики птиц. Обрыв отвесной скалой спускался в пропасть; на дне ее журчал ручей; тонкое деревцо, выросшее в пласте черной земли обрыва, выглядывало вверх над площадкой жиденькой верхушкой. Отовсюду неслись и веяли шорохи.

Варя смотрела на уши Лунева и невольно спрашивала себя: почему у такого сильного и властного человека такие маленькие, нежные уши? Эти уши трогали ее сердце и тянули к нему. И лесные шорохи притягивали ее к нему, и обрыв, и страстный его голос, полный властного призыва… Она молчала в немом страхе перед бесповоротностью судьбы. Что же? Бежать с ним? Все бросить и бежать? — Она едва стояла на ногах, чувствуя любовь, нежность, покорность и страх.

— Почему вы не отвечаете? — Лунев в нетерпении схватил ее руки. — Против последних событий мы не можем протестовать, потому, что такие очаги свободы, как Англия и Франция участвуют в них… Но война пройдет…

— Война! — Варя резко вырвала свои руки и судорожно подняв их, зажала бьющиеся виски.

Точно нарисованное инквизиторской рукой видение встало перед ней.

Пароход тонул. На поверхности водного пространства беспомощно барахтались захлебывающееся ребятишки. Они конвульсивно хватали руками воздух, моля о помощи. Холодные волны бежали на них, зарывая в своем кладбище.

В кровавом вихре пронеслись перед Варей ужасы войны: пальба из гаубиц и мортир, блиндированные поезда, бомбы, бросаемые с аэропланов. И опять, точно казнящий призрак, вспомнился рассказ о потопленном в Ламанше пароходе с мирными бельгийскими беженцами, среди которых были старики, женщины и дети.

Прочтя этот рассказ, Варя испытала почти физическую боль сердца и полуобморочное головокружение. Трудно было дышать. Она силилась и не могла отогнать от глаз мучительную картину.

Теперь, при одном упоминании о войне — вместе с другими кровавыми образами ей неминуемо виделся тонущий пароход, падающие в воду беспомощные тела детей, с мольбой поднятые вверх ручонки маленьких мучеников и их недоумевающие круглые глазенки, в которых застыл ужас.

Видение это преследовало ее, как галлюцинация.

— Боже мой, Боже мой! — шептали губы Вари, а руки судорожно сжимали виски.

— Я не хочу, чтобы вы оставались среди людей, которые живут без идеала и высшей цели, — произнес Лунев последнее, что считал обязанным сказать и, опьяняясь, угорая от своих чувств, горячо добавил.

— Я… я люблю вас!

— Война!.. — воскликнула со слезами Варя, почти не слушая его. — Мы совсем забыли, что война!..

— Ну, что-же война?

… Он мягко привлек ее к себе.

— Нет, нет! — почти вскрикнула девушка, резко отстраняясь. — Война! Столько мучений, горя, искалеченных жизней!.. В каждой семье страдания, слезы, осиротевшие дети…

— Страдания всегда были, — нищета, бесправие.

— Ах, нет!.. — голос Вари задрожал… Вы не знаете… Мне представляется… Я вижу…

Лицо ее вдруг исказилось. Оно стало некрасивым. Она то закрывала, то открывала глаза, тяжело дыша.

— Пароход, — бессвязно шептали ее губы. — Дети тонут, дети… сколько мучений, Господи, Господи… как могли мы забыть!..

Игорь Платонович испуганно глядел на девушку. Он никогда не видел ее такою.

Лицо Вари постепенно приняло мертвенный, монашеский отпечаток; глаза засияли, как на иконе, неземным и неживым блеском. Сходство с болезненной сестрой, преждевременно умершей, поразило его.

Варя оглянулась вокруг и провела рукой по лбу, как бы очнувшись от забытья.

— Я не знаю… Я не берусь судить… — сказала она, с трудом овладевая собою, печально, но твердо. — Может быть, я не права, но стремление к счастью мне сейчас кажется грехом… Я не могу… мысли… видения замучают меня…

— Я не дам вам мучиться, я уберегу, спасу вас, — воскликнул Лунев и глубокая любовь прозвучала в его страстном голосе.

Всем своим видом он умолял ее.

Варя заломила руки.— Милый! Сердце любит его… Отдать ему жизнь, бежать с ним… Но война!..

Мысль ее точно через сверкающий мост пробежала на страшное, полное гниения и болотных огней поле. Повсюду лежали безмолвные трупы, застывшие немые мертвецы, покинутые без похоронного марша и кургана, и некому было закрыть испуганные предсмертным ужасом глаза, и черные вороны в погребальном хороводе, шумя крыльями летали и зловеще каркали над ними…

Ах, точно вечность прошла!..

Она подняла глаза к небу, как бы там ища поддержки. И потом, как бы очнувшись от забытья, сказала твердо:

— Пути наши разные. Я должна проститься с вами. Вы знаете — мой отец там. Мать в ежеминутной тревоге. Я не знаю, но я чувствую, для себя чувствую, — поправилась она, — никто не вправе сейчас жить ни для чего, кроме… — От тяжелой внутренней борьбы последние слова прозвучали жестко.

Игорь Платонович вздрогнул, как от удара.

Варя взглянула на него и ее поразило страдание, которое выражало его лицо.

— На несчастье мы встретились, — сказала она сокрушенно и протянула ему руки. — Простите, простите меня!..

Он не взял ее рук и отодвинулся. Ему стало страшно за себя. Он боялся, что схватит ее и бросится с нею вниз, на дно, в обрыв.

— За что простить вас? — горько спросил он. — Вы не любите меня? За это не просят прощения. Жалости я тоже не хочу!

