Марк Криницкий «Корабль»

В четвертый день восьмой луны старый Ноах не спал всю ночь, и мы, все его многочисленные домочадцы, слышали, как он тяжко стонал и плакал. Никто из нас не смел спросить его о причине такого внезапного беспокойства, так как он запретил обращаться к себе с какими бы то ни было словами. Утром, на рассвете, он разорвал на себе верхнюю одежду, богатый подарок младшей невестки Ноамо, от ворота до самых пол, посыпал свою седую голову пеплом, землей и всякими нечистотами и лег ничком посреди двора.

Никто из нас не знал, о чем он скорбит. Всего шесть дней назад, пришел наш южный караван, принося с собою прекраснейшую погоду, еще лучшие вести и полные мешки золота и серебра. Путешественники рассказывали, что, совершив сорокадневный путь, они в первый раз достигли моря, где живут народы красные, как медь, превосходящие в росте весь прочий род человеческий на целую голову. Чтобы море, слишком беспокойное у их берегов, не потопило их богатств, они воздвигли гигантские каменные насыпи по его берегам. Там же наши путешественники видели в первый раз корабли или дома, созданные руками человеческими для плавания по водам. Образ такого корабля, сделанный из дерева гофер, черного и неуязвимого для ударов морских волн, был лучшею диковинкою, привезенною ими на этот раз из дальнего путешествия. Он стоял перед нами, как греза, как сонное видение или как чудная райская птица с бугряными крыльями, «парусами», как их называют у кораблей. Остов этих крыл был также сделан из дерева гофер и приводился в движение направо и налево при помощи белоснежной козьей шерсти, продернутой сквозь блестящие золотые кольца, подобные тем, которые женщины носят в носу.

Это была, как сказано, лучшая из новинок. Худшая из новостей была та, что около тридцати невольников и восьмидесяти верблюдов не вынесли трудностей дальнего пути и погибли во время путешествия. Но это была неизбежная дань пустыне: случалось оплакивать и большее число, но никогда старик не скорбел таким образом, как в этот день. Казалось, что он оплакивает гибель всей своей семьи, всех своих стад и всего имущества нашего рода.

Так лежал он два дня и две ночи, не вкушая пищи и не поднимая лица от земли. На третий день пришел его проведать его друг, старый и мудрый Гевел, с которым он был связан неразрывными узами дружбы вот уже сорок девять полных лет.

— Ноах, — сказал он, — Ноах, отчего ты печалишься? Вот пришел я, твой друг Гевел, который не видал тебя целых четыре луны. Ну же, встань, старик, потому что скорбь твоя напрасна: я это знаю по звездам, которые наблюдал всего две ночи тому назад. Никогда я еще не видел звезд благоприятнее для смертного, если только не лгут звезды, а они не лгут никогда.

Но старик не узнал голоса Гевела и отвечал:

— Отойди от меня, несчастный: мой друг Гевел умер два дня назад, и тело его еще не погребено.

Напрасно уверял мудрый Гевел, что он еще здравствует: упрямый старик стоял на своем и горестно оплакивал несчастный жребий.

Тогда собрались к нему все друзья его и привели с собой лучших врачей из города.

— Ноах, — звали они его, — Ноах. Вот мы, все друзья твои, собрались к тебе, чтобы утешить тебя и клятвенно засвидетельствовать, что жив твой друг, Гевел и жива душа его.

Но старик принялся еще более вопить и плакать, непрестанно возглашая:

— Увы мне. Нет у меня больше друзей, но все они погибли в ночь на четырнадцатый день восьмой луны, и тела их еще не погребены.

Тогда, по просьбе друзей его, приступили к нему врачи, били в бубны и литавры над ушами его и курили крепкими курениями у ноздрей его, чтобы отогнать от его головы дух безумия. Но когда все средства медицинской науки оказались исчерпанными и тщетными, друзья поднялись со своих мест, разорвали в горести одежды свои и, посыпав себе головы прахом, взятым из-под ног его, удалились.

А мудрый Гевел в ярости проклял искусство звезд и, богохульствуя, смеялся над теми, кто верит в разумность их путей.

Когда же ушли они все, тогда вскоре поднялся старик и сел. И все подивились странному выражению его лица, ибо глаза его смотрели ясно и непреклонно. Казалось, он выплакал из сердца всю свою скорбь и теперь походил больше на демона, чем на обыкновенного смертного.

— Дети мои и внуки мои, — сказал он, обращаясь к нам, — два дня промедлил я в бесполезной скорби. Нам нужно пойти в горы Гаваона, где растет в изобилии дерево гофер, и попытаться сделать то, что надлежит.

