Евгений Чириков «Человек с прошлым»
I
Весело прошла рождественская неделя в Пронске. Маленький городок закружился в ряде незамысловатых развлечений: елка в клубе для детей, где, пожалуй, было веселее взрослым, чем детям; любительский спектакль, на котором председатель земской управы изображал Чеховского «Медведя», а жена исправника — Дуньку в «Ночном»; семейный маскарад, на котором многочисленное семейство воинского начальника фигурировало индейцами, аптекарь «дамой под вуалью», а жена его — жандармским ротмистром, секретарь полиции — Гамлетом, а жена станового пристава — Офелией; объезды по знакомым ряжеными, домашние вечера с винтом и полькою… Из всех этих увеселений, однако, маскарад оставил наибольшее впечатление и вызвал всего больше разговоров и сплетен. Дело в том, что маскарад ознаменовался забавным скандалом: любящий повеселиться исправник, служебное положение которого не позволяло ему снимать мундир и рядиться в несоответствующие одеяния, не выдержал и, войдя в тайное соглашение с клубным буфетчиком, заготовил себе «Красное домино». Уединяясь в темную комнатку под лестницей, он надевал красное домино, интриговал дам и быстро исчезал, появляясь затем снова в полной парадной форме. «Красное домино» взбудоражило все общество, так как все терялись в догадках, кто б он был, и ни у кого не могло явиться даже подозрения, что это — сам исправник… Так и осталась бы тайна «Красного домино» нераскрытой, если бы не вышло смешного недоразумения. Земский агроном, Степанов, молодой человек «с прошлым», на которого сильно косился местный жандармский ротмистр, терпевший его службу в земстве только потому, что он женат на дочери уездного предводителя дворянства, заявился на маскарад одним из трех Толстовских мужичков из «Плодов просвещения» и начал исполнять свою роль: в перерывы между фигурами общей кадрили он вылезал на средину залы и сиплым тенорком кричал:
— Земля наша малая… Куренка, скажем, и того некуда выгнать… Господа честные! Пожалейте!.. Не то, чтобы скотину, курицу некуда выпустить…
Как раз в этот момент в дверях появилось «Красное домино», и в ответ Толстовскому мужичку прозвучало начальственное приказание:
— Прошу прекратить неуместную пропаганду и удалиться!..
Сперва все, не исключая мужичка, приняли это за шутку, и зал огласился веселым дружным хохотом, но когда мужичок, приблизившись к неизвестному, опять начал:
— А ты пожалей! Земля наша малая… Не токмо скотину, куренка, скажем…
«Красное домино» открыло усатое сердитое лицо, и зал замер от изумления:
— Исправник!
— Г. Степанов! Здесь не митинг и не сходка… И мы не социал-демократы!..
Началось бурное объяснение. Но исправник вспомнил, что он в неподобающем виде, и внезапно повернулся и исчез… Степанов стоял растерянный, испуганный и разводил руками.
— Это же шутка!.. Господа, что я преступного совершил?.. Здесь много разных масок, почему я не мог явиться в этом, крестьянском виде?..
Мужчины воздерживались явно стать на сторону агронома, покачивали головами и вполголоса и шепотом разговаривали между собою, зато все дамы сочувствовали Степанову и не стеснялись говорить об этом громко.
Аптекарша в костюме жандармского ротмистра держалась наиболее свободно и громко агитировала в пользу агронома:
— Марья Ивановна! Марья Ивановна! — теребила она Офелию, жену станового пристава. — Идем к Федору Васильевичу!..
— Ей неудобно, пусть кто-нибудь другой… — интимно советовал становой.
— Скажите, почему это мне неудобно? Ведь не я, а ты — становой!.. Я только женщина…
— И прекрасная женщина! — добавил аптекарь, все время возмущавшийся превышением власти со стороны исправника.
— Я нахожу вмешательство г. исправника некорректным. Он мог это сделать чрез кого-нибудь из членов правления, через меня, например… Да и по существу никакого тут преступления я не усматриваю… Из песни слова не выкинешь… Я мог бы, например, придраться к своей собственной жене: костюм жандармского ротмистра, пожалуй, неуместнее, чем мужицкий…
— Оставьте меня в покое! — сердито и визгливо возразил жандармский ротмистр.
