Георгий Северцев-Полилов «Аттестат на дурака»

I

— Христофоров Василий, — вызвал учитель русского языка Темпестов одного из гимназистов седьмого класса и, когда последний, поднявшись из-за парты, подошел к столику, где сидел учитель, то Темпестов взял из кучи тетрадей, лежащих перед ним, верхнюю, передал ее Христофорову, благосклонно заметив:

— Ваше сочинение лучшее… Не говоря уже о строго соблюденных грамматических правилах, оно отличается от сочинений ваших товарищей прекрасным стилем и художественным изложением…

Среднего роста, темноватый блондин, Христофоров сделался от похвалы красный, как рак.

Он сконфуженно глядел то на говорящего с ним учителя, то на сидящих за партами товарищей-гимназистов, неловко свернув в трубку возвращенную ему тетрадку.

— Тем не менее, — продолжал преподаватель, коренастый, седеющий брюнет с красноватым, рябоватым лицом, — я вам поставил только четверку, так как считаю свое знание в четыре с половиною… А чтобы получить пять, нужно быть совершенством.

Затем он начал раздавать тетради остальным ученикам, тогда как Христофоров, возвратясь на свое место, с нескрываемым восторгом рассматривал свое сочинение.

Урок окончился, Темпестов легким наклоном головы попрощался с учениками и горделивой походкой вышел вон из класса.

Все сразу изменилось; класс загудел, как пчелиный рой.

Гимназисты окружили все еще находившегося под обаянием учительской похвалы Христофорова.

— Ай да, Христофоров! Молодец! — слышались восклицания. — Чем это ты обошел нашего Буревестника?

Этим именем гимназисты звали Темпестова.

— С тех пор, как он поступил в гимназию, он никому не ставил четверки! — заметил Огняшин, первый ученик в классе.

— Тебе не поставил, а его даже похвалил… — едко проговорил Семен Изгоев, небольшого роста полный гимназист, известный остряк и задира.

— Честь имею вас поздравить, господин сочинитель! — насмешливо прибавил Катышев, высокого роста, франтоватый гимназист из числа «неуспевающих». — Вероятно, в скором времени мы увидим на окнах книжных магазинов полное собрание сочинений известного писателя Христофорова.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся хор завистников, хотя многие из них уже питали смутную надежду, нельзя ли будет воспользоваться успехом отличившегося и попросить его написать для них в следующий раз сочинение.

Христофоров, единственный сын вдовы чиновника шел в гимназии довольно посредственно, но по русскому языку считался из первых. Сегодняшний случай еще более утвердил в этом отношении его репутацию. Счастливый успехом своего сочинения и похвалою учителя, Христофоров отправился домой.

На другой день было воскресенье, и он предполагал идти на лыжах.

— Сегодня меня учитель похвалил за сочинение! — не без гордости сообщил гимназист матери, хлопотавшей на кухне за приготовлением обеда.

Вдова отдавала две комнаты, и квартиранты столовались у нее же.

— Спасибо, Васенька! Утешил ты меня этим! — радостно проговорила Анна Петровна, не отрываясь от плиты. — Старайся, учись хорошенько. Сам знаешь, не легко мне было тебя поднимать, ведь работников-то у нас — я одна, да и обчелся!

Обыкновенно после подобных слов матери Христофорову делалось грустно; он шел в спальню, ложился на кровать и, отвернувшись к стене лицом, придумывал, чем бы ему заняться, чтобы помочь матери. Репетировать учеников младших классов Христофоров был не в состоянии, в этом он убедился после неоднократных попыток; переписывать бумаги ему мешал его нечеткий и некрасивый почерк… И обыкновенно эти размышления на кровати всегда кончались ничем.

Но сегодня, против обыкновения, он, выслушав слова матери, весело ответил:

— Не скучайте, мама, теперь я сумею вам помочь!

— Ой ли? Дай тебе Бог, если правду говоришь! Не грех с материнских плеч лишнюю обузу свалить!

Гимназисту пришло в голову замечание Катышева.

— Отчего не попробовать? — сказал он сам себе. — Напишу небольшой рассказик, снесу в какую-нибудь редакцию, может быть и возьмут! Начать трудно, а там уж пойдет…

О своем сегодняшнем успехе Вася не преминул сообщить за обедом обоим жильцам.

Сухощавый, пожилой канцелярист, Фома Выдрин, постоянно желчно настроенный, принял это известие крайне небрежно. Он быстро налил рюмку водки из стоявшего перед ним графина, поморщился и процедил сквозь зубы:

— Необходимо стараться, начальства слушаться!

И, точно старинная табакерка с музыкой, он моментально умолк и принялся за щи, нервно отламывая кусочки хлеба.

— Ну, брат, не ожидал от тебя такой прыти! — весело заметил другой жилец, капитан в отставке, Анемподист Семенович Шкуйро.

Большой любитель плотно поесть, изрядно выпить, капитан представлял из себя явную противоположность Выдрину. Насколько первый был педантичен, молчалив и несообщителен, настолько второй являлся жизнерадостным собеседником, не отказывавшим себе ни в каких удовольствиях в границах своих средств. Последние заключались в скромной обер-офицерской пенсии и в нескольких сотнях рублей ежегодного дохода, получаемого им с наследственного капитала, лежавшего в банке.

— Раз похвалили — не ограничивайся этим! — продолжал Шкуйро, здоровый пятидесятилетий, небольшого роста блондин. — Старайся, работай, авось и прок из тебя выйдет!

— Завтра пойдем на лыжах с Поклонной горы кататься? — спросил гимназист капитана.

— Отчего не сделать тебе удовольствия! Изволь, пойдем!

