Федор Червинский «Жемчужная роса»

I

Гроза пустыни, бич кровавый
Своих врагов — недоброй славой
Гремел Муса. За шейхом вслед
Всегда покорною толпою
Рвались сыны пустыни к бою
Для кровью купленных побед —
И, сея трепет пораженья
Средь окровавленных полей,
Они несли опустошенье
В уединенные селения —
И не щадили ни детей,
Ни жен, ни старцев…
Дни бежали.
Давно Муса вкушал покой,
Но злые вести долетали
До шейха грозного порой…

* * *

Давно хотел с Мусой суровым
Кериб сразиться — час настал,
Когда себя злодейством новым
Шейх ненасытный запятнал…
Кериб жил там, где в мгле туманной
Берит, раскинувшись, белел
У волн морских, — но славой бранной
Он дальше родины гремел.
Кериб был грек — и, неуклонно
Храня завет своих отцов,
Свой грозный меч поднять законно
Всегда за слабых был готов.
Позорной робости не зная,
Он клялся мстить, не уставая,
Священным пламенем объят —
И в бой за ним рвались, пылая,
Ряды египетских солдат.
Одно порой его смущало:
Он покидал свое дитя…
Цветущей юностью блестя,
Она так мирно расцветала,
Но становился все мрачней
Лучистый взгляд ее очей…

* * *

— Не плачь, дитя! Твои молитвы
Меня спасут. Из грозной битвы
Я выйду цел и невредим.
Пред ненавистным всем Мусою
Я не поникну головою
И в бой вступлю открыто с ним.
Чего бояться? Силой духа
Мы не уступим. Верь мне, глухо
Таится ненависть к нему
В моих войсках — пора настала,
Чтоб сила грозная восстала
И новый свет рассеял тьму.
— Отец, когда же я дрожала
Пред битвой? Пусть Муса могуч —
Тебе бояться не пристало…
Ведь не боится ж солнце туч!
О, если б силою открытой
Вы с ним померились! Но он
Иною силой одарен,
Неотразимой, ядовитой, —
Змеиной хитростью; врага
Обманет он лукавым планом…
— Но в битве места нет обманам.
Голубка, ты мне дорога,
Дороже жизни; в бой неравный
Я не вступил бы! Если ж я
Паду в сраженье смертью славной —
То воля Бога, — не моя…
Не за себя я жажду мщенья!
Я тех защитой осеню,
Чьи одинокие селенья
Он предал жадному огню,
Кого лишил он крова, хлеба…
Что б ни грозило впереди —
Я исполняю волю Неба.
Ну, что ж, дитя?..
— Ты прав, иди…
И с нежных щек сбежали краски.
Как первый снег она бледна…
— Зачем же грустны эти глазки,
Зачем?..
Он ждал обычной ласки —
И улыбнулася она…
И задрожавшими устами
Прильнула к милому челу…
Уже за дальними горами
В немую сумрачную мглу
Плыла заря. Была объята
Молчаньем сонная земля.
В лучах пурпурного заката
Дремали влажные поля.
Мрачна, как траур погребальный,
Спускалась ночь…
— Пора, мой друг!..
Спеша из рощи в дом свой дальний,
Они сошли на спящий луг…

* * *

— Коня! — Взвился арабский конь —
И замер в воздухе. Мгновенье —
Вздрогнув всем телом, без движенья,
Остановился он. Огонь
Сверкал в глазах и расширялись,
Пылая, ноздри… Пробил час:
Войска отхлынуть порывались
В пески пустынь… В последний раз
Отец над дочерью склонился.
Она молчала — и без слов
Он поцелуем с ней простился,
Спокойно — важен и суров.
За ней к другой он обратился —
К старухе-матери. Она
Тверда, спокойно-холодна,
На сына-воина смотрела.
В глазах ее гроза горела —
И тихо молвила она:
— Смотри ж, как Небу, как святыне,
Будь верен мести. За Мусой
Гонись стрелой в пески пустыни —
И разразись над ним грозой.
Живьем возьми его. Отмщая,
Ты милосердие забудь;
Вонзай кинжал, не поспешая,
В его трепещущую грудь.
Пусть, застывая, дольше бьется
В нем сердце. Смерти не зови.
Пусть он клубком от мук свернется
И, издыхая, захлебнется
В своей отравленной крови…
Теперь прощай. Иди.
— За мною!
И вот для мести и борьбы
Вооруженною толпою
Рванулись грозные рабы…
Гул утихал. За рощей сонной
Они исчезли. Скоро ночь…
Как ландыш, солнцем опаленный,
Поникла плачущая дочь…
— Зачем рыдать? Святое дело
Он совершит. Он смотрит смело
На ненавистного Мусу.
Он скоро сонм врагов погубит —
И вновь вернувшись, приголубит
Свою Жемчужную Росу…
И внучку дряхлая ласкала
С любовью грустной и немой,
И шелк кудрей перебирала
Своей морщинистой рукой…
— Останься здесь пока… Я ужин
Поставлю… Станет ночь темней —
Вернись и ты, и ляг скорей…
Тебе сегодня отдых нужен…
Она вернулася домой —
И замерла пред образами
Без слез, с померкшими глазами,
С неизъяснимою тоской…
Теперь она не мщенья жаждет…
Пред кем ей скорбь свою скрывать?
Теперь волнуется и страждет
За сына любящая мать…
 