Жена агронома Степанова, со слезами на глазах, шепталась с дочерями воинского начальника, и женское движение очень скоро приняло определенное выражение: Офелия, жандармский ротмистр и толпа индейцев двинулись в буфет и поймали здесь успевшего остыть и успокоиться исправника, который был теперь в полной парадной форме и деловито говорил что-то своему секретарю Гамлету. Все в один голос, женщины, жеманясь и гримасничая, начали просить исправника не сердиться, извинить агронома, жена которого плачет…
— Какое жестокое у вас сердце, Федор Васильевич…
— Я не думаю делать агроному какие-нибудь неприятности, но я был обязан остановить зарвавшегося молодого человека. Во-первых, я нахожу совершенно неостроумным являться сюда в грязных мужицких… извините за выражение — штанах…
— Фи! Кель выражанс! — пискнула одна из индианок, и все расхохотались.
— А во-вторых, он позволил себе говорить возбуждающие речи… Он забыл, что мы собрались не на митинг, что мы — не социалисты… У меня в уезде, слава Богу, никаких аграрных вопросов нет теперь, а он… Я по долгу службы вынужден был… Собственно я мог бы составить протокол и привлечь г. Степанова к законной ответственности, но я не сделаю этого только единственно из уважения к его жене и тестю…
— Милый! Хороший!..
— Добренький!..
— Пусть он извинится и больше ничего…
Женщины радостной и шумной толпой направились в зал, и здесь быстро распространилась весть об умилостивлении исправника женщинами.
— Только идите и извинитесь! — теребили теперь женщины агронома.
— В чем извиниться?.. Я не понимаю в чем я провинился, — растерянно улыбаясь, спрашивал агроном, но жена прикрикнула на него:
— Нечего рассуждать! Поди и извинись!..
— Идите, он ждет, — шепнул появившийся в зале «Гамлет».
Пожимая плечами, весь красный от волнения и уязвленного самолюбия, агроном стоял на месте и боролся с внутренним чувством протеста, но подошел «Гамлет», подхватил агронома под руку и повлек в буфет.
— Федор Васильевич, если вы находите, что я сделал что-нибудь неуместное, я готов… извиниться…
Странно было видеть эту группу около буфетной стойки: оборванный мужиченко в лаптях и синих портах и пестрядинной рубахе, «Гамлет» со шпагой и исправник в орденах — примиренно чокались рюмками, к удовольствию всех мужчин и всех женщин. Неприятное напряженное состояние в клубе сразу исчезло и сразу вернулось прежнее веселие и радость.
У всех как гора свалилась с плеч. «Гамлет» выскочил в зал и, захлопав в ладоши, крикнул:
— Полька!
Таперша заиграла веселенькую игривую польку, «Гамлет» подхватил «жандармского ротмистра» и вихрем понесся, молодецки притопывая каблуками и толкая локтем подвертывающиеся пары. «Офелия», желая окончательно изгладить всякое воспоминание о происшедшей неприятности, сперва сама пригласила Толстовского мужичка и протанцевала с ним несколько кругов, а затем подвела его к жене исправника и та, после маленького колебания, с смущенной, немного брезгливой, улыбочкой, все-таки положила свою обнаженную надушенную мясистую руку на плечо грязного мужичка из «Плодов просвещения»… Все прошло, однако настоящий жандармский ротмистр, все время державшийся в стороне и не вмешивавшийся в инцидент, продолжал держаться подозрительно. Бросил танцы, терся в буфете и, как ни теребили его индианки, не соглашался на тур вальса…
— Почему? Вас просит дама…
— Простите, в другой раз сочту за счастье, но сейчас… Я не социал-демократ…
— И мы тоже…
— Но там есть… Мне неудобно «сливаться с народом»…
Все это было передано жене агронома и та снова утратила спокойствие духа; поймав мужа, она уводила его в темные уголки и там звучали полушепотом сердитые, раздраженные голоса супругов.
— Что же тебе угодно? Ты хочешь, чтобы я плюнул себе в душу?..
— Иди и переоденься…
— Не желаю.
— Ну и дождешься, что тебя выгонят… Папа больше не будет хлопотать.
— Надоели вы мне все…
Мужичок демонстративно ушел в буфет и с каким-то ожесточением начал глотать коньяк, рюмку за рюмкой. Подошел «Гамлет»:
— Позвольте за компанию…
— А, Гамлет, принц вятский!.. Давно ли служите в полиции?