— Вот нашли тоже времяпрепровождение! — недовольно пробурчал Выдрин, не подымая лица от тарелки. — Лучше в праздник дома посидеть, книжку душеполезную почитать.

— Ну, и читай себе на здоровье, Фома Иваныч! — резко заметил Шкуйро. — А мы с Васильем завтра отправимся…

— Истинно так. Надо Васеньке и прогуляться. Не все за книгой-то сидеть! — поддакнула Анна Петровна.

Канцелярист не стал возражать. Вечером Вася с капитаном долго играли в шашки. Анемподист Семеныч проигрывал, но, тем не менее, смеялся и называл гимназиста «докою».

II

Христофоров спал очень тревожно. Ему снилось, что он участвует в состязании поэтов в древней Греции.

— Христофоров Василий! — услышал он свое имя с трибуны, где восседал ареопаг судей.

При одобрительном шепоте толпы он скромно подошел к трибуне.

— Ты признан достойным первой награды за твое сочинение! — торжественно проговорил старейший из ареопага. — Преклони колени, и я возложу лавровый венок на твое чело!

Христофоров исполнил приказание, кинув случайный взгляд на сидящих перед ним. Лица последних показались ему знакомыми.

Направо, в белой тоге, сидел директор гимназии Алексей Матвеевич; рядом с ним — латинист Чеслав Вышансый, ядовито улыбавшийся и бывший, по-видимому, против всеобщего решения о выдаче Христофорову венка; одною ступенькою ниже помещался Курочкин, учитель математики, тоже неодобрительно посматривавший на гимназиста.

«Он не может до сих пор забыть моего плохого ответа по тригонометрии!» — с ужасом подумал Христофоров и сейчас же почувствовал себя счастливым, узнав в возлагавшем на него венок самого Темпестова.

Затем все как-то смешалось в его голове, откуда-то несся звон колоколов, слышался крик народа, кто-то стучал и… Вася проснулся.

— Ну, уж и заспался ты сегодня, Васенька! — говорила ему с легким укором Анна Петровна. — Бужу, бужу, добудиться никак не могу! Слышь, к обедне уже благовестят!

— Лауреат, что это вы до сих пор дрыхнете! — послышался из-за перегородки голос Шкуйро. — Раздумали, что ли, насчет лыжного катанья? Пора ведь идти!

— Сейчас буду готов, Анемподист Семеныч!

Вася быстро оделся, на скорую руку выпил стакан кофе, надел валенки и вместе с капитаном собрался в путь.

Резкий звонок в прихожей заставил гимназиста недовольно заметить:

— Кого это несет в такую рань? Задержат, пожалуй!

— Вероятно, кто-нибудь к Фоме! — сказал капитан.

Но это был Катышев…

Несмотря на желание остаться самоуверенным и развязным, франт-гимназист видимо был смущен своим приходом к товарищу.

— Э, да никак ты куда-то собираешься? — проговорил он, заметив одетого в пальто товарища, и, не давая ему возможности ответить, продолжал: — Я не задержу тебя! Мне нужно тебе сказать только несколько слов.

Он слегка покосился на капитана.

— Пройди ко мне в комнату! — пригласил Христофоров товарища.

Молодые люди вошли в столовую.

— Видишь, в чем дело! — сказал Катышев, садясь, не снимая пальто, и закуривая папиросу: — Буревестник вкатил мне вчера за сочинение кол и ни за что не согласился изменить отметку, сколько я его ни просил об этом. Однако, когда я уходил от него, он немного смилостивился и на прощанье заметил: «Если желаете, я дам вам возможность изменить единицу на лучший балл: напишите мне снова сочинение на эту же тему, постарайтесь, и я охотно улучшу отметку!» Для меня и это было неожиданностью… Поправить отметки по русскому языку я должен непременно, иначе Буревестник засадит меня на второй год в классе…

— Я знаю Темпестова, — согласился Христофоров. — Несомненно, он не пропустит тебя из-за этой отметки.

— В том-то и дело. Ради этого я к тебе и пришел. Помоги мне!

Вася с недоумением посмотрел на товарища. Он подумал, что Катышев желает, чтобы он попросил за него у Темпестова.

— Едва ли он согласится, даже если я и попрошу! — нерешительно проговорил Христофоров.

Катышев громко рассмеялся…

— С какой стати ты станешь за меня просить? Это было бы странно!

— Так чем же я могу тебе помочь?

— Вот чудак-то! Напиши мне сочинение, я его перепишу и сдам за свое Буревестнику… Понял?

— А если он узнает?

— Откуда ему узнать. Во-первых, ты не станешь говорить ему сам об этом; во-вторых, при переписке я сделаю несколько ошибок… Сойдет!..

Гимназист-хозяин задумался… Ему хотелось помочь товарищу и в то же самое время было совестно обманывать преподавателя.

— Что тут еще думать?! Ты сделаешь доброе дело, поможешь товарищу, а затем не подумай, что я прошу тебя даром для меня работать. Отец мой не бедный человек… Сколько ты возьмешь? Я тебе охотно заплачу…

Христофоров невольно покраснел и махнул рукою.

— Что ты, что ты! Нет, нет!.. Я не возьму денег! С какой стати!

И как-то решительно он прибавил:

— Изволь, я напишу тебе к завтрашнему дню!..

Обрадованный Катышев крепко пожал ему руку…

— Слушай, дружище! Ты оказываешь мне большую услугу… Поверь, я отплачу тебе за это!.. Пожалуйста, принеси завтра непременно в гимназию. Я во время большой перемены успею перемахать и сдам Буревестнику. А пока до свидания, задерживать больше не стану!..

И, распростившись, Катышев ушел.

