Мария Веселкова-Кильштет «Боги»

Поэзия|
Екатеринин день. Лучом своим бесцветным
Сквозь окна льется свет. Еще открыт музей.
Здесь спорят знатоки, там праздный ротозей
Стоит, задумавшись пред полотном заветным.
А сторож, Пров Лукич, ворчит под нос угрюмо:
«Чего глядеть? Ступай! Смотри, какая тьма!
Пора б и запирать. Наверное кума
Давно уж не дождется кума.
Кутнем на славу мы! Святой Екатерины
Всего лишь раз в году!
Ах, скоро ль попаду
Сегодня я на именины».
 
Но вот, вот наконец раздался в дальнем зале
Столь ожидаемый звонок.
К высоким окнам со всех ног
Дежурные в музее побежали,
Привычною рукой задернули все шторы,
Придвинули скамьи, убрали лишний стул,
И смолк вдали последний гул
Шагов людей и разговоры.
Сгустился мрак. Темней картины в раме.
Сливается в пятно расписанный плафон.
Безмолвье жуткое царит, как после похорон
В закрытом, опустевшем храме.
А там за шторами зажглися фонари,
Там жизнь кипит и бьется, и трепещет,
И на небе вечернем блещет
Последний луч вдруг вспыхнувшей зари.
Но грустно он скользит по зданиям казенным,
По голым стенам, где, смягчась порой,
Природа скрасила их плесенью сырой,
Да кисть белильщика прошлася по колоннам.
Что людям красота? Несутся их кареты,
Гурьбой прохожие спешат.
Забыт музей. Пусть мирно спят
Картины, статуи, портреты!..
 
Протяжно полночь бьет, и — луч засеребрился.
Шнурок от ветхости ли сгнил,
Иль Пров Лукич небрежен был,
К куме своей заторопился,
Но штора сорвалась. Волшебный блеск потоком
Пролился в темный зал.
Он мрамор белый целовал
И весело играл на потолке высоком…
Чьи там шаги скользят по штучному паркету?
Быть может, пробежала мышь.
А это что за шум? Как будто бы камыш
По ветру шелестит, обрадовавшись свету?
Откуда-то волной несутся звуки пенья…
Вот тихий смех и вздох, и стон…
Из золоченых рам со всех сторон
Спускаются со стен знакомые виденья.
Герои разные в кафтанах, тогах, латах,
В боярских опашнях и в пышных париках
Смеются, говорят на разных языках
И движутся толпой в покинутых палатах.
Все, чем художник жил, чем сердце страстно билось,
Пока водила кисть рука,
Шумит кругом, как бурная река,
Все снова ожило и снова воплотилось.
 
Лишь на высоком пьедестале
Красавец-юноша с отбитою рукой
Стоял, склонясь кудрявой головой,
Всю ночь недвижен в светлом зале.
«Скажи, зачем молчишь? Ты видишь, луч случайный,
Блеснувший средь полночной тьмы,
Нас разбудил, воскресли мы…
Один ты скован силой тайной.
Кто создавал тебя, не ведал вдохновенья,
Не знал блаженных мук творца,
И вышел ты из-под резца
Наверно на заказ, продажное творенье!
Ты куплен на чужбине дальней,
Ты ворвался сюда, как вор…»
И поднял вдруг сверкнувший взор,
Вздохнув всей грудью, бог печальный.
«Да! Создан я в краю далеком
Под небом вечно голубым!
Ко мне толпы текли потоком
С благоговением немым.
Я не продажное созданье:
Я бог, и я любил людей.
Их мысль, их счастье и страданье
Понятно все мечте моей.
Своей улыбкой благосклонной
Даря им радости и мир,
Я дым кадильниц благовонный
Вдыхал под пенье звонких лир.
Во славу мне нарцисс, лилея,
Гирлянды и венки из роз,
В последний раз в восторге млея,
Впивали капли светлых рос.
Сиял мне месяц молчаливый,
Меня, лобзая, солнце жгло,
И ветерок, шепчась с оливой,
Ласкал мне ясное чело.
А вы?.. Здесь в этих тихих залах,
Средь этих стен глухой тюрьмы
Для вас нет солнца, зорь нет алых,
Нет звезд, сверкающих из тьмы,
Зачем вы в вечном заточенье?
Что людям вы? что люди вам?
Одна забава, развлеченье…
Вы — не сродни былым богам.
Нет!.. Нас не прятали в чертоги,
Но, воплощенные мечтой,
С людьми мы вместе жили, боги,
И жизнь дышала красотой…»
 
«Долой! Долой его!» Кругом раздались клики,
И поднялася кутерьма.
«Он варвар, а не бог!..» Несется хохот дикий:
«Ха-ха-ха-ха! Музей — тюрьма!..
Он смел сказать, забавою народу
Должны мы только вечно быть?
Докажемте скорей, что ценим мы свободу:
На свет! На волю все! Давайте стекла бить!..»
 
Но тут лучом больным и мутным
Сквозь окна разлился забрезживший рассвет,
И в замешательстве минутном
Застыли рыцарь и атлет.
Потом, расправив платья, тоги
И сдвинув шапки набекрень,
Виденья все, давай Бог ноги,
Спаслись под рам привычных сень.
И вскоре Пров Лукич походкою тяжелой
Вошел и сел. Но ах, знакомый зал
Он в это утро не узнал:
Аскет стал нимфою веселой;
Висели рамы как-то криво;
Была похожа на куму
Маркиза и тайком ему
Все глазки щурила игриво…

«Стихи и пьесы» (1906)