Евгения Ловецкая «Голос»

— Уверяю вас, сударыни мои, что ни одну женщину я не любил так горячо, как ту, в которую влюбился прежде, чем ее увидел.

— Генерал, как же это могло случиться? Расскажите нам, как это случилось? — наперерыв обратились к своему спутнику две дамы, сидевшие напротив него, в купе курьерского поезда. Одна совсем молодая — в светлом; другая того возраста, который некоторые мужчины считают наиболее привлекательным, — в темно-синем дорожном платье.

— Расскажите! Это что-то не совсем обыкновенное.

— К моему великому сожалению, мы приближаемся к станции. Я должен буду с вами проститься.

— Вы, конечно, раньше влюбились в её голос? — уверенным тоном спросила третья пассажирка, довольно интересная особа, лет около сорока, одетая в серое. Она до той минуты почти не принимала участия в разговоре, занимала место на одном диване с генералом, у окна, и задумчиво всматривалась в мелькавшие дали, завешанные осенними сумерками.

— Сударыня, вы как раз попали в цель: да, я влюбился, безумно влюбился в голос, разговорный голос чудного, мягкого звука. Он долетал до моего слуха из комнаты, смежной с моей. Прошло немного времени, как я уже был им зачарован. Так привлекал меня этот голос, что я решил, во что бы то ни стало, познакомиться с сиреной, которая им обладала. Она оказалась далеко не красавицей, но я полюбил ее и любил безгранично… Поезд останавливается. Мое почтение!

Живой красивый генерал молодо звякнул шпорами и поспешно направился к выходу.

Дамы, жаждавшие подробностей, примолкли, отдались своим мыслям, как только остались одни.

Та, которая сидела у окна, нарушила молчание первая. Обращаясь к соседке в темно-синем, она сказала:

— Мне кажется, что голос имеет над нами большую власть.

— Несомненно, имеет, — поспешила заметить юная. — Я понимаю, что значит потерять голову от обаятельного тенора! Впрочем, бывают и баритоны — одно очарование! Например…

Дама в сером ее перебила:

— Я подразумевала не пение, вообще не мир певцов, певиц или профессиональных ораторов. Я беру обыденную жизнь, имею в виду людей, среди которых мы вращаемся; разговорную речь, которую слышим повседневно; голоса людей, которые нас окружают, с которыми мы сталкиваемся, а не те голоса, которые мы, от времени до времени, слушаем со сцены, эстрады или кафедры.

— Я думаю, что вы правы, — отозвалась дама в темно-синем. — Конечно, голос имеет большое значение, хотя многим женщинам и в голову не приходить, что они могут увлечься человеком только за голос.

— То есть быть под его властью, — Поправила пассажирка в сером. — Помимо нашей воли, быть порабощенной голосом…

— Не чересчур ли мало одного голоса, чтобы попасть под власть человека? — опять вмешалась молодая. — Любить за разговорный голос! Быть порабощенной разговорным голосом обыкновенного человека, обыкновенного смертного, не артиста, ха-ха-ха! Я видела недавно за обедом, в одном пансионате, господина чудовищной толщины и лицом безобразного, как Терсит. Он рассказывал чрезвычайно интересно о своем путешествии по Америке. Голос замечательный! Такой приятный, такой гибкий — одно очарование. Но влюбиться в этого слона! Ха-ха-ха! Неужели это возможно?!

Молодая женщина со смехом выпорхнула из купе и влетела в другое, где ждала ее мать.

Пассажирка в сером, с видимым удовольствием, наглухо закрыла за ней дверь, села в свой угол и снова обратилась к соседке. Теперь они были вдвоем.

— Я припоминаю одну знакомую. Она всегда мне говорила, что для неё не существует мужчин с неприятным голосом. А однажды призналась, что увлеклась приятелем своего мужа, прежде чем с ним познакомилась.

— Однородный случай с тем, о котором нам рассказывал генерал ?

— Да. Ее необъяснимо притягивал голос, который часто слышался в кабинете мужа. Она, с каждым разом, все с большим и большим волнением в него вслушивалась. Когда же муж представил ее другу, почва была уже возделана: бедняжка увлеклась так, что, спустя некоторое время, потеряла всякое сознание долга… Меня вопрос этот занимает потому, что со мной был удивительный случай. Я не знаю, как его объяснить. Не понимаю, что произошло. Как могло все это случиться? Так странно! То мое поведение совсем не отвечало свойственной моему характеру сдержанности, и мне невольно приходит в голову мысль: не был ли виною всему голос?..

— Чей голос? — рассеяно спросила дама в синем,

— Знаете, когда он, как ни в чем не бывало, кланялся мне при встрече на улице, после всего, что было, я, каждый раз, вспыхивала негодованием. Не отвечала ему даже слабым кивком головы. Окидывала его суровым взглядом и, надменно подняв голову, проходила мимо. Но едва я делала несколько шагов, как являлось сильнейшее желание оглянуться, догнать, протянуть руку. Я себя удерживала и в то время думала: «Это была бы постыдная слабость! Разве можно забыть оскорбление, которое он мне нанес!». Вся кровь приливала мне к лицу, когда я вспоминала унижение, которому подверг меня этот странный человек. И тут же мысленно говорила себе: «Хорошо, что он кланяется мне молча. Кто знает, произнеси он хоть слово, и я, быть может, не выдержала бы, отозвалась бы на поклон, помимо воли, просто подчиняясь влиянию его голоса»»… Ах, какой это чудный, ласкающий, проникающий прямо в душу голос! Вы не можете себе представить!