— Чудак ты, Вася, — заметил капитан, когда гимназист рассказал ему о причине визита товарища, — зачем ты отказался от денег! Ведь он, поди, целых три рубля, а то и все пять отвалил бы! Человек он богатый…

— Что вы, что вы, Анемподист Семеныч! Да разве я могу брать с товарища!.. Это было бы не порядочно!..

— Что тут особенного? — пожал плечами капитан. — Ты ему работаешь, а он платит тебе за это… Кстати, вспомни, сколько раз ты пытался искать заработка и не находил, а тут он сам тебя ищет!

Христофоров невольно вспомнил в эту минуту о постоянных жалобах матери, и ему сделалось как-то больно. Он уже начинал сожалеть, что не согласился на предложение Катышева, хотя совесть подсказывала ему, что он поступил правильно.

— Ну, нечего раздумывать, пойдем! — сказал капитан.

И они, захватив лыжи, отправились на Поклонную гору.

III

— Вот, видите, Катышев, насколько я был справедлив! — проговорил Темпестов, возвращая гимназисту его тетрадь. — Вы написали сочинение очень недурно, и я охотно изменю вашу единицу на три с плюсом.

— Что это такое сделалось с Катышевым? — с изумлением заметил Огняшин по окончании урока. — Ведь он никогда больше двойки за сочинение не получал.

— Бывают чудеса и не такие! — сказал Изгоев. — А все-таки «чудо сие велико есть»…

Однако, никто и не догадывался, что своим успехом Катышев всецело обязан Христофорову.

— Слушай, Христофоров, — заметил франт-гимназист своему новому приятелю, отойдя с ним в угол рекреационной залы, — я тебе очень благодарен за то, что ты меня выручил, и надеюсь, что ты напишешь мне и следующее сочинение! Послушай меня, — продолжал он, заметив, что Христофоров колеблется, — не ребячься! Возьми с меня деньги, не обижайся за это! Ты ведь не настолько богат, чтобы писать для меня даром…

Христофоров вспыхнул.

— Какой ты странный! — продолжал Катышев. — Представь себе, что ты владеешь какой-нибудь вещью, которая мне нравится и которую я хочу у тебя купить. Ты, ведь, продал бы мне ее, не правда ли?

— Да, — нерешительно ответил гимназист.

— Представь себе, что эта вещь — именно твое уменье писать. Его самого я не могу у тебя купить, но работу твою, которая мне нужна, я покупаю и плачу деньги… Ведь это так просто…

Христофоров молчал.

— Так вот, дружище, — снова заговорил Катышев, пощипывая свои едва пробивавшиеся усики, — мы так и решим. Я тебе буду платить за каждое сочинение три рубля… довольно с тебя?

Христофоров машинально наклонил голову.

Весь класс продолжал недоумевать, замечая успехи Катышева в русских сочинениях у Темпестова.

Изгоев больше не острил, а только с завистью поглядывал на самодовольного товарища.

— Слушай, Христофоров, к тебе явятся от моего имени двое моих товарищей, один правовед, а другой кавалерист, — таинственно заметил однажды Катышев своему поставщику, — так ты уж помоги им, напиши сочинения; да дешево-то не бери: люди богатые, по красненькой заплатят!

Христофоров нервно вздрогнул; ему сделалось как-то не по себе; он сознавал себя неправым в отношении преподавателей и чувствовал, что вступает на ложный путь, но, искусившись легким заработком, он поспешил ответить:

— Хорошо, я буду их ждать!..

В назначенный час заказчики явились в скромную квартирку на Петербургской стороне.

— Пожалуйте, господа, пожалуйте! — приветливо встретила их Анна Петровна, заранее предупрежденная об их приходе сыном — Сынок вас давно ждет…

Франтоватый правовед снял с себя пальто и брезгливо повесил на вешалку; высокого роста кавалерийский юнкер остался в своей серой шинели, отговариваясь трудностью ее снять.

— Ничего, батюшка, идите так, у нас попросту! — заметила вдова.

Гремя шпорами, кавалерист вошел в столовую, за ним последовал и правовед.

— Нам Вячеслав Андреевич Катышев рекомендовал вас, как опытного специалиста по сочинениям, — начал правовед, — вот мы и явились к вам с просьбой написать для нас!..

— Надеюсь, вы не откажетесь написать! — перебил его кавалерист и для чего-то внушительно кашлянул…

Христофоров сконфуженно поклонился.

— Может быть, тема очень серьезна, и я не в состоянии буду исполнить ее?..

— О, нет, нет! — снова бойко заговорил правовед. — Для вас это пустяки: «Вредные и благодетельные свойства огня!..»

— А нам дано, — пробасил юнкер, — «О пользе книг церковных».

Хозяин невольно улыбнулся.

— Вот видите, я говорил, что для вас это не составит затруднения, — вкрадчиво продолжал правовед.

В эту минуту Христофоров вспомнил о совете Катышева.

— Однако, господа… — начал он, но его снова перебил бойкий правовед.

— Понимаю, понимаю, что вы хотите сказать… Не беспокойтесь! Нам Вячеслав Андреевич говорил о ваших условиях, и мы согласны… По десяти рублей, не так ли?..

— Да, я согласен за эту цену…

— В таком случае позвольте вам вручить!..

И правовед вынул из изящного портмоне два золотых и передал их Христофорову.

Последний чувствовал, что теряет под собой почву. Он окончательно вступал на дорогу лжи и обмана.

— Мы надеемся, господин Христофоров, что сочинения будут своевременно готовы? — вежливо спросил правовед.

— Да, да! Пожалуйста, не опоздайте! — в свою очередь добавил кавалерист.

Затем они встали, с шумом отодвинули стулья и, распрощавшись, ушли, оставив в столовой на полу следы мокрого снега.

