Мария Веселкова-Кильштет «Разбитый кувшин»

(Будуар светской женщины. Хозяйка сидит, с раскрытой
книгой на коленях, у топящегося камина).

Итак, мы встретились. Ни слова,
Что знали мы друг друга встарь.
Разбит былой любви алтарь
И все, что было в ней святого…
Скажите мне: зачем упорно
За мной следили вы вчера?
Давно минула та пора,
Когда безмолвно и покорно
Я перед вами трепетала.
Вы знали, — я любила вас,
Как любят только в первый раз:
Часы, минуты я считала,
Волнуясь в ожиданьи встречи,
И после долго предо мной
Стоял ваш образ, как живой,
Звучали в сердце ваши речи.
Какой высокий, благородный
Я смысл найти умела в них,
Как много видела святых
Я чувств в душе у вас холодной!
В мечтах о вас ночной порою
Я средь моих ребячьих дум
Дарила гениальный ум,
Таланты, доблесть их герою.
Как дорога мне беззаветно
Была в вас каждая черта, —
Ваш лоб высокий, складка рта
С усмешкою едва заметной.
А вы?..
Был бал. Весь разукрашен,
На рейде ждал гостей фрегат.
Гирлянды зелени висят
Средь пушек и дозорных башен.
Узором пестрым веют флаги.
Вкруг стройных мачт, воздушных рей
Обвились цепи фонарей,
В зеркальной отражаясь влаге.
Волшебный первый бал мой! Много
Слова мне эти говорят:
И первый до полу наряд,
И ветка роз в прическе строгой,
И сердца быстрое биенье,
Веселья детского прилив,
Певучий, вкрадчивый мотив
И вальса плавное движенье….
Танцуем мы. В чаду мятежном
Вы мне казались так близки!
Я на пожатие руки
Вам отвечала словом нежным.
Да, я, как истая Татьяна,
Хотя и не писав письма,
Что влюблена в вас без ума,
Призналась сразу, без обмана.
Порыв наивной институтки
Стал достоянием молвы.
Ее не пощадили вы.
Какие вызвал злые шутки
Рассказ ваш о ее признанье
Среди насмешливых друзей,
Как издевались все над ней
Без милости и состраданья!
Но вас так это занимало,
Вам так понравилась игра,
Что вы до самого утра
Ломались для потехи зала.
В любви кляняся бесконечной,
С меня вы не сводили взор
И выставляли на позор
Все чувства девочки беспечной.
 
На утро в дымке серой моря
Скрывался медленно фрегат.
Слезой туманился мой взгляд, —
То было лишь начало горя.
Ушла эскадра ваша. Снова
Уж все входило в колею…
Вдруг тайну тетушке мою
От слова выдали до слова,
И началось тогда мученье.
Сперва торжественный допрос
Мне: правду ль говорит донос
Об этом страшном униженье?
Ужель в шестнадцать лет девчонка
Вконец испортиться могла?
Так много лицемерья, зла
Таилось в сердце у ребенка?
Вам смела вешаться на шею,
Вести любовный разговор
И на семью навлечь позор,
Начав безумную затею!
Но тут я объяснила с места:
Нет истины в речах таких, —
Вы «перед Богом» мой жених,
Я ж «не девчонка, а невеста».
В шестнадцать лет мы все мечтаем:
Где есть любовь, — там и венец:
Какой же может быть конец?
Людей и жизни мы не знаем.
Пытала тетушка напрасно,
Просили ль вы моей руки.
«Все, тетя, честны моряки!»
И я расплакалась ужасно.
Ах, если бы и ныне слезы
Лились так просто у меня,
Вас ни минуты не виня,
Я вспоминала б эти грезы.
 
Мне стал несносен пляж открытый,
Толпы гуляющей поток,
Я убегала в уголок
Средь чащи парка позабытой.
О возвращении в столицу
Я там мечтала всей душой
И рисовала пред собой
Картин блаженных вереницу:
Как вы, сияющий, в мундире
К нам в первый раз войдете в дом,
Как поздравляют нас кругом
И всяких благ желают в мире.
Вот вы привозите букеты.
Мне шьют приданое. Вокруг
Веселый рой моих подруг
Ест с наслаждением конфеты,
А мы вдвоем рука с рукою
Сидим; про разный нежный вздор
Ведем мы тихий разговор
И только заняты собою.
Потом в блестящем освещенье
Наш милый институтский храм.
Атлас положен в ноги нам.
Священник в белом облаченье
Обводит нас вкруг аналоя,
И, шлейфом шелковым шурша,
Как под фатой я хороша,
Как вы похожи на «героя»!
 