Потом он встал, опираясь на наши плечи, и все заметили, что он, при виде проходящих невольников, отвращался или сурово поникал головой. И это опять всех удивляло, потому что в прежнее время он всегда был приветлив со своими домочадцами.

Итак, на семнадцатый день восьмой луны мы отправились всей семьей в горы. Старик сам выбирал место на одной из высот Гаваана, откуда был отчетливо виден весь город, а также наш дом, стоявший среди изгородей для скота и садов. Там приказал он рубить странный деревянный остов, похожий на исполинский остов огромного зверя — хребтом вниз, ребрами вверх. Мы не смели ему противиться, ибо он распоряжался, как разумный, грозя проклятиями всякому, кто осмелился бы возражать.

Мы рубили всем родом, семейные и рабы. На четвертый день десятой луны всем стало ясно, что на высотах Гаваона мы рубим корабль, исполинский корабль на расстоянии сорока дней пути от моря.

Тогда невестка Одо стала смяться над мужчинами, говоря:

— Разве вы не видите, что он потерял рассудок. Не думаете ли вы вместе с ним плыть по воздуху от вершины к вершине. Лучше я стану плясать на похоронах моей матери и издеваться над прахом моего отца, чем ежедневно таскать вам из города пишу. Идите, если хотите, сами стряпайте и доите коров.

И ушла, взяв с собой своего малолетнего сына.

Тогда проклял ее Ноах страшным проклятием смерти, а мы, — мы продолжали работать.

С невероятными усилиями мы тесали доски из дерева гофер, черного как смола и крепкого как медь. Мы обшивали бесконечные борта чудовища, которое имело в длину триста локтей, в ширину пятьдесят и в высоту тридцать. Между тем наши жены, наложницы и рабыни ткали наводящие уныние своими размерами багряные паруса. Дни и ночи ткали они, проливая слезы, и весь наш дом был полон стенаний и плача, как бы после пожара.

Но время летело. Уже старик, упорно преданный своей безумной, как казалось, мечте, приказал смолить изнутри и снаружи трижды омытое нашими слезами проклятое чрево чудовища, и огни наших костров начали привлекать любопытных из города целыми толпами. Вместе с насмешками в нас летели плевки и каменья. Но старик, казалось, ничего не замечал. Взор его, уверенный и ясный, был обращен как бы внутрь, в глубину собственных мыслей.

Едва мы начали утверждать огромную мачту, как он устремил свою работу на приобретение таких вещей, как будто нам предстояло далекое плавание. Он запасал одежды, утварь, луки, стрелы и всякую живность. Даже голуби и певчие птицы служили ему предметом особенных забот. Казалось, он хотел поместить в своем корабле весь мир, чтобы затем ринуться в голубые пространства неба, не испытывая больше необходимости в земле.

Когда чудовище было готово и возвышалось над городом, подобно сказочной птице, и нами всеми начала овладевать невольная, смутно-растущая уверенность в разумности действий старика, — он приказал достать луки и выразил желание попробовать их силу и меткость.

Угрюмо нахмурив брови, он положил стрелу и пустил ее прямо в толпу любопытно взиравших на нас невольников: стрела попала прямо в гортань любимейшего из его слуг, старика Ерода: несчастный упал и тут же в муках скончался.

— Это лук хороший, — одобрительно заметил старик, и ни один мускул не пошевелился на его лице, — пробуйте остальные.

При этих словах толпа наших невольников со стоном и плачем разбежалась в стороны. Повинуясь непонятному влечению, мы подхватили луки и издали поражали бегущих.

— Теперь они знают силу наших луков и меткость глаз, — одобрительно сказал старик и приказал нам, запасшись факелами, идти за ним к дому.

Когда мы спускались с гор, тучи странных темных испарений поднимались от земли над горизонтом.

— Зажигайте ваши факелы! — крикнул он повелительно, когда мы приблизились к колыбели нашего детства. — Возьмите на память, что вам дорого, ибо все остальное должно погибнуть в пламени.

И пока каждый из нас раздумывал, что нам особенно дорого, он первый бросил факел в свою опочивальню. Мы последовали его примеру, потому что нам был дорог здесь каждый гвоздь, мила сердцу каждая доска. Ответом нам послужил дикий, раздирающий сердце вопль невестки Одо.

— Безумцы! — кричала она, — поднявшие руку на плоть и кровь вашу. Убийцы, проклятые Богом.

Дым и треск рухнувшей кровли родимого гнезда заглушил ее вопли и нежный плач ее младенца.

Коровы, овцы и козы беспокойно заблеяли в своих оградах, и он приказал освободить их. То же мы сделали и с лошадьми. При блеске кровавого зарева обезумевшие животные с жалобными криками бегали вокруг пожарища или, охваченные слепым ужасом, мчались в горы.