Гимназист, проводив заказчиков, прошел в спальню и, задумавшись, сел у окна.

— Ну, что, брат Василий, — услышал он из-за перегородки знакомый голос Шкуйро, — столковался ли ты с аристократишками?

Он знал о причине прихода недавних посетителей.

— Да, — хмуро ответил Вася и забарабанил нервно пальцами по стеклу.

— Хорошо содрал с них?

Неудовольствие гимназиста усилилось.

— Две красненьких, — нехотя отозвался он.

— Ай да, Васюк! Молодец! А помнишь, недавно ты мне твердил: совестно, да совестно!.. Кто был прав? Опять-таки я. Ведь ты им свое знание отдаешь, а они должны тебе за это деньги платить. Так, брат Васюк, все в мире устроено.

В комнату вошла Анна Петровна.

Гимназист вынул из жилетного кармана два золотых и молча подал их матери.

Изумлению последней не было границ.

— Вот послал Господь сынка на мою долю! — умиленно говорила она. — Умудрил тебя Господь, право умудрил!

Даже скептик Выдрин и тот должен был сознаться, когда услыхал о заказе, что Вася действительно преуспевает.

Сочинения написаны были к сроку прекрасно, и оба заказчика получили хорошие отметки.

— Спасибо, дружище Христофор, — говорил Васе в гимназии Катышев, — ты оправдал мою рекомендацию. Оба мои приятеля очень довольны твоей работой!.. Если желаешь, я буду тебе еще присылать?

Вася ничего ему не ответил, но из его молчания Катышев понял, что он соглашается.

Действительно, дня через два к Христофорову явились два гимназиста из другой гимназии с подобной же просьбой. Заплатить по десяти рублей, как первые, они не могли; Христофоров уступил им и взял семь рублей с обоих.

Слава об его способностях к сочинениям все увеличивалась, и заказчики не переводились; это были преимущественно гимназисты из других гимназий.

IV

Учебный год подходил к концу; занятий было много, готовиться к экзаменам приходилось также немало, и Вася поневоле отказывался от заказов. Он переходил в последний класс. На Пасхе к нему заехал Катышев и чуть не со слезами упрашивал товарища написать для него сочинение.

— Ты пойми только, я теперь буквально не в состоянии сам писать: Буревестник сразу заметит, и тогда я пропал! Напиши, что тебе стоит! Тем более для меня!

После долгих упрашиваний Христофоров согласился и написал ему сочинение.

— С будущего года я тебе порекомендую еще много новых клиентов! — говорил обрадованный франт-гимназист.

Чем ближе подвигалось время к экзаменам, тем задумчивее и прилежнее становился Вася; он боялся математики, в которой был довольно слаб. Долго ночью сидел он накануне этого экзамена в столовой, стараясь запомнить все формулы и правила.

Из спальни доносился тихий храп Анны Петровны.

— Тяжело, брат Вася, тебе! — раздался сзади него голос Шкуйро.

Гимназист вздрогнул и обернулся.

Полная фигура капитана стояла перед ним в темноте.

— Это, брат, не сочинение писать! — продолжал жилец. — Ничего, не робей, выдержишь! Знаешь поговорку: «Смелость города берет», ну, и жарь!

И капитан, шлепая туфлями, удалился в свою комнату.

Ночное появление Шкуйро и слова последнего ободрили Христофорова; минувшей робости как не бывало.

Счастье ему улыбнулось: он вытащил легкий билет, и экзамен из математики прошел хорошо.

По другим предметам он уже не боялся и перебрался в числе первых в последний класс.

Выдрин, с некоторых пор относившийся почтительно к сыну своей квартирной хозяйки, благодаря его заработку, совершенно необычно для себя улыбнувшийся, узнав об успехах гимназиста, слащаво заметил:

— Вот оно-то, прилежание… Ты, Васенька, совсем переменился с тех пор, как сделался прилежнее и стал почитать начальство!

Переходу Васи в последний класс больше всего радовался Шкуйро и даже предложил Анне Петровне поехать вместе с ее сыном на летнее время в деревню, чтобы дать возможность молодому человеку отдохнуть от занятий.

— Вы только посудите, матушка Анна Петровна, сколь это важно! Василий, благодаря своему прилежанию и старанию, теперь уже в последнем классе, через годок студент, а там, смотри, и не заметишь, самостоятельным человеком станет!

— Истинно говорите вы, Анемнодист Семеныч, пробежит это времечко; Вася меня кормить и холить будет…

— Дождетесь, Анна Петровна, дождетесь, голубушка! — уверенно говорил Шкуйро.

Вскоре капитан со своим молодым другом уехал на лоно природы, куда-то по николаевской железной дороге.

«Пишу тебе, Фома Иваныч, — писал Шкуйро своему приятелю Выдрину, — живем мы здесь отлично… Не мешало бы тебе самому к нам приехать, отдохнуть от прогорькой петербургской жизни, деревенским ветерком обвеяться! Купаться ходим в речку, гуляем… Молоко мы пьем с Васей. А больше всего лежим на зеленой муравке и ничего не делаем».

Христофоров, в свою очередь, приглашал к ним приехать Анну Петровну, и последняя, улучив время, отправилась в деревню, где отдыхали ее жилец и сын.

Уговорить же типичного петербургского чиновника Выдрина не было никакой возможности.

— Зачем я к ним поеду, Анна Петровна, — говорил он своей хозяйке, — Что они хорошего там нашли в деревне? Разве у нас здесь худо в городе?

Иссохший канцелярист был так сильно привязан к своей комнате в пятом этаже громадного надворного флигеля в одном из домов по Гороховой, что не находил ничего для себя лучшего, считая свою квартиру каким-то идеалом.