Настала осень. Распростились,
Мы с городком, где счастье мне
Так улыбалось в сладком сне,
И вскоре дома очутились.
И вот мы делаем визиты
И принимаем их с утра;
Уж начались и вечера,
Запел и тенор знаменитый, —
Вас нет и нет. Что значит это?
О Боже, не больны ли вы?
Тут обнаружилась, увы,
Вся пустота и пошлость света.
Однажды тетушка в волненье,
Снимая зимний свой наряд,
Вошла ко мне: «Благодарят
Вот нынче как за попеченье!
Как покажусь я вновь средь пляжа?
Хорош жених! Что скажет свет?..»
И пригласительный билет
Был подан мне из саквояжа.
На лиловатом нежном поле
Ряды печатных, четких строк.
«Вперед, голубушка, урок!»
Ах, сердце сжалось вдруг от боли:
Я имя ваше дорогое
Прочла там с именем другим.
Зачем оно здесь рядом с ним?
День… церковь… что это такое?
И вдруг я страшно побледнела.
Да, тетушка была права:
Мужские клятвы лишь слова,
А я их приняла за дело.
Все чувства разом замолчали;
Остановилась в жилах кровь.
Как будто все взяла любовь, —
В душе ни гнева, ни печали,
Не вырвалось из уст рыданья,
Навеки высохли глаза,
И ни единая слеза
Не облегчила мне страданья.
 
Для соблюденья этикета
Я появлялась на балах
С улыбкой гордой на устах,
Чтоб ей отвлечь вниманье света;
Но было ль то воображенье,
Иль просто бред души больной.
Я все насмешку над мной
Читала в каждом выраженье.
В семейном, тесном нашем круге
Меня, конечно, берегли,
Но жалость разве знать могли
Пустые светские подруги?
Нет, как пчелу в гнезде осином,
Меня преследовал их взгляд,
И жалил больно острый яд
На тонком языке змеином.
На вашем бракосочетанье
Я даже в церкви не была,
Но долгом каждая сочла
Мне лишь усилить испытанье:
Во всех подробностях узнала
Невесты пышный я убор,
Про ваш сиявший счастьем взор,
Про блеск и многолюдство зала…
 
И потянулись вереницей
Печальной молодости дни;
Зимой в столице шли они,
А летом вечно за границей.
Мы не встречались; лишь подруги
Спешили точно доложить,
Как вы умели чудно жить,
Какой вы клад нашли в супруге.
И пред обманутой Наташей,
Чтоб не забыть на миг ей зла,
Всегда раскрытая была
Страница новой жизни вашей.
 
Не раз пыталась в эти годы
Мне тетя сватать женихов;
Один ответ ей был готов, —
Я не отдам моей свободы.
Но было суждено Татьяну
Еще сыграть мне в жизни раз:
Послал нас доктор на Кавказ;
Там генерал почтенный рану
Лечил целебною водою;
Он тетушку пленил мою,
И руку предложил свою,
Оставшись раз вдвоем… со мною.
«Найдешь со стариком ты счастье…»
Гадалка предсказала мне, —
И жениху я, как во сне,
Тогда дала свое согласье.
Мы зажили спокойно, мило;
Муж баловал меня, как мог;
Детей нам только не дал Бог,
Хоть жарко я о них молила.
 