— Ах, нет, не то — простонала Варя, — я совсем не о том… Я не умею говорить… Но я все равно не могла бы пойти с вами по одной дороге. Честно скажу правду… Мне, пожалуй, было бы страшно… Я слабая… Мне легче чувствовать со всеми вместе… В вашем деле, в ваших идеях я не сумела бы разобраться… Здесь же все для меня ясно… Моя обязанность, долг, отдать все силы… У нас есть средства. Я уговорила маму… Мы решили открыть приют для детей войнов, убитых в бою. Этому делу я решила отдать свою жизнь.

— Но мою жизнь… вы разбиваете!.. — в голосе Игоря Платоновича послышалась глубокая тоска.

— Нет, я не верю этому! Вы сильный человек! Вы должны забыть меня. Я же… я… не забуду… — Она глубоко, с любовью посмотрела на его искаженные страданием черты, потом вздохнула и оглянулась вокруг.

Погода начала меняться, Ветер слышнее шевелил листву, и облака собирались на небе, как небрежно брошенные темные краски на необъятной голубой палитре.

— Прощайте, Игорь.. — Варя не окончила, словно намеренно желая оставить в его памяти эту ласку, его имя, произнесенное с нежностью и тоской.

Она тихо повернулась и пошла. Он протянул к ней руки, не будучи в состоянии вымолвить слова. Варя не видела; она, наклонив голову, медленно сходила с площадки.

Слабый зов вырвался у него. Тогда она мгновенно оглянулась, хотела, видимо, что-то сказать, но не могла. Махнув рукой и молча ускоряя шаги, она пошла дальше по тропинке.

Игорь Платонович хотел броситься за ней. Он был поражен, сбит с толку. Муть и брызги кровавой войны налетели на него, разбили его сердце. — Слепые! Видят только то, что совершается тут, перед глазами. «Приют для детей убитых солдат»! Заплата на Тришкином кафтане! Нет, он побежит, догонит ее! Нельзя же так разбивать жизнь! Ведь и она… она несчастна. Этот маленький монастырь, в который уходит она, и эти «идеи», которые ей «так непонятны», он повел плечами, как бы ежась от холода, — ни-когда не утешат нас в потере друг друга.

Темный склеп открывался для его души.

«Разные пути, война!..» Бред, бред!.. гневно произнес он вслух.

И вдруг точно огненное зарево — зарево великой войны, охватившее небо и землю, обожгло его глаза.

Он остановился и долго стоял, не шевелясь. Он так углубился в свои мысли, что не замечал, не сознавал их.

Вдруг лицо Игоря Платоновича осветилось. — Милая… Он приложил руку к груди. Нежность до слез разливалась там, внутри. — Милая, ей легче чувствовать заодно со всеми!..

Почти молитвенное настроение на минуту сошло на него, но и боль в сердце была почти непереносима.

— Счастье всегда только мечта!.. Варя мечта! Но зачем же он полюбил мечту? Розовые губы и как будто отдающие всю себя глаза…

Мысль, что он больше не увидит Варю, наполнила его отчаянием. От внутренней боли на глазах выступили слезы.

Вдруг позади раздался треск. Лунев нервно прислушался. Это уже была не птица.

Сухая ветка затрещала под тяжелым шагом чьей- то неловкой ноги.

Он оглянулся и вздрогнул от неожиданности; между деревьями, пригибаясь, как вор, к земле, стараясь спрятаться за стволами, кралась знакомая фигура.

Игорь Платонович понял, что сыщик наверно видел Варю и разглядел, что это дочь генерала Полянова. Безвыходная злоба сжала ему горло. Лицо его приняло землистый оттенок, глаза заблестели жестким стальным блеском.

— Тебя не доставало! — внутренне проскрежетал он, — награды захотел, повышенья! Несчастная крыса застенка! Я покажу тебе награду!

Как ни в чем не бывало, он прилег на землю и вытащил записную книжку. Спокойно, не торопясь, вынул карандаш и сделал вид, что углубился в свое занятие.

Он знал все повадки своего выслеживателя. Случилось то, что он предполагал: белобрысый робко показался из-за стволов полу, скрывавших его деревьев; но едва он, соблюдая осторожность, сделал первый несмелый шаг и вытянул шею, чтобы заглянуть внимательнее, — Лунев вскочил и, как ястреб, кинулся на него.

Схватив сыщика за горло, он притащил его к краю обрыва, и навалился на него всей силой, увлеченный мгновенно родившимся желанием сбросить непрошенного свидетеля с края площадки вниз на дно.

Напрасно белобрысый в последнем конвульсивном усилии своей правой рукой и тремя пальцами левой уцепился за него; через минуту, закатив глаза, он покатился с зеленой площадки вниз. Судорожно хватаясь за землю, за траву, он на минуту задержался у тоненького деревца, выросшего в черном пласте земли. Лунев, сам находившийся почти в беспамятстве, сверху увидел усилия несчастного удержаться, его дико вытаращенные, как у утопленника, глаза. Он сразу опомнился и пришел в ужас от того, что сделал. С жалостью, похожей на тошноту, он вдруг увидел образ согбенной старушонки, матери белобрысого, неожиданно вставший перед ним.

Быстрым движением припав к обрыву. Лунев протянул белобрысому руку. Но было уже поздно.

Куст, за который тот судорожно держался, оборвался, и непрошенный спутник Игоря Платоновича с криком, увлекая за собой комки земли, песок и камни, свалился на дно.

Лунев в ужасе инстинктивно попятился от края обрыва. Холодное отчаяние овладело его сердцем. Пропасть неустранимо зияла между ним и Варей. На дне ее лежал труп.

Игорь Платонович бросился на землю и припал к ней в безысходной тоске.

 

Елена Грекова.
«Новый журнал для всех». №1, 1915 г.
Иван Шишкин «У берегов Финского залива».