— А знаете, Фома Иваныч, — заметила ему Анна Петровна, — ведь и в самом деле воздух у нас куда хуже, чем там!

— Все это пустяки, матушка Анна Петровна! И здесь жить куда как хорошо! Никуда я не поеду!

Выдрин так ни одного раза в продолжение лета и не был у своего старого приятеля.

Миновало лето… Гимназический муравейник снова закишел Муравьями-гимназистами: снова завертелось громадное образовательное колесо.

— Слушай, Христофор, — обратился Огняшин к товарищу, — правда это я слышал, что ты пишешь гимназистам других гимназий сочинения? Только не ври!..

Василий почему-то покраснел…

— Да, — чуть слышно отвечал он, — пишу…

— Так чего ж ты, чудак-человек, нам ничего не скажешь об этом? — пытливо добавил Огняшин. — Мы тебя не выдадим! Многие из нашего класса попросят тебя также об этом…

Через несколько дней Темпестов дал классу довольно трудную тему для сочинения.

Многие буквально не знали, как за нее взяться. Огняшин не утерпел и рассказал товарищам о Христофоров!..

— Что ж? Вот и отлично, — заговорили опечаленные товарищи. — Пускай для всех пишет! Мы за это ему заплатим!..

Никогда не чувствовал себя Василий так неловко, как в настоящее время; он сознавал, что, соглашаясь на это предложение, он поступает нечестно, как в отношении своего преподавателя, так и самих гимназистов, потому что, не работая по этому важному предмету самостоятельно, они теряли много из необходимого для них знания русского языка.

— Эх ты, дружище, — вступил в общий разговор Катышев, замечая, что Вася колеблется исполнить желание своих товарищей, — не нужно быть таким упрямым! Ты должен приносить и другим пользу!

— Право, господа, я не знаю, — заметил застенчиво Христофоров, — удобно ли это будет? Ведь Буревестник может узнать…

— Бога ради не говори, что ты пишешь для меня, — быстро на ухо прошептал гимназисту Катышев и еще быстрее отошел от него в сторону.

— Мы тебе все даем слово, что Буревестник ничего не будет знать об этом, — сказал Огняшин, — помоги нам только!

Вася должен был согласиться, недовольный, что об его работах узнали товарищи. Получать с товарищей деньги он считал неудобным, а даровая работа ему не улыбалась.

— Что ж, — недовольно говорил он сам себе, — буду писать!

И, злорадно улыбнувшись, прибавил:

— Все же отрадно думать, что этими сочинениями я раздаю им аттестаты на дураков!

V

Началась страдная пора для Христофорова. Он буквально не имел свободного времени, занятый все время заказными сочинениями.

Разумеется, к платным, которые он писал для учеников других гимназий и воспитанников других заведений, он относился с большим вниманием, тщательнее их отделывал, округлял стиль и дошел до такой виртуозности, что мог даже раньше определить, на какую отметку работа написана.

Индивидуальности каждого из преподавателей, ученики которых являлись его заказчиками, были изучены Христофоровым крайне тщательно. Он знал, который из них не любит излишества вводных предложений, который требует от учеников ясности изложения и не терпит многословия. Иные из преподавателей специально обращали свое внимание не столько на стиль, как на строгое соблюдение известных грамматических правил, другим же в особенности нравилась игривость фантазии, метафоры и прочие украшения.

Все это было доподлинно изучено Василием.

Когда ему сообщали о новой теме, заданной в каком-нибудь из учебных заведений, ученики которого состояли его клиентами, он обыкновенно иронически улыбался и снисходительно ронял сквозь зубы:

— Что ж? Темочка не Бог знает какая! Ваш Николай Иванович, несомненно, желает, чтобы она была освещена со стороны ее применения в жизни…

А затем прибавлял:

— Хорошо, зайдите дня через два, я приготовлю! Условия мои вам известны?

И, подавленные его опытностью, заказчики проникались еще большим к нему уважением и уходили вполне уверенными, что за свои деньги они получат безукоризненный товар.

— Однако, ты их в решпекте держишь! — шутливо замечал капитан, как-то раз случайно подслушав разговор Васи с заказчиком. — Сколько содрал с этого?

— Пустяки! — презрительно ответил гимназист. — Семь рублей всего… Да и тема-то пустяшная: переписка Андрея Курбского с Грозным!

— Везет тебе, Вася, — продолжал капитан, — еще только декабрь, а ты уж какую уйму денег заработал!

— Да, маменька уже билет выигрышный приобрела на эти деньги…

— Далеко, брат, пойдешь! Смотри, не зарвись только!

— Что вы, Анемподист Семеныч, мне не впервые!..

— То-то, смотри!

Со своими сотоварищами по классу Василий обращался по-другому. Положим, в этих отношениях проскальзывало сознание своего собственного достоинства, но все-таки он старался, насколько возможно, скрыть это, и писал для них сочинения немногим хуже, чем для самого себя.

Темпестов сильно изумлялся, что подаваемые ему сочинения были написаны вполне порядочно, и приписывал это своей личной энергии, а также отдавал справедливость соревнованию учеников со своим любимцем Христофоровым.

Одно время Темпестов решил было давать темы для сочинения более серьезные, но так как учебный год подходил к концу, то махнул рукою, знай, что гимназистам и так немало работы перед экзаменом на аттестат зрелости.

— Какие нынче темы пошли, — заметил Выдрин. — В наше время и заикнуться бы не подумали, — продолжал он.

— Мало ли чего не было в ваше время, — откликнулся гимназист, продолжая писать.

С некоторых пор он потерял всякое уважение к канцеляристу.