— Пойдемте, — сказал Ноах.

И мы, унылые, с проклятьем в сердце, побрели за ним к кораблю, откуда к нам доносился стон и плач наших женщин и детей.

Между тем, ночное небо облегли мрачные тучи, и блистала зловещая молния. Издали доносился вой волков и шакалов, вероятно, потревоженных освобожденным скотом.

Тогда старик, прислушавшись, приказал изготовить луки и стрелы и быть всем настороже. Со стоном наполнили женщины верхнее помещение корабля, плотно закрытое от дождя и ветра остроконечно-деревянной кровлей. Никто не хотел больше молчать, но все выражали вслух свое отчаяние. Ужас смерти пересиливал страх перед проклятием. Мужчины шепотом говорили между собою.

— Чего мы ждем? Разве еще не ясно, что он — безумный? Пойдем, спасем, что еще возможно, от стад и табунов наших, так как мы лишились всех остальных богатств и даже невольников, и весь наш род ожидает неминуемая и скорая гибель.

В это время на подъеме горы показалась тень человека.

Это шел мудрый Гевел.

Он шел, не заботясь о красоте своего платья, которое трепал порывистый ветер начинавшейся бури, и прах из-под его ног слепил ему глаза.

— Ноах! — крикнул он. — Ноах!

Но старик не отвечал ничего и велел подать себе лук.

— Ноах! — крикнул еще раз Гевел. — Я верю теперь, что ты мудр и свят. Вспомни, что мы были с тобой друзьями сорок девять полных лет. Неужели ты оттолкнешь от себя друга и его семью в несчастии. О, если бы я знал, я бы тысячу тысяч раз последовал твоему примеру.

Тут увидели мы, что за, ним поднимаются в гору его рабы и повозки. Женщины, взывая о помощи, простирали к нам руки.

Вместо ответа, старик натянул лук и пустил ему стрелу прямо в сердце.

Мудрый Гавел упал.

— Держитесь теперь! — сказал нам Ноях. — Видите, какая наступает ночь. Эта ночь последняя для мира. Они хотели бы завладеть нашим кораблем. Но мы не можем их принять, ибо у нас нет лишнего места. Вслед за ними придут и другие.

Не успел он произнести как следует этих последних слов, как нестройные толпы беглецов, преследуемые непонятною для нас опасностью, с дикими воплями со всех сторон устремились к кораблю. Никто из нас не подумал в это мгновенье об общем плане обороны, но каждый заботился лишь о том, чтобы его лук и стрелы не оставались праздными. Как по команде, мы натягивали звонкие тетивы и беспощадно сеяли смерть в рядах несчастных. Сердца наши были бесчувственны, как камень, и руки тверды, как медь.

Между тем на смену упавшим бежали новые толпы. Среди человеческих лиц при трепетном свете факелов — там и сям мелькали искаженные предсмертным страхом отвратительные пасти лесных чудовищ.

Скоро луки оказались бессильными, и старик приказал стоявшим у окон вооружиться баграми и топорами.

Тут долетел до нас протяжный и заунывный клич словно вой шакала среди мертвого затишья кладбища:

— Вода!

Невольно мы обратились в сторону города. Зрелище, которое представилось нашим глазам, было так нестерпимо ужасно, что багры и топоры выпали из рук наших.

Города не было видно, ибо была черная ночь, и о том месте, где был город, можно было судить только по бесчисленным переливающимся огням. И вот город погасал, подобно гигантскому костру, медленно заливаемому невидимой влагой. Скоро над тем местом, где были огни, простерлась черная непроницаемая мгла…

…Люди уже не думали о спасении: единственной заботой их была возможно скорая смерть.

И вместе с отчаянием рос над толпою один грозный клич:

— Вода!

Действительно вода приближалась. Но она мало походила на воду: черная и теплая, как сгустившаяся кровь, она тускло отражала дробный свет наших факелов. Над ней клубились тяжелые испарения, от которых внезапно сперло наше дыхание. Многочисленные древесные стволы и длинные стебли невиданных до тех пор нами водорослей колыхались здесь и там.

Старик приказал крепко заделать нижние окна и двери, и, едва мы поспели это выполнить, как чудовище, обрызганное кровью, дрогнуло всем своим тяжело нагруженным чревом и тихо накренилось. Еще одно мгновение, и мы закружились, увлекаемые ужасным водоворотом в безвестную даль.

И, словно по воздуху, мы плыли над мертвыми долинами, от вершины к вершине, мы, безумцы, которые теперь победили мир.

Марк Криницкий
Ангел страха и другие рассказы. 3-е изд. 1918.