Константин Бальмонт «В далекой долине»

В далекой долине, где дышит дыханье дымящихся
           давностью дней,
Я думал дремотно о диве едином, которое Солнца
           древней.

Как звать его, знаю, но, преданный краю, где дымно
          цветут головни,
Как няня — ребенка, я знанье качаю, себе напеваю:
          "Усни".

В далекой долине, где все привиденно, где тело
          — утонченный дух,
Я реял и деял, на пламени веял, был зренье,
          касанье и слух.

В раздвинутой дали глубокого дола ходили дрожания
          струн,
Мерцанья озер и последние светы давно закатив­шихся
          лун.

На светы там светы, на тени там тени ложились
          как лист на листок,
Как дымы на дымы, что, ветром гонимы, бессильно
          курчавят восток.

И я истомленно хотел аромата, жужжанья тяжелого
          пчел,
Но весь бездыханный был тихий и странный,
          мерцающий в отсветах, дол.

Цветы несосчитанно в дымах горели, но это
          цвели головни,
И вились повсюду кругом однодневки, лишь день
          промерцавшие дни.

И тихо звенели, как память, без цели, часы, что
          мерцали лишь час,
Что были не в силах замкнуть в мимолетность —
          в века переброшенный сказ.

У всех однодневок глаза изумрудны, и саван
          на каждой — сквозной,
Во всех головнях — самоцветы, но в дыме, охва­чены
          мглой и золой.

В них очи, но волчьи, но совьи, но вдовьи упреки
          и жалость о том,
Что, если б не доля, сиял бы там терем, где ныне
          обугленный дом.

В далекой долине, среди привидений, искал я
          виденье одно,
И падали в сонное озеро звезды, стеля
          серебри­стое дно.

Я жадно смотрел на белевшие пеплы, но вдруг
          становился слепым,
Когда, наклонясь над горящим рубином, вдыхал
          я развилистый дым.

Я реял и деял, я между видений досмотр
          при­никающей длил,
А пламя древесное тлело и млело, ища
          перебрызнувших сил.

Деревья, где каждая ветка — свершенье, до самого
          неба росли,
А я, как скупец, пепелище ошарив, искал
          изумрудов — в пыли.

Воздушные лики, и справа, и слева, тянулись
          губами ко мне.
Но дива иного, что Солнца древнее, искал я в
          замгленном огне.

Внезапно сверкает разъятие клада, который
          скры­вался года,
Но знай, что тревожить, безумный, не надо того,
          что ушло навсегда.

Едва я увидел глаза, что горели в мой цар­ственный
          полдень звездой,
В далекой долине дремоты глубокой набат
          про­катился густой.

Где в струнном дрожаньи, над зеркалом влаги,качался
          как лилия сон,
Кричащим, гремящим, по огненным чащам, прорвался
          хромающий звон.

И сонмище всех однодневок безгласных грома­дой
          ко мне понеслось,
Как стая шмелей, приготовивших жало, как стадо
          разгневанных ос.

Я вскрикнул. И дух, отягченный как тело, в
          набате и дыме густом,
Крылом рудометным чертил неумело дорогу в
          остывший свой дом.