— В ваше время учеников розгами пороли и всех сплошь «тыкали», а теперь о розгах и помину нет, первоклассников на «вы» величают!

Фома Иванович ничего не ответил и смиренно побрел в свою комнату.

— Не по носу табак, видно, — довольная успехами своего сына, заметила Анна Петровна, — понятиев у него настоящих нету, а туда же учить суется!

Вася молчал; ему льстило одобрение матери.

Снова приходилось бросать усиленную сочинительскую деятельность: приближалось время выпускных экзаменов, этой решительной в жизни каждого гимназиста поры, когда юноша переступает порог, отделяющий его от действительной практической жизни.

На этот раз Христофоров еще с большим рвением стал готовиться к предстоящим экзаменам.

Благополучно миновали испытания из латинского и греческого языка и из математики; наступил день письменного экзамена по русскому.

Василий знал, что бояться по этому предмету ему было бы странно, и он уверенно пошел в гимназию, соображая в голове, какая будет прислана из министерства тема.

Большой рекреационный зал был уставлен отдельными столиками, отодвинутыми далеко друг от друга. Посредине зала помещался особый столик, с графином воды и несколькими стаканами.

Христофоров вошел смело в зал и вместе с другими экзаменующимися стал ожидать позволения приняться за работу.

— Христофоров, — услышал он за собою трепещущий голос Катышева, — выручи, голубчик, напиши хоть кратко сочинение!

— Как же я тебе его передам? — тихо спросил Василий товарища. — Это невозможно!

— Пустяки! Ты напиши на бумажке помельче, сложи в несколько раз и подойди к столу, чтобы напиться. Бумажку положишь под графин; после тебя я отправлюсь пить и возьму бумажку.

— Хорошо, — просто ответили гимназист, сознавая, что на его обязанности лежит выручить товарища, раз в продолжение двух лет последний, благодаря его помощи, сделался совершенно неспособным написать сочинение самостоятельно.

— Спасибо, — услышал он слабый ответ Катышева, отодвинувшегося от него в эту минуту.

— Мне только диспозицийку сделай, — проговорил ему другой заказчик, Огняшин, — а там уж мне будет легко! Ты садись крайним на проходе, и когда я буду проходить мимо тебя напиться, ты мне незаметно передай «шпаргалку».

Совесть снова подсказала Христофорову согласиться на эту просьбу.

Директор, распечатав черный изнутри конверт, продиктовал тему русского сочинения и затем торжественно проговорил:

— Господа, прошу занять места и приниматься за работу!

Все с шумом расселись.

Исполняя данное обещание, Христофоров поместился около прохода и немедленно принялся за оба заказанные сочинения.

Минут через двадцать он заметил, что Огняшин, поднявшись из-за своего стола, отправился пить.

Когда он проходил мимо Васи, последний незаметно передал ему желаемую диспозицию…

Обещанное сочинение для Катышева заняло у Христофорова немало времени. Прошло более часа, пока он снес его на условленное место и положил под графин с водою.

Вернувшись, он заметил Темпестова, который с изумлением, указывая на чистый лист бумаги, лежащий на столе, проговорил:

— Что это, Христофоров, вы еще не начинали писать? Я полагал, что вы подадите из первых!

Гимназист с досадой выслушал замечание и торопливо принялся за работу. Необычная нервность мешала ему. Все-таки, желая оправдать слова преподавателя, он чуть ли не первым окончил и подал сочинение.

Результат получился далеко не таков, как он ожидал. Лучшее сочинение оказалось у Катышева, тогда как Христофоров написал только удовлетворительно.

VI

«Христофоров, Василий, окончил весь гимназический курс и удостоен аттестата зрелости».

— Ты куда поступаешь? — опросил Катышев своего товарища.

— Да думаю в университет записаться на естественный… А ты?

— Я подал прошение в горный, только не знаю, как мне быть с сочинением. Подано тысяча двести прошений, а вакансий всего сто семьдесят; конкурс будет строгий, без круглого пятка и не попадешь! Из математики я не боюсь… А вот сочинение!

Христофорову в эту минуту пришло в голову то меткое выражение, которым он прошлый год окрестил своих заказчиков.

«Вот последствия моего «аттестата на дурака», — подумал он про себя.

— Послушай, дружище, — как-то решительно произнес Катышев, — я хочу предложить тебе следующее… Только выслушай меня внимательно! Я узнал, что в горном уже не раз применялся подобного рода способ…

И он, краснея и слегка заикаясь, рассказал про него приятелю.

— Опасная штука, — задумчиво проговорил Христофоров.

— Что тут опасного? Это так просто… Я тебе заплачу хорошо …

Дух наживы с некоторых пор уже не был чужд молодому человеку, и он полюбопытствовал узнать сумму вознаграждения.

— Для этого выработана уже известная такса… Полтораста рублей за сочинение, написанное на круглое «пять», сто с четвертью — на четыре с плюсом и сотня — на четверку. Впрочем, про тебя и говорить не стоит, полтораста верные твои.

— Все-таки нужно подумать…

— Думай, но только не долго! А то придется к другому обратиться!.. Да что тянуть-то! Решай сразу! — продолжал он.

Христофоров наклонил голову.

— Что ж? Пожалуй, я согласен…

— Молодец, люблю за это!

И Катышев бросился его обнимать.

— Послушай моего совета, — продолжал он, — не бросай этого дела! Ты можешь наживать на нем хорошие деньги. Постой, я кой-кому шепну из приятелей, и в технологии ты можешь то же самое проделать.

На этот раз Василий ничего не сказал ни матери, ни своему приятелю-капитану и подал свои документы в горный институт при прошении о зачислении его на конкурс.