Луна яснела, разгоралась
И озарила небеса…
Но долго, долго оставалась
Одна Жемчужная Роса;
Она в молчании глядела
В благоуханный мрак ночной…
Луна-волшебница одела
Ее сребристой пеленой,
Зефир дышал в лицо ей, страстно
Лаская шелк ее кудрей,
И так была она прекрасна,
Что ночь теряла перед ней…

* * *

…Над окровавленной пустыней
Взошла печальная луна.
С высот заоблачных она
Казалась кроткою богиней,
Принесшей с грустью на челе,
Благословенный мир земле…
Утих шум битвы. Пораженный
Бежал Муса. Кериб за ним
Гнался с толпой вооруженной —
И полумертвый, истомленный
Муса захвачен был живым.
Толпой безмолвной окруженный
Он на песке лежал — и был
Спокоен. На врагов сурово
Взглянув, он не сказал ни слова —
И очи мрачные закрыл,
Чтоб их не видеть. Знак условный
Был подан. Поднят был Муса, —
Но грозный меч не поднялся
Над головой; Кериб безмолвный
Длил торжество. И кликнул он
Раба и отдал повеленье —
И был к Керибу подведен
Верблюд… Свершалась кара мщенья…
Великий шейх привязан был
К хвосту верблюда. Встрепенулся
Отряд Кериба — и рванулся
Вслед за верблюдом. Мрак царил
Не раз над знойными песками.
Не раз, торжественно горя,
Всходила пышная заря, —
Кериб с безмолвными рабами
С коней усталых не вставал
И влек Мусу. Уж различал
Взор оживленный в мгле туманной
И очерк скал, и бездну вод, —
И вот у пристани желанной
Был кончен медленный поход.
И у повисшей над волнами
Скалы, Кериб усталый встал
И молвил так: «Расправьтесь сами
Вы с этим псом, чтоб сам он клял
Свои злодейства, издыхая.
Его разденьте донага,
Пусть каждый, жалости не зная,
Бичует гнусного врага, —
Чтоб тело в язвах пламенело,
Чтоб кровь лилась ручья быстрей, —
Пока рука не ослабела,
Пока его собачье тело
Не отделилось от костей…
А там — своею головою
Пусть он расплатится со мною
За злодеяния свои».
Свершалось грозное веленье —
Муса повержен был в крови.
Рабы пришли в изнеможенье
И, отдыхая, на мгновенье
Его оставили. В тиши
Его дыханье раздавалось,
Но грудь слабее поднималась…
Казалось тело отделялось
От улетающей души…
И вдруг, покинутый бессильем,
С нечеловеческим усильем
Рванулся он — и со скалы
Упал в чернеющие волны…
Шумя под серой дымкой мглы,
Как будто дум тревожных полны,
Вздымаясь с ропотом глухим
Они сомкнулися над ним…
Дивясь, сказал Кериб: «Собаке —
Собачья смерть» — и наземь лег,
И прилегли при данном знаке
Рабы забыться от тревог…

* * *

Бежали дни — и злые вести
Промчались в воздухе грозой:
Что для кровавой жатвы мести
Муса из глубины морской
Спасен Аллахом; что волнами
Он на песок был принесен
И там укрылся меж камнями
От глаз людей; что долго он
Морскими гадами питался;
Что укрепившись, выбрав мглу
Ненастной ночи, он взобрался
На ту пустынную скалу,
Где кровь его текла ручьями;
Что там, над темными водами
Костями матери Муса
Мстить истязателям клялся.