— Скоро пять лет, — ответил секретарь полиции, не почувствовавший в вопросе агронома никакой иронии.
— Давненько уже!
— К Пасхе обещают станового пристава дать.
— Поздравляю вас, Гамлет!.. Что лучше, благородней для души: сносить ли удары стрел враждующего счастья, иль разом пасть?.. За ваше здоровье!
— Равным образом!..
— Земля наша малая… Не только скотину, а куренка и того некуда выпустить…
— Коля! Оставь! — прозвучал позади сердитый голос жены.
— Ах, это ты… Поди, поцелуйся с ротмистром, а меня оставь с Гамлетом!
— Ты пьян. Ты окончательно пьян… Поедем домой!..
— Домой? От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови, уведи меня в стан погибающих за священное дело любви!..
— Г. Степанов! Читать в публичных местах запрещенные стихи я вам не позволю…
— Вы — ликующий, праздно болтающий!..
Жена в полном отчаянии выбежала из буфета, торопливо, всхлипывая и отирая слезы, отыскала, при помощи «Гамлета», свою шубку, оделась и уехала, полная ужаса от разыгравшегося скандала и неизвестности, чем он кончится…
На рассвете «Гамлет» и мужичок из «Плодов просвещения», оба пьяные, ввалились в переднюю и долго там спорили и кричали, пока прислуга не вывела и не усадила «Гамлета» на извозчика…
II
Земский агроном принадлежал к числу «кающихся разночинцев». Будучи студентом, он работал в партии и был известен там под именем «товарища Николая». На время летних каникул он, обыкновенно, поступал на службу в земство в качестве агронома-практиканта и старался воспользоваться этим обстоятельством не столько для просвещения мужиков по части сельскохозяйственной, сколько для ознакомления их с аграрной программой своей партии. Программа мужикам очень нравилась, потому что в земле у них была всегда нехватка, всегда им приходилось арендовать ее у помещиков по высокой цене, а тут вдруг — «вся помещичья, церковная и удельная земля без всякого выкупа»… За такую доброту агронома-барина мужики его любили и говорили между собою по его адресу:
— Барин, а совестливый!..
Завелись у барина-агронома связи с народом, дружки, приятели, из которых он намечал некоторых в партийные работники. В 1905 смутном году «товарищ Николай», только что кончивший Петровку и временно болтавшийся в Москве, с головой ушел в революцию и специализировался по части «крестьянских союзов» и составления сельскими обществами особых «приговоров» относительно помещичьей земли. По этим именно делам он ездил в Пронский уезд к своим «дружкам», жил в Пронске, где у него было много знакомых в земстве по прежней службе, и здесь встретился впервые с дочерью уездного предводителя дворянства, которая произвела на него неотразимое впечатление…
Как весенние воды, быстро, скоротечно, прошла и обсохла русская революция; как оставшуюся в обсыхающих луговых ямах рыбу, начальство переловило не только всех щук, но даже и всех пескарей революции, и началась продолжительная засуха всеобщего успокоения, известная у покойного Щедрина под названием «всеобщего умопомрачения»…
Во время весенних революционных вод в Пронском уезде, как и всюду, были свои «аграрные беспорядки»: спалили много помещичьего хлеба и сожгли много помещичьих усадеб, кое-где поступили по аграрной программе, отобрав у помещиков заложенную и перезаложенную в банках землю. Пригнали казаков и успокоили, а помещики получили страховки и субсидии на поправку…
Начались годы расплаты и мщения, черные годы русской жизни, которые, казалось, никогда не кончатся…
В числе немногих уцелевших от разгрома был и земский агроном. «Товарищ Николай» неоднократно фигурировал в делах московской охраны и нынешний земский агроном частенько-таки висел на волоске. Но, к его счастью, всегда отыскивался какой-то другой «товарищ» с тем же именем, и все валилось на его голову. Это уж кому какое счастье!..
