Мария Пожарова «Стихотворения в прозе»
I. Два Ангела
Ребенок заснул в глубине долины, и над изголовьем его сошлись два Ангела. У одного были солнечные кудри, обвитые светлым венком из колосьев. Одежды его были — как струи земных источников, отражающих небесную лазурь. Грудь его тихо дышала под вязью пурпуровых роз, источавших опьянительно-сладкое благоухание, а улыбка его была — как луч зари на розе.
Он протягивал ребенку цветок жизни, солнечный, златоустый цветок жизни… И взор Ангела сквозь опущенные ресницы радовался на вешнее убранство долины.
Другой не касался стопами земли.
Волосы его были темнее, чем море в безлунную ночь, и высоко над челом его горело Семизвездие, подобно колеснице, призывающей ввысь. Одежды его были — как туча, несущая скрытые молнии. Два острых багряных крыла его вонзались в небо, как огненные мечи, и глаза его струили блеск нестерпимых на земле радостей.
Он держал в руках звезду, подобную пылающему смарагду, — и ребенок потянулся за ней, дрожа от неодолимого восторга.
Тогда Ангел жизни отступил, и цветок в его руке увял, сомкнув золотые уста лепестков.
И, шелестя, из венка колосьев выпал один незрелый колос, еще не принесший зерна.
II. Облака
Солнце еще не зашло, а месяц уже яснеет в вышине прозрачно-острым полукругом, — тот бледный, дневной месяц, про который у поэта сказано, что ночь вольет в его тусклое стекло свой душистый и янтарный елей.
Три облака вижу я на закатном небе: лазурно-золотое, пламенно-красное и белое, как пена…
Первое облако уносит душу в страну светлых призраков и радостных чудес. Нежно-текучее, оно в то же время похоже на веющее крыло. Небывалые цветы, светясь синим огнем, расцветают и тают в его зыбких волокнах. Среди цветов блуждает лазурноокая воздушная отшельница с длинными нитями жемчуга в руках… Это — Дева-Мечта, Дева-Сказка. Лебединые перья качаются над ее головой, а взоры ее обещают невозможное.
На красном облаке пламенеют знойно-блещущие, багряные сады. Там бушуют огнеструйные водоскаты и, словно алые яхонты, горячо рдеют маки. Это сады страсти, они подвластны пышнокудрой царице в одеянии, сотканном из цветистого зарева. Она пьет кипящее вино из огневого кубка: на плече у нее сидит Жар-птица, а у ног извивается златочешуйчатый дракон. И с губ царицы слетают на землю призывные, вкрадчивые слова и падают в сердца людей, словно жгучие струнки вина.
И еще третье облако вижу я в небе.
Белое и недвижное, оно ближе всех к месяцу. Длинной застывшей пеленой стелется оно снизу, а сверху зубцы его поднялись крестом. У подножия креста сидит бледная женщина, — такая бледная, словно ночь, подкравшись, выпила поцелуем всю ее кровь до последней капли. Таинственные глаза у этой женщины: все знавшие и все позабывшие. И в улыбке ее — прощение для всех… для всех… И руки ее, простираясь вперед, зовут к себе каждого.
III. Девушка в лесу
Когда я буду умирать, светлый ангел раздвинет передо мною пелену, закрывающую мое прошлое.
И в этот миг я увижу золотистую тропинку, бегущую с горы среди розового вереска: и вдали бесконечные леса, нежнослитые с горячей голубизной неба, и воздушные лилии облаков на живых островах из белой пены.
И я увижу молодую девушку в розовом платье, скользящую среди розового вереска, опьяненную розовым блеском утра.
И я увижу моими предсмертно-прозревшими глазами, что эта девушка светится вся насквозь в своем легком и молчаливом стремлении. Все ее существо сплетено из солнечных нитей безгрешной радости и голубых волн лазури, и она несет в своей груди сердце, затопленное лазурью и золотом, лучезарное сердце молодости.
И вереск кивает ей мириадами шелковых цветочков, и сосны зовут ее темными ветвями, и даже суровые камни полны благословения.
И она простирает вверх тонкие руки, одинокая в своем пустынном лесу, и шепчет мечтательным голосом, с глазами, затуманенными от любви: «Я хотела бы умереть в такое утро!»
1911 г.