II

Во мгле ночной, тревоги полны,
Едва сребримые луной,
Вздымались сумрачные волны,
Белея пеною седой, —
И с смутным гулом упадали,
Разбиты силой роковой,
И, беспокойные, стонали,
Как обессиленный больной.
Но за шумящими водами,
Край небосклона озаря,
Сияя первыми лучами,
Уже рождалася заря.
Часы бежали. Смолкло море.
Слабея, замер гром вдали, —
И на серебряном просторе
Уже белели корабли.
Лазурь морскую рассекая,
Бесшумный челн летел стрелой
Туда, где искрами сверкая,
Желтел песок береговой.
И мчались беглые мгновенья,
И легкий челн в песок впился,
И, выйдя на берег, Муса
Аллаху слал благодаренья
За то, что в бездну бурных вод
Не унесен он был волнами,
Когда, стемнев, небесный свод
Пылал мгновенными огнями,
И, вторя буре, дальний гром
Гремел в безмолвии ночном.

* * *

Уже лучами пробужденный
От сонных чар — Берит шумел
И блеском утра озаренный
Толпою праздничной пестрел.
Желаньем пламенным объятый
Найти врага, Муса бродил
В толпе, на толки тароватой,
И каждый звук молвы крылатой
С сокрытой жадностью ловил.
И слышит он в бесплодной злости,
Что там, где стелются снега,
Белеют брошенные кости
Непобедимого врага.
Что пал Кериб в стране далекой
За угнетаемых друзей,
Оплакан горестью глубокой
Семьи и родины своей…
Поникнув хмуро головою,
Молчал Муса — и вдруг смущен
Нежданно думою иною,
В волненье жгучем слышит он,
Что дочь Кериба молодая,
Былою прелестью блистая,
Одна теперь, как ночь грустна,
Как утро раннее бледна…
И вспыхнул взгляд Мусы мгновенно
От бури дум, но их наплыв
Он скрыл и, очи опустив,
Побрел безмолвно и смиренно
Из волн народа… Дочь так дочь —
Но мести дольше ждать невмочь.

* * *

Слетев с лазури, душной мглою
На стихший Бейрут ночь легла.
Над омраченною землею
Луна свой факел не зажгла —
И звезд серебряные очи
В огне трепещущих лучей
Не разогнали тени ночи
Над далью дремлющих полей…
Покинув сумрак рощи сонной,
К Бериту полз Муса змеей,
Закрытый чуткою травой,
Над ним заботливо склоненной…
Вот стены города, а вот
И дом, немой и усыпленный,
Где дочь врага его живет
С душою, скорбью уязвленной…
Дом заперт, лишь одно окно
На улицу отворено.
Кругом ни звука. Бейрут дремлет.
Ни сторожей, ни часовых.
Чу!.. Чей-то крик… И злость объемлет
Мусу — склонясь, он жадно внемлет,
Но замирая, шум затих…
Пора! И змеем извиваясь,
То выпрямляясь, то сгибаясь,
В окно неслышно вполз Муса.
Пред ним, раскинувшись небрежно,
Усыплена и безмятежна,
Лежит Жемчужная Роса.
Свет серебристый разливая,
Лампадка теплится над ней,
Сияньем бледным озаряя
И мрамор плеч, и шелк кудрей.
На нежных щечках рдеют розы,
А над головкой молодой
Витают радужные грезы,
Спугнув печальных мыслей рой.
И так уста дышали страстно,
И так румянец щек горел,
Так вся была она прекрасна,
Что сам Муса оцепенел, —
И вспыхнул взор мгновенной страстью,
Но, проклиная знойный пыл,
Он — покорен иною властью —
Его томленье заглушил.
Воскресли думы роковые…
Как тигр, он крался к ней ползком —
И вмиг прижал уста немые
Непроницаемым холстом.
И в тишине глубокой ночи
Раздался стон. Блеснув грозой,
Раскрылись пламенные очи.
Взгляд изумленный и немой
Застыл на шейхе. Но мгновенье —
Она — недвижна и бледна —
В его руках, — и с жертвой мщенья
Спрыгнул он с низкого окна.

