Лазарь Кармен «Синие глаза»

VIII

В половине июня приехала Катя, и Яшин перестал бывать у Веры. Он забыл про все унижения и обиды. Началась опять посылка цветов и записок с просьбой о свидании. И как и до того, Катя оставалась холодной; холодно принимала его цветы, а если и являлась на свидание, то на короткое время, уклоняясь от разговоров о любви.

Однажды вечером на бульваре он сказал ей:

— Нам необходимо объясниться.

— Да, да, — живо подхватила она.

Сошли в нижнюю аллею к гроту и сели.

Волнуясь и путаясь, Яшин объявил, что измучен: два года любит он ее и до сих пор не выяснил её отношений к нему.

Катя спокойно ответила, что сочувствует ему, но, что более, чем на дружбу, пусть не рассчитывает; она не раз твердила это ему. Говорила еще, что собирается в Петербург на курсы…

Яшин слушал молча, и каждое слово её было для него ударом молотка по гробу.

В кустах сильно зашуршало и запахло сыростью.

— Будет гроза, идем, — сказала она сухо.

Поднялись опять наверх. Небо к тому времени почернело, и морской ветер бешено кружил тучи густой пыли вместе со всяким сором. Как испуганное стадо, шарахалась в разные стороны публика, неуклюже перепрыгивая через газоны и железные цепи. По аллее, катком катилась панама, и ее смешно догонял лысый господин в чесучовом пиджаке.

Катя быстро попрощалась, — она торопилась к подруге, — и в эту минуту вслед за оглушительным треском и грохотом сорвался ливень. Публику с бульвара и улиц окончательно смело; она вся устремилась под навесы и балконы. Промчался ванька, бешено нахлестывая вымокшую кудрявую клячонку. Яшин же, не замечая ливня, шел медленно, пошатываясь по панели. Он вспоминал беседу с Катей, её холодные жестокие слова. «Итак, здание, которое он так долго и с трудом возводил кирпич за кирпичом, рухнуло. И как, глупец, он смел мечтать о ней, такой чистой, красивой».

Яшин долго кружил, шлепая по лужам и натыкаясь на прохожих, и, когда, поднял голову, увидал перед собой знакомый пятиэтажный дом, в котором жила Вера. Яшин машинально прошел в подъезд и поднялся к ней на третий этаж.

Вера была дома. От неожиданности она растерялась. «Он ли это? И где пропадал он так долго? Она, право, не знала, что и подумать. — Болен, уехал… Но Боже, какой вид? Он весь мокрый».

Она засуетилась — приказала подать самовар, достала из буфета бисквитов, рому; зажгла почему-то две свечи на комоде, хотя ярко горела под розовым абажуром пузатая лампа, и поставила подле него на столик снятую с подоконника вазу с ландышами.

Яшин не видал ее месяц, и она как будто посвежела, повеселела. На ней был тесный голубой халат, и он так шел к её тонкой, высокой фигуре с мягким круглым лицом и стриженной белокурой головой.

Согревшись, Яшин пересел на диван. Села и она. Вера не могла скрыть своей радости. Она ласкала его своими прекрасными синими глазами, усмехалась и часто брала его за руку.

— Рассказывайте, что у вас… Катя приехала?

— Да, — ответил он уклончиво.

— То-то вас не видать было. А я совсем здорова. Послушалась вас — гуляю много, читаю и опий забросила…

— Хвалю.

За окном было мрачно, сыро, — булькала и звенела вода в невидимых лужах и тумбах и сыпал дробью в крышу и стекла дождь, а в комнате было уютно, тепло, пахло ландышами; так хорошо горели свечи и розовая лампа, а рядом сидела эта милая девушка такая хрупкая, красивая, как бы омытая страданием.

Яшин вдруг с рыданием припал к её коленям. Вера низко наклонилась над ним и забормотала:

— Боже мой… что вы… ну, успокойтесь, не надо!

Но он не успокаивался. Обида слишком была велика; им, как мужчиной, пренебрегли.

Вера легко провела рукой по его волосам. Рука у неё была тонкая, теплая, и так приятно было прикосновение её.

— Ну, довольно, прошу.

Он поднял голову и с признательностью поцеловал ее в висок. Она широко раскрыла глаза. Она так жаждала ласк, так истомилась по ним; долгими бессонными ночами грезила о них. И вот грезы её осуществились.

Она крепко обняла здоровой рукой шею Яшина, прижалась к его лицу теплой порозовевшей щекой и, целуя его, лихорадочно лепетала:

— Мо-ой! Ты мой!

— Да, — ответил он безотчетно.

Щеки её разгорелись пуще, глаза стали глубже, и из них, как бы, шли две голубые волны. И вся она до неузнаваемости стала гибкой, как лоза, сильной.

Яшин дивился этому превращению. Воистину любовь могуча и творит чудеса.

Вера не переставала лепетать. И откуда взялся в ней поток слов:

— Любишь! Да! Целуй, целуй!.. Я сума сойду… скажи — я не кажусь тебе поглупевшей? Я глупая, глупая…

Она радостно усмехалась, вздыхала, теребила его за руку, плечо, и сыпала нежностями, беспорядочно переплетая их воспоминаниями детства, рассказами о встречах с незнакомыми ему лицами, о жизни у родных в Новгородской губернии.

«Вот бы ему поехать к ним. Родные у неё добрые и будут рады ему. Славно у них. Большой фруктовый сад, а там дальше — река, лес… Она любит полевые работы и часто, переодевшись, в крестьянское платье, жнет весь день вместе с девушками. Солнце жарит, а ей нипочем… Работает до захода солнца и, закинув грабли за плечи и убрав голову венками, с песнями возвращается домой. А когда заберешься на воз, в душистое сено»…

Яшин не спускал с неё глаз, так хороша была она. Дрожащей рукой притянул он к груди её голову.