Несколько лет прошло в страхе и постоянном ожидании сурового возмездия за «прошлое», под этим страхом и ожиданием быстро потухало прежнее воинственное настроение и сменялось рассудительным благоразумием…
Два года тому назад бывший «товарищ Николай» окончательно убедил начальство в своей полной благонадежности, и оно утвердило его в должности земского агронома в Пронском земстве. Здесь произошла новая встреча с дочерью предводителя уездного дворянства, — который был когда-то довольно либеральным, а теперь, после того как мужики выполнили над ним аграрную программу, сделался правым, — женился на его дочери, и жизнь потекла, как по маслу… Единственно, кто покашивался теперь на агронома, это местный жандармский ротмистр. Бог его знает, какими путями, но ротмистр что-то знал про агронома и относился к нему скептически, не верил в искренность его благонадежности. Однажды он даже сказал его жене:
— Ну как поживает товарищ Николай?..
— Какой-такой?
— А ваш законный супруг!..
— Почему — товарищ?
Ротмистр ехидно улыбнулся и начал объяснять:
— Разве муж не товарищ жене?..
Когда агроном узнал об этой истории, он так взволновался, что не спал несколько ночей подряд, рылся в книгах и письмах, рвал какие-то записки, все искал, не завалилось ли где-нибудь «прошлое».
— Коля! Что ты делаешь? Ведь это запись грязного белья…
— Кто же так пишет, Катя!.. «Нав. — пять, Руб. — четыре, Пан. — шесть»… Подумают еще, что какой-нибудь нелегальный сбор денег…
— Кто подумает?
— Придут с обыском, найдут и достаточно… Теперь даже этого достаточно… Доказывай, что «Пан.» это — панталоны, а не Панов!.. А Панов — был известный революционер…
Но пуганная ворона куста боится: никто с обыском не приехал, панталоны принесли и надели, опять отдали в стирку и успокоились…
И вот новая неожиданная тревога, вызванная скандалом в клубе…
Когда, на другой день утром, Николай Николаевич вышел к чаю, глаза жены были заплаканы. Это сразу отрезвило не совсем еще отоспавшегося агронома. «Что я там наделал?» — подумал он и виновато произнес:
— Не надо было пить… Как выпьешь, так и… Да собственно ничего такого ужасного не случилось… Если я был на маскараде мужиком и исполнял роль из «Плодов просвещения», так ведь это еще не преступление… И затем исправник очень порядочный человек и…
— С исправником ты помирился, но ты не помнишь, что поссорился еще с ротмистром?.. Ты читал какие-то запрещенные стихи… Я старалась тебя остановить, думала, что ты опомнишься…
— Стихи?.. Какие запрещенные стихи?.. Я читал, кажется, из Некрасова…
— Назвал ротмистра ликующим и праздно болтающим…
Агроном нахмурился, замолчал и стал потихоньку, скромненько так, побалтывать в стакане ложечкой… Потом покашлял и спросил:
— А не называл я его «обагряющим руки в крови»?..
— Уж не знаю… Оскорблять так человека публично… Стоит пьяный грязный мужик, машет руками и ругается… Хорошо, что он не зарубил тебя шашкой… Ты выхватил у Ивана Степановича шпагу…
— Какую шпагу?..
— Допился! Ничего не помнит!.. Иван Степанович был Гамлетом и у него на боку была шпага. Ты выхватил ее (это уж мне сегодня рассказывали) и запел свою дурацкую марсельезу… Все из клуба разбежались… Тебя привез домой Иван Степанович… Вот выпил же человек, а не наскандалил!.. Теперь никуда показаться нельзя… Испортил все отношения с обществом…
— Да-а… Черт меня дернул…
— Всегда так: как напьешься, так марсельезу петь…
— Гм!.. Да. Скверно. Исправник ничего, а вот ротмистр…
— Исправник ничего… Ты даже потом с его женой польку танцевал…
Они сидели очень долго за столом и тихо горевали о случившемся. Обсуждали, как исправить дело.
— Надо повидать Ивана Степановича и хорошенько разузнать, что именно я наделал в клубе, кому и что сказал, кого обругал, кто слышал марсельезу и т. д., — размышлял вслух Николай Николаевич.
— В новый год изволь бросить свои либеральности и сделай всем визиты, извинись и… проси на Крещенье к нам; надо устроить вечерок и постараться загладить твою выходку…
— Гм!.. Да… Вечерок… Неужели делать визит и ротмистру?
— Ну, а что же особенного?.. Он такой же человек, как и ты…
— Не совсем, душа моя…
— Только не напивается и не устраивает скандалов…
— Нет уж, избавь!.. Быть может, я человек невысокого полета, но… у меня есть граница, дальше которой я не пойду…
— Ну выгонят со службы… А к исправнику?