* * *

Чернея в мгле, в траве прибрежной
Был скрыт челнок. Валы пред ним,
Блистая пеной белоснежной,
Вздымались с ропотом глухим…
Туда Муса неслышно крался,
Одетый дымкою ночной.
Пришел — и раб пред ним поднялся,
Вооруженный и немой.
Напрасно жертва трепетала
И билась! Миг — и легкий челн
Ее увлек в даль серых волн…
А между тем уже вставала
Заря из сумрака морей
В венце мерцающих лучей…

* * *

Дни шли. Покинув быстрый челн,
Муса, усталости не зная,
Сошел с лазури бурных волн
В пустыню знойного Синая…
Когда ж сверкнул лучей венец
На небосклоне оживленном —
Он на верблюде утомленном
Достиг залива наконец,
И той скалы окровавленной,
Откуда, жаждой мщенья полн,
Позорной казни обреченный
Упал он в бездну темных волн.

* * *

…И вызвал он своих рабов, —
И вот — туда, где плещут воды
У диких скал — на грозный зов
Стеклись подвластные народы…
Объяты ужасом немым,
Они столпились перед ним…
И молвил он:
— Сыны пустыни!
Здесь был истерзан ваш Муса.
Кериба нет. Ответит ныне
За все Жемчужная Роса.
Рука моя не содрогнется —
Пусть знают все, как должно мстить:
Пусть кровь ее с моей сольется,
Чтоб пламя мести потушить.
Он смолк. Глаза его сверкали;
В них были гнев и торжество.
Рабы невольно трепетали
Перед спокойствием его.
Он подал знак — и раб безмолвный
Подвел Жемчужную Росу.
И взор мольбы и страха полный
На непреклонного Мусу
Она, бледнея, устремила,
И уж уста полуоткрыла, —
Но, встретив мрачный взгляд его,
В бессилье голову склонила —
И не сказала ничего.
И он сорвал с нее одежды…
Погас последний луч надежды
В ее померкнувших очах…
Все стало ясно ей… И страх
В ней словно замер… Жажда жизни,
И боль по брошенной отчизне,
И стыд, и злость на палачей,
Все жгло нещадно сердце ей,
И бесполезные усилья
Разбились — и истомлена,
В сознанье горького бессилья,
Упала, бледная, она
Без чувств на камень… Смутный шепот,
Переходя в открытый ропот,
Пронесся по рядам рабов…
Но — непреклонен и суров —
Великий шейх, сверкнув очами,
Взглянул на них — и меж рабами,
На миг единый смущена,
Вновь воцарилась тишина.
И вновь веленье прогремело —
И пред взволнованной толпой
Раб поднял мраморное тело
Над окровавленной скалой.
Раскрылись длинные ресницы,
Блеснули чудные глаза,
Как вспышка беглая зарницы,
Как мимолетная гроза.
И взгляд огня и скорби полный
На шейхе сумрачном застыл…
И вздрогнули народа волны,
И замер сам Муса безмолвный —
И бич невольно опустил…
Зажглось ли в нем опять волненье
Пред самовластной красотой,
Заговорило ль сожаленье.
Но — неподвижный и немой,
Глазами жертву пожирая,
Остановился он, пылая…
Но поборол себя Муса, —
И душный воздух разрезая,
Змеей над жертвой бич взвился.
Но Бог избавил волей властной
Ее от казни палача, —
И глухо пал на труп безгласный
Удар грозившего бича…
И вздрогнул злобою объятый
Муса — грозою вспыхнул взор…
Она мертва… О, день проклятый!
Не грянул жданный час расплаты…
Она мертва… Позор, позор!..
И мук отчаяния полный,
Горя от злобы и стыда —
С проклятьем ринулся он в волны,
Чтоб не вернуться никогда…

* * *

Рабы, исполнены смущенья,
Молчали… Шли и шли мгновенья —
И над Жемчужною Росой
Простой обряд они свершили,
И бледный труп похоронили
У скал над бездною морской…

* * *

И ходит чудное преданье:
Лишь ночь сойдет с своих высот,
И всюду мирное молчанье
И сон волшебный разольет,
Лишь только месяц, выплывая,
Спугнет таинственную мглу —
Летит, белея, тень немая
На одинокую скалу.
В молчанье чутком ночи душной
Она блуждает над скалой, —
И, головой своей воздушной
Склонясь над плещущей водой,
Она глядит, глядит безмолвно
На серебрящиеся волны, —
Как будто ищет там следов
Врага, погибшего в пучине…
Когда ж за сумраком пустыни,
Из-за темнеющих песков,
Польется робкое сиянье
Стыдливо брезжащих лучей —
Она при первом их мерцанье
Опять летит, в немом молчанье,
К гробнице каменной своей…

«Живописное обозрение» № 27-28, 1885 г.