Николай Минский «У моря»

На берегу морском, куда врачи и мода
Ссылают на зиму невольников своих,
Я жил тогда один, чужой среди чужих.
Все поражало взор — и люди, и природа,
Сады кривых олив и стройных пальм навес,
И синие холмы, и синева небес.
Лишь море, лишь оно казалось не чужое.
Едва взглянув, к его простору я привык
И вала первого уразумел язык,
Как будто прожил здесь я детство золотое
И в первый раз любил, и в первый раз страдал
Под сладкий шепот волн, под гул прибрежных скал.
 
Чужой среди чужих, но с морем неразлучно,
Беспечно день за днем один я проводил.
Я в полдень на берег с Гомером уходил,
И склад гекзаметра так родственно и звучно
Сливался с пеньем вод. Забывшись, я молчал,
Строение волны прилежно изучал, —
Иль просто жил сквозь сон, душой переселяясь
Туда, где гребни волн рождались вдалеке,
Где пена таяла на золотом песке,
Где водоросли спят, склонясь и выпрямляясь…
 
Но слушать пенье вод милее в поздний час,
Когда последний луч зари на них погас,
И первый луч звезды затеплился в эфире.
Тогда казалось мне: один я в целом мире
Вдыхаю сны цветов и слушаю прибой.
В тиши, со всех сторон, из всех пещер прибрежных.
Из всех изгибов скал несется хор живой
Каких-то смутных слов, и ласк, и жалоб нежных.
Я слушаю, томлюсь, душа чего-то ждет…
И вдруг, как бы найдя решающее слово,
Сольется лепет волн, морская грудь вздохнет, —
Мгновенье тишины — и плеск раздастся снова…
 
И думал я тогда: сбылись мои мечты.
Душа исполнена восторга и свободы,
Как будто для меня на праздник красоты
Выводит Бог чредой закаты и восходы,
И розу спящую отрадой напоил,
И море вольное для песен вдохновил.
О, если бы еще сбылось одно мечтанье,
И вместе с красотой любовь открылась мне, —
Безгрешная любовь, которой ожиданье
Напрасно до сих пор томит меня во сне!
О, если б торжество природы и бесстрастье
Согрел печальный взор, и голос молодой
Мне досказал, о чем без слов шумит прибой!
Как был бы счастлив я!
И Бог мне дал то счастье…
 
На взморье встретил я гулявшую чету,
Как будто брат с сестрой похожих друг на друга.
Я понял в первый миг, что их под солнце юга
Вела звезда любви. И мыслей чистоту,
И ясность первых чувств хранил их взор влюбленный.
И я — Бог весть зачем — любовью отраженной
Любовь их полюбил, их девственные сны,
Зарю чужих надежд, расцвет чужой весны.
Я имени не знал прекрасной незнакомки.
Кто грубость ласк постиг и ужас наготы,
Боится близости. Любимые черты
Я созерцал вдали, и смех ее негромкий
Лишь изредка ловил по воле ветерка.
Она, далекая, была душе близка.
И всем, что некогда мне детство обещало,
Что опыт осмеял и время развенчало,
Я наделил ее. Я верил, что греха
Не знает их любовь и сам душой порочной
Омылся в их любви. Нередко в час полночный,
Когда звучней волна, когда земля тиха,
Когда острее боль желаний и греха,
Я вызывал в мечтах их радостные тени,
Признанья слушал их, подсказанные мной,
Иль сам, склоняясь к ним с приязнью неземной,
Шептал, как светлый дух их лучших помышлений.
И я им говорил:
Любовь должна быть сном
Несбыточным, мечтой недостижимой,
Звездой, горящей в сумраке ночном,
Далекой и зато неугасимой.
Любовь как божество: опасно ей
Стать воплощенной. Ласки и объятья
Сотрут печать небес. Путем страстей
Не избежать ей скорбного распятья.
Любовь горит не с тем чтобы зажечь
Светильник оргий иль очаг семейный.
Любви чужда земных восторгов речь.
Язык любви — язык благоговейный.
И я им говорил:
Мы любим оттого,
Что собственной души никто любить не может,
Что втайне всех само презренье гложет,
И жаждем мы обресть друг в друге божество.
Но люди все равны. Очнувшись от лобзаний,
В любимом образе себя же узнаем,
Позор своих страстей, клеймо своих страданий
И одиночество еще страшней вдвоем.
Кто любит, тот беги от счастья, и покуда
В душе кипит восторг, разлуку призови!
Любовь есть ожиданье чуда,
Но чуда нет, и нет любви.

«Мир Божий» Том 11, 1895 г.