— Подумаю…
Произошла бурная супружеская ссора, агроном назвал жену — черносотенной, она мужа — анархистом. Ночью они возобновили ссору, но помирились:
— И к исправнику не поедешь?
— К исправнику можно…
— Чем исправник лучше ротмистра?
— Не спорь, если не понимаешь.
Катя стояла перед зеркальным шкапом и расчесывала на ночь волосы. Великолепные волосы. И ему нравилось, что она ничего не понимает. Он любовался ловкими движениями обнаженной руки, ласкавшей гребнем золотистые волны длинных волос, и переставал сердиться.
— Ну, поцелуй, что ли!.. Будет дуться…
— А поедешь с визитом к ротмистру?.. Визит ни к чему не обязывает, это простая вежливость. Папа его тоже терпеть не может и он — папу, а визиты на новый год и на Пасху они друг другу делают…
— Ну, ладно, ладно!.. Сделаю… Черт с ним!..
— Даешь слово?
— Даю, даю…
— Ну, тогда…
Помирились и впервые после скандала в клубе заснули без вздохов, сладким и крепким сном невинных младенцев…
III
Несколько дней уже в городке не было никаких развлечений, а праздники так разлакомили на этот счет пронское общество, что предстоящий вечер у агронома ожидался с большим нетерпением. Быть может, популярности этого вечера содействовал еще и скандал в клубе, на маскараде, так как агроном был в нем главным героем и всем было интересно узнать, кто придет на званый вечер, а кто откажется… Жена агронома решила пустить местному бомонду пыли в нос. Такие случаи бывают не часто и потому нечего скупиться. Она вынула из сберегательной кассы двести рублей, скопленных потихоньку от мужа от жалованья, и, приложив их к выданным мужем на расходы по приему гостей ста рублям, начала трясти их по лавкам и магазинам. А так как лавок и магазинов в городке было наперечет, то накануне вечера все уже знали, что агрономша готовит нечто исключительное. Знали, например, что все три фунта уцелевшей от праздников свежей икры в магазине Иванова взяты агрономшей; знали, что она купила полдюжины шампанского, потому что, когда исправник прислал за бутылочкой своего любимого «Аи», то ему сказали:
— Этой марочки больше не имеется: последнюю полдюжинку взяла сегодня госпожа агрономша…
Знали, что накануне у агронома настраивалось пьянино и что на вечере будет играть клубная таперша…
Такой вечер не уронил бы и предводителя, а не то что какого-то агронома, женатого на предводительской дочке…
Съезд и сход гостей начался по-провинциальному, очень рано. Агроном в смокинге и жена его в белом бальном платье с волнением встречали гостей. Каждый звонок рождал в их сердцах трепет: агроном думал: «Не исправник ли?», а жена его: «Не ротмистр ли?..» Часам к девяти квартира агронома была уже битком набита гостями. Здесь было почти все культурное общество городка. Но, увы, ни исправника, ни ротмистра не было. Хозяева старались казаться веселыми, ухаживали за гостями, пели им дуэт «Не искушай меня без нужды», но в тайне все время напряженно ждали и вздрагивали, когда за окнами слышался визгливый шум санных полозьев. Иногда хозяйке чудилось, что подъехали, она выглядывала в переднюю и спрашивала девушку-прислугу:
— Звонят, кажется?..
— Нет, барыня, не звонили…
И вдруг, когда полное отчаяние завладело уже хозяйкой, когда она все свое внимание отдала помощнику исправника и его супруге, на пороге зала появились одновременно исправник и ротмистр. Хозяева побросали всех гостей и кинулись навстречу новым. Те приложились к ручке хозяйки, очень любезно поздоровались с агрономом и всеми гостями и внесли некоторое оживление в общество, начинавшее уже подумывать об ужине, об рюмочке водочки с икоркой, и потому становившееся рассеянным.
У исправника всегда имелся в запасе какой-нибудь ужасный случай из жизни, в котором он являлся в ореоле спасителя и героя, уголовное дело с романической подкладкой, страшный рассказ о мертвом теле…
И теперь исправник разом завладел общим вниманием.
— Интересное, господа, дело!.. Нечто чрезвычайно психологическое, хотя… немного нескромное…
Все приготовились слушать, но в этот момент вошла прислуга и помешала:
— Барин! Пришел какой-то мужик и требует пустить к вам!..