Прошло семь лет. В начале мая
Он заболел и целый год
Страдал ужасно. Мой уход
Благословлял он умирая.
Я к мужу привязалась сильно:
Он был мой друг, моя семья,
И вот осиротела я, —
Все взято насыпью могильной.
Знакомый, тот же старый холод
Без слез я ощутила вновь;
Он леденил опять мне кровь…
Ужасен он тому, кто молод!
Науки, музыку, искусство, —
Я все пыталась полюбить,
Чтоб чем-нибудь хоть заменить
Навек утраченное чувство.
Напрасно я в церквах молилась, —
Царила в сердце пустота:
Молитв священных красота
В душе ничем не отразилась.
Я раздавала подаянье,
Я навещала сирот, вдов:
О, сколько слышала я слов,
Мне обещавших воздаянье!
Но тщетно было все. Полсвета
Я вновь объездила кругом, —
Тоска всегда, везде, во всем,
Душа все также не согрета:
В закате рдеющие горы,
Седой и грозный океан
И кипарисы южных стран
Слегка лишь развлекали взоры.
 
Тогда блестящею вдовою
Я снова показалась в свет,
Я стала веселиться. Нет
От женихов теперь отбою.
Как кошка мышью, я играю
Сердцами гордыми мущин;
Меня не тронул ни один,
Я их глубоко презираю.
Я так привыкла лицемерить!
В душе желая только зла.
Добра по виду, весела,
Хочу — могу в любви уверить;
Умею проследить украдкой
В глазах их скверный огонек:
Вот в щелку сузился зрачок,
И он, как фавн, смеется гадко.
Тогда насмешкой злой и меткой
Я круто обрываю речь, —
Я знаю, чем себя сберечь,
Недаром же слыву кокеткой.
По мне скользнули как-то годы:
Царица я на всех балах,
В театрах и на островах
Законодательница моды.
Все, говорят, во мне красиво:
«Уста», «улыбка», «мрамор плеч»,
И «взор», что может сердце «сжечь»,
И «стан мой сложенный на диво»…
 
Когда в роскошном туалете
Я перед зеркалом стою, —
Хотите знать мечту мою,
Желанье лучшее на свете,
О чем судьбу молю я тайно?
О, верьте мне! Я каждый раз
Стремлюсь увидеть только вас,
Надеюсь встретить вас случайно…
Да, видеть вас!.. В меня влюбиться
Заставить и разжечь в вас страсть;
Измучить душу вашу всласть;
Признанья нового добиться,
Чтоб вам с улыбкой хладнокровной
Врага внезапно предпочесть;
Задеть мужскую вашу честь,
Услышать скрежет ваш зубовный, —
И равнодушно, беспощадно
В ответ презреньем лишь обдать
И так заставить вас страдать,
Как я страдала безотрадно…
 
Я вас увидела. Сначала
Мне улыбалась мысль моя;
На вас едва взглянула я
И уж в душе торжествовала,
Как вдруг… Нет, есть получше мщенье!
Игра теперь не стоит свеч,
И не о вас уж больше речь —
Вам полагается прощенье.
Вас время мало пощадило:
Всю свежесть унесли года,
И не найти почти следа
Того лица, что я любила.
Но ваша дочь… она невеста…
Вчера с ней танцевал жених.
Я молча наблюдала их,
Когда он вел ее на место.
Все в ней, неправда ли, похоже
На мать… на женщину… на ту,
Чью предпочли вы красоту…
Лишь несколько свежей, моложе?..
Она пусть служит мне забавой.
Ее возьму я жениха —
Он будет мой! Здесь нет греха,
И мстить — мое святое право.
Когда вчера я в котильоне
К нему с улыбкой подошла
И взглядом страстным обожгла,
Он руку мне пожал в шаконе.
Вы видите: ведь для начала
Недурен вовсе мой успех?
Покинута!… Ее на смех
Поднимут, как меня бывало.
Я не знакома с состраданьем —
Его убили вы во мне,
Так пусть же ваша дочь втройне
Заплатит мне своим страданьем.
На сердце вы ее узнайте,
Как может мучиться дитя:
Вы двадцать лет назад, шутя…
Стучат… Кто там? Письмо? Подайте!
(Слуга вносит письмо)
 
«И вот увиделись мы снова!
Я вас нашел и вам пишу.
Я дочитать письмо прошу
И мне одно ответить слово.
С чего начать — не знаю, право:
Мы не встречались двадцать лет.
Цветете вы, — я стар и сед,
И жизнь мне больше не забава.
Она давно меня сломила,
И многое, что я любил,
Чему я отдал столько сил
Моей души, — взяла могила…»

А, вам страдание знакомо!