На минуту мелькнуло строгое лицо Кати; оно было строже, и он устыдился своей измены. Следовало немедленно бежать, но он был не в силах,

IX

Лег Яшин в ту ночь поздно и встал с твердым решением не думать о Кате, тем более, что после вчерашнего объяснения с нею и неожиданной сцены у Веры, путь к ней был окончательно отрезан. Но, как он ни старался, она не выходила у него из головы.

К вечеру Яшин не утерпел и, как побитый пес, поплелся к ней. Он проходил много улиц, где были знакомы ему каждый дом, мелочная, фонарь, вывеска.

Вон и дощатый мост над оврагом, где всегда дежурят для перепряжки в вагон две рослые лошади в сбруе и молодой конюх, а позади него родной беленький одноэтажный домик о четырех окнах, закрытый с улицы акациями.

Яшин был убеждён, что Катя не примет его, а если и примет, то как чужого. Но, против ожидания, она встретила его чрезвычайно ласково и горячо пожала обе руки. Она ввела его в свою голубую комнатку, пахнувшую свежей краской и лаком, с белой сверкающей постелью, зеркальным шкафом и старинными часами на мраморных колонках — строгую и чистую, как она сама.

Срывающимся голосом, робко и виновато она заявила ему, что не спала всю ночь. Она не могла простить себе, что обошлась с ним вчера так резко. Она хотела сегодня утром послать ему письмо, или сама бежать к нему. Тщательно порывшись в себе, она убедилась, что любит его и он очень близок ей… ближе даже отца, матери. И она не может простить себе, что причинила ему столько огорчений…

Она стояла перед ним сейчас взволнованная, сияющая.

Яшин восторженно обнял ее:

— Какая ты добрая.

— Это ты, ты сделал меня доброй… Тс… идут. — Она тихонько высвободилась и поправила прическу.

То был восхитительный вечер. До полуночи бродили они, обнявшись, по улицам, а когда все уснуло вокруг, стало пустынно и тихо, и только пересвистывались и перестукивались сторожа, они уселись на лавочку перед домом и целовались без конца до зари, осыпая друг друга ласкательными именами.

А за этим вечером последовали другие, более восхитительные. Это было пиршество любви. Они жили, как во сне. С вечера уходили в парк, на бульвары, на берег к морю, выискивали укромные уголки и брали все, что дает сильная, взаимная любовь. Они совершали тысячи мелких безумств и шалостей. Яшин убирал её волосы светляками, а она клала к себе на колени его голову, и он легко и широко вдыхал ароматы парка и глядел в черное, переливающееся алмазами, небо. И когда он отводил глаза и обращал их на Катю, низко склонившуюся над ним и такую загадочную в темноте, она казалась ему одной из звезд, скатившихся сверху.

Часто они брали шлюпку, причаливали к отдаленному берегу, где, насупясь, стояли высокие, одетые влажным мхом, скалы и тихо плескалась вода и до рассвета лежали на песке. Иногда, утомленная ласками, поправляя растрепавшуюся прическу и нашаривая выскользнувшая гребенки и шпильки, она говорила ему с затуманенным взором:

— Тебе меня совсем не жаль…

Захваченный любовью, Яшин совершенно забыл про Веру и, когда вспомнил, ему стало страшно. «Господи, что он наделал? Обидел ее, такую тонкую, хрупкую. Она так много страдала, и он прибавил к её страданиям еще. Поднял на высоту и с размаху швырнул оземь. Но разве он желал этого? Вышло так неожиданно… Что с нею, и что думает она о нем?»…

Яшин хотел пойти к ней, но не мог.

Прошли два месяца. Акация и сирень отцвели, осыпались, ночи стали короче, прохладнее, море из тихого шумным. Яшин и Катя вечерами теперь спокойно обсуждали будущее: они поедут в Петербург, он в академию, она на курсы, и все чаще и чаще вставала перед ним Вера.

— Что с тобой? — спрашивала Катя. — Ты грустен.

— Разве?

X

И вот однажды он пошел к ней. Вера встретила его, как всегда, ласково.

В комнате у неё было мрачно, тускло, и в беспорядке валялись на комоде, кушетке и постели разные предметы туалета. Пахло сильно йодоформом, и одна створка ставень была закрыта.

Вера недавно перенесла еще одну операцию, четвертую по счету, выскабливания кости, и не совсем еще оправилась. Она еле держалась на ногах, и лицо было бледное, усталое. Как тогда в тот вечер на ней был узкий синий халат.

Она извинилась за беспорядок, насколько могла прибрала комнатку и открыла створку ставень. Она хотела еще поправить полотенце над зеркалом, но вдруг сильно побледнела и качнулась.

— Что с вами? — и Яшин привскочил на стуле.

— Пустяки, — и она болезненно улыбнулась.

Она потом опустилась против него на стул.

Стараясь не глядеть на нее, Яшин заговорил о пустяках — погоде, театре.

Вера слушала его молча, изредка кивая головой. Она ни разу не спросила, почему его так долго не было. И только в бесконечно грустных синих глазах её он прочитал упрек.

Яшин посидел десять минут и стал прощаться.

— Заходите, — сказала она просто.

Яшин пробормотал «хорошо» и, согнувшись, почти выскочил из дверей. И долго-долго, много лет спустя он не мог забыть этих синих глаз и скрытого упрека в них…