После случая в клубе — агроном возненавидел всех мужиков на свете и теперь, услышав о мужике, приказал горничной гнать его вон.
— Я говорила, что теперь не время, а он… Какие-то глупости говорит…
— А именно?
— Называет вас, барин, товарищем… Скажи, говорит, твоему барину, товарищу Николаю, что товарищ Степан вернулся из Сибири и желает с ним поговорить…
Агроном сорвался с места.
— Иди сюда!.. — проворчал он вполголоса на горничную и увел ее из зала. Остановивши прислугу в полутемном коридорчике перед кухней, он обругал ее дурой и стал расспрашивать:
— Ты ему сказала, что у нас гости?..
— Говорила… Мне, говорит, на два слова… Не уходит, так что я с ним сделаю?!. Товарищи, говорит, мы с твоим барином…
— Ты подошла бы и позвала меня тихонько, а ты, дура, при всех…
— Ну, что ему сказать-то?..
— Скажи, — завтра, сейчас не могу… Нет, постой!.. Гм…
Агроном стоял в коридорчике и все больше падал духом: ему одинаково страшно было идти в кухню, где сидел «товарищ Степан», и возвратиться в зал, где сидел ротмистр. «Все слышал!..» Каким образом появился здесь «товарищ Степан»?!. Ведь его по «крестьянскому союзу», после тюрьмы, должны были оставить на поселении?!. Неужели бежал?.. Черт их, дураков, носит!..
— Ты что бросил гостей и спрятался тут?.. Сейчас ужин… Это называется гостеприимством!.. — проворчала агрономша, направляясь в кухню.
— Катя! Не ходи туда… Там этот… товарищ Степан…
— Какой товарищ? Чей товарищ?..
— Сейчас некогда рассуждать… Надо спровадить этого гостя из кухни…
Жена молча отправилась вместе с прислугой в кухню, а агроном плотно прижался к стене, весь съежился, сжался, и, как наблудивший мальчишка, пугливо прислушивался к тому, что происходит в кухне… Катя кричит… Зачем она кричит на него?!. Не следовало бы… Эх!..
«Ты с ума сошел!.. Какие тебе тут товарищи?.. Я тебя отправлю в полицию…»
Агроном закрыл глаза и заткнул уши… Кровь бросилась ему в лицо и щеки загорелись огнем стыда и унижения…
— Ты все еще здесь!.. Что же ты не идешь? — сердито прозвучал голос жены.
— Ну, как?.. Что он?..
— Выгнала вон и больше ничего… Нахалы!.. Иди же!.. Там ждут… Это неприлично…
Пришлось идти. Сделал непринужденный вид, улыбку радушия на лице, поправил галстук и вошел в зал. Исправник что-то рассказывал окружившем его дамам, а ротмистр сидел в углу и перелистывал семейный альбом… Агроном подсел к нему и начал ласковый разговор о прекрасной погоде.
— Нда-с… Погода великолепная… Что там у вас произошло?..
— Пустяки… Пришли ряженые… Мужиками наряжены… Просились поплясать.
— Не пустили?..
— Не время…
— Жаль!.. Любопытно бы было взглянуть…
Они встретились глазами и сразу оба опустили их на свои усы.
— Господа, милости прошу откушать!..
Агрономша хотела подцепить ротмистра под руку, но тот поцеловал ее ручку и наотрез отказался и стал прощаться.
— Нет, нет, без ужина не отпущу!..
— Клянусь честью, что не могу. У меня есть неотложное дело. Я уж не буду прощаться со всеми, чтобы не нарушить общей солидарности и веселия…
— Ну, что же делать! Насильно мил не будешь… Милости просим к нам в другой раз… запросто…
— Очень тронут… Постараюсь…
Ужин прошел на славу. Удивили все общество шампанским и разными деликатесами. После ужина танцевали и пели, исправник рассказывал еще более удивительные случаи из своей служебной практики, пикантные анекдоты…
Гости разъехались на рассвете. Только что хозяева начали раздеваться, как в дверь постучала горничная.
— Что тебе?
— Там приехали… Много… Ряженые, что ли… Пес их знает… Военные все!
— Что такое?.. Гони вон!..
— Не уходят… Сюда идут…
Топот многочисленных ног и звон шпор…
— Товарищ Николай! Потрудитесь одеться!..
1912 г.