Мохнатые сосны и ели
Вершину пригорка одели.
Мелькают рядами кресты.
Плакучие ветви березы
На них отряхают, как слезы,
Свои золотые листы.
Могилы дерновые низки;
Не высятся тут обелиски,
Ни урн нет, ни мраморных плит, —
Здесь спят отставные солдаты,
Да пришлый народ небогатый
Под насыпью мирно лежит.
Весною зато так кудрявы
И сочны душистые травы,
Так пышно кустарник цветет,
Что гомон стоит тут веселый,
И с громким жужжанием пчелы
Сбирают до вечера мед.
Когда же, всю ночь догорая,
Заря, как предвестница рая,
Небес открывает края,
Кресты и березы, и ели
Задумчиво слушают трели
И сладкую песнь соловья.
Весна пролетела, и вскоре
Погасли полночные зори,
Кустарник душистый отцвел;
Замолкло волшебное пенье,
И больше не слышно гуденья
Куда-то укрывшихся пчел.
Все тихо. Лишь сторож убогий,
Песком посыпая дороги,
Метет опадающий лист.
С утра серебрился уж иней.
Безоблачно небо и сине,
И воздух прозрачен и чист.
Но все так мертво и печально,
Как будто улыбкой прощальной
Нас жизнь перед смертью дарит.
И сердце стесняется больно,
И душу сомненье невольно
Тоской безнадежной щемит…
Иду я все вглубь от сторожки.
В конце подметенной дорожки
Высокий красуется крест.
Здесь церкви нет даже в помине,
И служит один он святыней
Для этих заброшенных мест.
Людскими ль слезами облитый,
Осенним ли дождиком смытый,
Чуть виден Распятого лик.
Свои пригвожденные руки
Простер Он над знавшими муки
И кротко главою поник.
Вдруг: «Господи, — слышу, — помилуй!»
Метлу положив на могилу,
Старик отирает свой пот.
«Готовлюсь вот к крестному ходу.
На праздник наш завтра погоду
Господь-то какую дает!»
«Давно ты живешь здесь?» — «Да много,
А сколько — спросите у Бога,
Забыл и считать я года».
«Не жутко тебе с мертвецами?» —
«Кто ж, матушка, знаете сами,
До Страшного встанет Суда?
Бояться ведь надо живого,
Да зверя, да гада земного.
Мне люди не страшны совсем:
Живой бедняка и не тронет.
А мертвый, когда похоронят,
Лежит себе смирен и нем.
Вот гады, — тут дело другое, —
Все лето от них нет покоя,
Их смерть не терплю и боюсь.
Да нынче от них избавленье, —
Господне такое веленье, —
Я Вздвиженья жду не дождусь». —
«Какое веленье Господне?» —
«Канун ведь крестовый сегодня.
Так всякая нечисть и зверь,
Что вьется, что ползает, скачет,
Как Крест воздвигается, значит,
Зароется в землю теперь.
С утра и лягушки, и жабы
Становятся сонны и слабы,
А ящеры, змеи, ужи,
Почуявши крестную силу,
Забьются в нору, как в могилу,
И ходу им нет чрез межи.
Чай знаете? Женщина змеем
Была соблазнена злодеем
У Бога в небесном раю.
Вот ныне под праздник крестовый
И рушатся ада оковы,
И Крест побеждает змею.
У нас вон за Лугою близко
Овраг был глубокий; он низко
Спускался до самой реки,
Весь устлан сухими корнями
И скользкими страшно камнями.
Ходили туда смельчаки.
Чуть колокол только соборный
Ударит к заутрене, черный
По дну затолчется поток:
Шипя, извиваясь, скорее
Совсюду сползаются змеи,
В живой заплетаясь клубок.
Ведет там глубокая яма,
Сырая и темная, прямо
В нутро, в сердцевине земной, —
Спастись туда каждая хочет,
О жизни, поди ведь, хлопочет,
Чтоб снова воскреснуть весной!..» —
«А если уйти не успеет?» —
«На месте сейчас каменеет,
Иль скинется корнем сухим…
И рад же я крестному ходу!..» —
«А много ль бывает народу?..» —
«Да, крест наш хоть беден, но чтим.
Идти мне, сударыня, надо:
Еще вон в пыли вся ограда…»
Исчез, ковыляя, старик.
Вновь тихо на кладбище бедном,
И, став пред распятием бледным
Гляжу в изможденный я лик.
О вы, исцелявшие муки,
Гвоздями пронзенные руки!
Вы, полные скорби уста,
Смирите мой дух! Пусть сомненье
Замолкнет, как гадов шипенье,
Как змей у подножья Креста!..
|