В назначенный день он вместе с Катышевым явился в институт. Громадное зало кишело конкурирующими.

В нем уместилась только половина подавших прошение молодых людей, конкурс другой половины был отложен на другой день.

Объявили тему; двери зала заперли, и конкуренты принялись за работу.

Странные мысли обуревали Христофорова… Где-то глубоко-глубоко заговорила в нем совесть; он сознавал, что поступок его далеко не порядочен, что, обманывая таким образом экзаменаторов и давая возможность поступить в институт более слабым, он загораживает этим дорогу более талантливым.

Тем не менее, он старательно принялся за сочинение, тщательно отделывая последнее, и, окончив его, надписал на нем фамилию Катышева.

Передавая его экзаменатору, он знал заранее, что сочинение написано безукоризненно, и это обстоятельство невольно вызвало у него сожаление, что результатом такой работы воспользуется другой. Катышев, давно окончив свое сочинение и написав на нем фамилию Христофорова, ожидал своего приятеля на перроне института.

— Подал? — спросил он Василия.

Тон его вопроса неприятно поразил Христофорова. Нервно настроенный юноша уловил в нем сознательное довольство человека, которому он только что выдал «аттестат на дурака».

— Сколько же тебе платить? — шутливо продолжал заказчик, не замечая неудовольствия товарища.

Василий сумрачно взглянул на говорившего и прошептал:

— Если б я знал, что мне придется пережить столько нравственной муки, я бы и пятисот рублей с тебя не взял.

— Ну, полно, полно! С чего это ты разнервничался? Я так, пошутил. На, получай!..

И Катышев, вынув из бумажника полтораста рублей, передал их Христофорову.

Вид крупной суммы сразу изменил настроение Христофорова. Совесть перестала его мучить, и он первый предложил приятелю зайти в ресторан на набережной Невы, против кронштадтских пароходов!..

— Ну, выпьем за успех сочинения и за твое поступление в институт! — весело проговорил Василий, когда они уселись за столиком и спросили себе вина.

— Спасибо, приятель! Надеюсь, что с твоей помощью это случится… — уклончиво ответил Катышев.

Через несколько времени он сообщил товарищу о новом заказчике, конкурирующем в технологическом институте, и Василий, спокойно выслушав его, просил прислать нового клиента к нему на квартиру для переговоров.

Вернувшись домой, Христофоров отдал сто рублей матери, изумлению которой не было пределов: такой крупной суммы она не получала от сына ни разу.

— Спасибо, Васенька! Спасибо, сынок! — говорила обрадованная вдова. — Нарадоваться на тебя не могу! Ты еще и учения не кончил, а сколько денег приносишь! Не то что другие…

Через два дня к Василию явился посланный Катышевым новый клиент.

Он быстро столковался с «сочинительных дел мастером», и на другой день последний подал прошение в технологический институт.

Точно так же, как и в горном, Христофоров подал свое сочинение под чужой фамилией с тем же блестящим результатом.

Легко заработанные триста рублей увлекали его на новую подобную же работу, но время конкурсных экзаменов уже прошло, и он снова принялся за изготовление сочинений для гимназий и других средне-учебных заведений.

Эта работа отнимала у него порядочно времени, заказчики все прибывали, заработок все увеличивался.

Василий так набил себе руку в этом деле, что заранее знал, на какую отметку он пишет.

Университет он посещал довольно редко, рассчитывая, что к концу года он успеет нагнать упущенное.

За последнее время он пристрастился ко всевозможным кафешантанам и редкий вечер проводил дома.

— Молодой человек повеселиться хочет, не все же взаперти сидеть, как красная девица! — говорил Шкуйро Анне Петровне, когда она жаловалась ему на частые отлучки сына.

Вдова вздыхала, с недоверием относясь в словам своего жильца.

VII

Перейти на следующий курс Христофорову не пришлось. В продолжение целой зимы он очень редко посещал университет и, когда ему пришлось ближе ознакомиться с предметами, которые там читались на курсе, он заметил, что едва ли это ему удастся, так как времени оставалось очень немного.

— Что же? Надо мной не каплет, — сказал сам себе молодой человек и решил остаться еще год на курсе.

С легким сердцем после подобного решения Христофоров продолжал вести рассеянную жизнь.

Скопленные во время зимы несколько сотен рублей помогли ему пронести лето очень весело; он по целым дням ничего не делал, и даже капитан, смотревший на него до сих пор благосклонно, пытался не раз замечать Василию:

— Э, брат, ты, знаешь, того, не перебарщивай! Распустил себя. Эх ты, Васюк!

— Разве я мало работал, Анемподист Семеныч? — недовольно огрызнулся бывший гимназист. — Сами, чай, знаете, сколько я матери за зиму денег перетаскал!

— Знаю, знаю, друг, — поспешил согласиться Шкуйро. — Ты, Васенька, молодец, а все-таки того, не загуливайся!

Этим разговор их закончился, чтобы более не возобновляться. Выдрин, хотя и замечал тоже рассеянную жизнь молодого студента, но не решался никогда ни ему, ни Анне Петровне заметить ни одного слова. Он ограничивался только ничего незначащими замечаниями, которые он говорил как бы про себя:

— Гуляй, гуляй, девица, а дельце помни!

Или в таком роде:

— Эх, погулял бы я, да вот дело-то никуда не пускает!

Обыкновенно он говорил это за обедом, избегая в это время смотреть на Василия, хотя последний не обращал на него никакого внимания.

Прерванная летними вакациями «сочинительская деятельность» Христофорова с осени должна была возобновиться.

Мучившие его прежде упреки совести, колебания: поступает ли он в этом случае правильно, — никогда уже теперь не появлялись у Христофорова.