— Нет, я представляю себе очень ясно и как будто слышу… Однако, в чем же дело? — Дама в синем стала проявлять внимание.

— Да, да, я расскажу вам все. Чувствую, что вы поймете меня. Это произошло тому назад четыре года. Я собиралась заграницу. В центральной кассе международного общества спальных вагонов была масса публики, когда я, с моей 12-ти-летней дочуркой, стояла в очереди и с нетерпением ожидала движения вперед к желанному окошечку кассира. Некоторые мужчины (я заметила, среди них были и привлекательные), от скуки, перебрасывались словами с незнакомыми дамами, обращались и ко мне. Но это не рассеивало усталого настроения и хотелось одного — скорее достигнуть цели и, уложив билеты в кошелек, выйти на свежий воздух, где ярко светило майское солнце. И вот, в то время, как я уже не раз пересчитывала многочисленные спины впереди себя и соображала, сколько времени предстоит мне ждать, я услышала голос, заставивший меня мгновенно обернуться налево к окну. Там вели беседу два господина. Оба интересные и изящные. В черной мягкой шляпе говорил приятным тенором. В панаме грубовато басил. Мои взоры останавливались пристальнее на том, голос которого привлекал красотою оттенков.

— Скажите, пожалуйста, какого он был оперения?

— Как?

— Какого был оперения этот тенор?

— Вы странно выражаетесь. Я рассказываю не о птицах… Вы, вероятно, хотите знать, какого цвета были его волосы?

— Да.

— Они были оба блондины. Только тот, что в черной шляпе, чуть-чуть более рыжеватого оттенка, чем господин в панаме.

Дама в синем насторожилась и вся превратилась в слух. В сером продолжала:

— Моя девочка, от меня не отходившая, вдруг рванулась и быстро уселась на скамейке, там, где стояли привлекшее мое внимание блондины. Она крикнула мне: «Мама, иди сюда! Ты устала». Действительно, я утомилась. Попросила цветущую барышню, соседку, поберечь мое место в очереди и пошла к скамейке. В это время господин в панаме вышел. В мягкой шляпе остался и, со словами: «вы разрешаете?», поместился рядом со мной. Задал мне какой-то незначительный вопрос, с которого и завязался наш разговор. Мой собеседник собирался, так же, как и я, на все лето заграницу, — я в Тироль, он — в Швейцарию, где ожидала его семья. Он, по-видимому, много путешествовал, знал Европу не хуже России, дал мне много интересных сведений, полезных советов; полюбовался моей дочкой, признался, что безгранично любит свою; так мило, так, казалось мне, участливо слушал мою болтовню о себе, что я, в короткое время, успела порассказать ему многое. Прошло не более часа, а я уже была всецело под обаянием своего нового знакомого. Да, положительно, он очаровал меня! А в голос, необыкновенно приятный, ласкающий тенор, понижавшийся иногда до бархатистого баритона, я вслушивалась, как в прелестное пение. И мне, с каждой минутой, больше и больше нравилось в нем все: и манера говорить — плавно, ясно, сжато, красиво, и манера держать себя — прямо и без резких жестов; больше и больше нравились и голубовато-серые глаза, и золотистая бородка, и бледное лицо, необыкновенно выразительное, нервное, и вся фигура с отпечатком изящества и культурности. Коренной русский он выглядел среди русских иностранцем. Очень рассмешил меня рассказом, как в Лондоне англичанин сказал ему, что он, русский, похож на англичанина больше, чем сами англичане. В веселой и оживленной беседе я и не заметила, как приблизилась моя очередь. Вот когда хотелось мне быть в самом конце хвоста!

— Неужели я больше не увижусь с вами?

Эти слова вырвались у меня совсем невольно, когда я встала со скамьи, чтобы продвигаться к кассе.

— К сожалению, я еду на Берлин, а вы на Вену.

Я подумала: он сказал: «к сожалению». Может быть, это не только фраза вежливости; может быть, и я произвела на него благоприятное впечатление?.. Мысленно, в одно мгновение, я оценила свою внешность и решила, что эстетика не была бы поругана, если бы я понравилась ему, тонкому, казалось мне, эстету. И не без основания же, как-то к слову, он польстил моей фигуре. Притом, у меня волосы и глаза черные: закон контрастов мог прийти мне на помощь. Одобряя себя такими соображениями, я стала, как бы шутя, но очень настойчиво выражать желание встретиться где-нибудь с ним до отъезда. Только один час знакомства, а я уже была охвачена тем внутренним влечением, которое, даже при самом слабом отклике, разгорается в любовь. Как жадно я ждала призыва от моего случайного собеседника! Я не спускала глаз с его лица, впивала его голос… Когда в последний раз он пожал мою руку, я не удержалась и еще раз спросила:

— Неужели же я больше не увижу вас до отъезда?

Мы говорили по-английски, чтобы мой ребенок не понял нас.

— В вашем тоне слышится столько неподдельной горечи, что у меня не хватит мужества…

Его голос звучал так нежно…

— И серые глаза смотрели на вас так ласково? И лицо его освещалось такой милой улыбкой? — подсказывала дама в синем.

— Да, да! И глаза, и улыбка, и голос, голос! Я потеряла остатки сдержанности и упорно повторяла: «когда же? когда? где?». Наконец, услышала спокойно произнесенный ответ:

— Через два дня я уезжаю. Завтра и послезавтра я очень занят. Сегодня с восьми часов буду свободен…