«Долг службы звал; уехал я.
На край земли; моя семья,
Конечно, оставалась дома.
Угас на родине далекой
Сперва мой сын, за ним жена,
И дочь осталась мне одна
Отрадой жизни одинокой.
Осиротевшим и холодным
Нашел домашний я очаг
И снова свыкнуться никак
Не мог с его убранством модным.
Столицу с климатом суровым
Я променял тогда на юг,
Где дочка стала сразу вдруг
Ребенком крепким и здоровым.
Ее веселый детский лепет
Был утешеньем мне, но взор
Какой-то вызывал укор
В моей душе и странный трепет.
Одно воспоминанье злое
Старалось пробудиться в ней,
Забытый образ прежних дней
И что-то давнее, былое,
Но что?.. Утратой потрясенный,
Не мог я даже проследить,
Где в прошлом начиналась нить
Той смутной мысли затаенной.
Так годы шли, и, слава Богу,
Дочь подросла: лицом вся в мать,
А взглядом нет. Припоминать
Я снова стал тут понемногу.
Мне рисовался пляж открытый,
Увитый зеленью фрегат
И вальс, и… вспомнил, как я рад!
Вы были образ позабытый.
На мать похожая чертами,
Мне дочь напоминала вас
Невинным выраженьем глаз.
Где были вы? Что сталось с вами?
И вот от родственницы дальней
Узнал и вашу я судьбу,
И пережитую борьбу,
И брак ваш поздний и печальный.
Ваш облик девочки счастливой
Предстал передо мной тогда
Со взглядом светлым, как звезда,
С улыбкой нежной и стыдливой.
Покорным, робким обожаньем
Дышали милые черты
В расцвете первом красоты, —
И я их омрачил страданьем.
Мне ваше нравилось смущенье,
Шутя в любви я клялся вам,
Не придавая тем словам
Ни смысла вовсе, ни значенья.
Но я, смеясь неосторожно,
В сердечко искру заронил;
Ребенок был забавен, мил,
Я с ним играл и — как безбожно!
Когда б над дочерью моею
Так посмеялся кто-нибудь,
Я в тот же миг, не дав вздохнуть,
Свернул бы негодяю шею!
В парижской галерее длинной
Мне вдруг припомнился портрет:
То были вы в шестнадцать лет,
Ребенок чистый и невинный.
В передник вы собрали розы,
Разбитой кружки вам так жаль!
И в глазках светится печаль,
И брызнуть уж готовы слезы…
Так вас художник гениальный
Изобразил на полотне;
Ему в пророческом вы сне
Явились девочкой печальной.
Разбит кувшин, и вянут розы.
Погибнут вешние цветы,
Как счастья светлые мечты,
Как молодого сердца грезы.
Ужель у чёрствого злодея
Совсем не дрогнула рука
При хрупком виде черепка,
Где вы хранили их лелея?
Поступок свой неблагородный
Жестоко я клеймил теперь:
Его свершить мог только зверь,
Иль эгоист пустой, холодный,
И, как кошмар, все с новой силой
Меня преследовал с тех пор
Сияющий, лучистый взор
И шепот в вальсе: милый, милый.
А в галерее знаменитой
Головка Greuze’a на стене
С упреком подавала мне
Кувшин свой глиняный разбитый.
Все чаще средь бессонной ночи
Мечтал я, как перед святой,
Пред этой девочкой простой
Склониться, заглянуть ей в очи
И, ручки с розами целуя,
Лишь слезно об одном молить:
Забыть обиду и простить…
Об этом и теперь молю я.
Простите! Дайте мне возможность
Вам посвятить остаток дней,
Чтоб страстной нежностью моей
Ту искупить неосторожность.
Увы, зачем я не моложе?
Не мучьте, я молю в ответ
Одно лишь слово: да, иль нет».
 
Не мучьте, молите вы? Боже!
(Плачет).
Кувшин разбился, — свяли розы,
И в трещину вползла змея…
То ненависть была моя, —
Ее теперь изгнали слезы.
Всю жизнь я их ждала напрасно…
Нет! Я не разлюбила вас…
Жить вместе? Видеть каждый час?
(Садится и пишет).
Да, милый, милый! Я согласна…

«Стихи и пьесы» (1906)