Он хладнокровно смотрел на свою исключительную деятельность, думая только об одном, как бы побольше заработать. Искушенный в прошлом году крупными суммами, которые ему удалось получить за конкурсные сочинения, он еще в самом начале августа занялся подыскиванием себе новых клиентов, что было ему вовсе не трудно, так как слава о нем между учащимися была довольно распространена. Кроме того, он заготовил несколько официальных копий со своих документов для подачи их в разные учебные заведения и обдумывал, нельзя ли ему дважды выступать на конкурсе в каждом из них, пользуясь тем обстоятельством, что громадное число конкурирующих не могло писать сочинения в один день.

Это ему удалось, он написал пять сочинении в разных учебных заведениях, успешно заработав около тысячи рублей.

Почивши на лаврах до будущего августа, Христофоров снова принялся за изготовление своих обычных сочинений. Заказы не уменьшались, и клиенты чуть ли не ежедневно звонились в маленькую квартирку на Петербургской.

Сравнительно легко зарабатываемые деньги давали возможность Василию проводить все вечера вне дома. С некоторых пор он пристрастился к игре в тотализатор; переход от последнего к картам был нетруден, и азартные игры поглотили все внимание студента.

О посещении университета, прохождении курса, слушании лекций он перестал и думать, не говоря уже о работах в лаборатории. Весною повторилась та же самая история. Знания и подготовки у Василия не было никаких, переход на второй курс сделался еще более затруднителен, и волей-неволей ему, чтобы остаться в университете, пришлось переменить естественный факультет на восточный.

«Как это я раньше до этого не додумался? — оправдывал он сам себя. — Ну, что мне мог дать естественный?! Тогда как, по окончании курса на восточном, предо мною открыта широкая дорога. Людей со знанием восточных языков ожидает блестящая будущность. Россия все более и более укрепляется на Востоке. Такие люди требуются там. Почем знать, может быть, меня ожидает блестящая дипломатическая карьера?!»

И молодой человек, весь отдавшийся фантастическим проектам и мечтам о будущем, легко перенес потерю целых двух лет. Увы, вкоренившаяся у Христофорова привычка ничего не делать для прохождения курса, легкий заработок, азартные игры, различные развлечения — не давали ему возможности подвигаться успешно на вновь избранном им факультете.

Быстро промчавшийся год, оставивший в Василии только какой-то угар, опять приковал его к первому курсу. Новая неудача не образумила молодого человека; советы матери и капитана только еще более раздражали его.

— Какое вам до меня дело, Анемподист Семеныч? — решительно ответил он Шкуйро, пытавшемуся указать ему всю ненормальность подобных занятий в университете. — Для матери я зарабатываю деньги, а что касается того, как я должен поступать и каковы мои намерения, — позвольте мне знать самому!

— Но все-таки пора тебе за ум взяться. Подумай только: четвертый год, — и все на первом курсе!

— Мне просто надоел университет, я вижу, что я сделал ошибку. Мне следовало по выходе из гимназии прямо поступить в горный, это мое призвание.

И Василий указал на Катышева, переходившего уже на пятый курс.

— А что он в сравнении со мною? Нуль, тупица!

Разговор с капитаном еще сильнее утвердил его в сознании, что его прямое призвание — быть горным инженером. И, вполне отдавшись этой мысли, Василий вышел из университета, пробыв в нем четыре года.

— Что ж, молодой человек, может быть вам перст Провидения указывает эту дорогу, — вкрадчиво заметил Фома Иваныч, когда как-то весною Христофоров, вернувшись домой, не застал никого, кроме Выдрина, дома и разговорился с ним о своем намерении поступить в горный.

— Большие люди оттуда выходят! — протянул канцелярист и, многозначительно вздохнув, поднял глаза кверху.

— Вы правду говорите, горное дело в России так еще слабо обслуживается, мало разработано, знающие толковые люди найдут здесь громадное поле для своей деятельности.

Ни Анна Петровна, ни капитан ничего не могли возразить против намерения Василия.

Вихрем пролетело все лето, надвинулся август.

Конкурс в этом году был один из самых трудных, конкурировало более полуторы тысячи человек.

— Что ж из этого? — пожимая плечами, возразил Христофоров на осторожное замечание капитана. — Разве не писал я несколько лет подряд сочинения на конкурсе, за других? Разве не получал я высшие отметки! Во всяком случае, для себя-то я лучше постараюсь! — хвастливо закончил Василий.

Через несколько дней он отправился на конкурс.

Совершенно непривычная ему робость сразу овладела молодым человеком. Тема была далеко не из самых трудных, но мысль, овладевшая Христофоровым, что он должен написать лучше, чем кто-либо из конкурирующих, не давала ему покоя; он волновался, порывисто писал, нервно зачеркивая написанные страницы, снова начинал. Сочинение у него как-то не клеилось, мысли перепутывались, ему все казалось, что он может еще лучше написать. Снова начиналось лихорадочное «строчение», исправление написанного, и он подал свое сочинение одним из последних.

Невеселые думы овладели студентом, когда он возвращался после конкурса домой. Что-то непредвиденное, фатальное, чувствовал он над своим до сих пор неизменчивым счастьем.

Предчувствия его сбылись. Отметка за сочинение была только «тройка», и он не попал в институт.

— Многим раздавал я «аттестаты на дурака», но теперь я выдал его сам себе! — горько заметил Христофоров.

Он не пытался более поступить в высшее учебное заведение; неудача в горном институте так на него повлияла, что он начал опускаться все ниже и ниже.

Теперь он репортерствует в маленькой газетке, за гроши пишет прошения безграмотному серому люду и… пьет горькую.

«Нива» № 37-38, 1902 г.