Евгений Чириков «Прах мужа»
Сперва несколько слов о вине… Вино делает человека прямым, искренним и общительным. Поэтому захмелевший человек всегда бывает интересным собеседником. Вино творит изумительные чудеса…
Сперва несколько слов о вине… Вино делает человека прямым, искренним и общительным. Поэтому захмелевший человек всегда бывает интересным собеседником. Вино творит изумительные чудеса…
Завернете от кузницы к городьбе, увидите свежеструганный забор и за ним пышные кудри цветущих яблонь — вот это и будет телегинский сад; за ним одноэтажный длинный дом с радушным крыльцом, с радушными окнами, в которых нет-нет да и мелькнет белое, красной ягодой, платье Леночки…
«Из двух молодых людей, сидевших в комнате, один — красивый брюнет с пушистыми, выхоленными усами постукивал высоким каблуком модной ботинки и распевал на мотив из «Гейши»: «В чем дело, в чем дело?..»
Под тяжелым черным небом, низко спустившимся к полям, подъезжали к деревне. В темноте несколько пятен темней. Ни огонька, ни щелочки света. Глухая, поздняя ночь. Равнодушно тявкнула собака, равнодушно умолкла. Бесшумно сошли мы с телеги. Так надо было…
Остро пахнет хвоей и сырой землей. Я бегу густым лесом к домику Валерии Степановны, Лялиной мамы. Вот он уже виднеется на холме, — белый с ярко зеленой крышей. Толкнув калитку, вхожу в симметрично разбитый сад. Деревья в нем подстрижены по-английски, и стволы их обмазаны известкой. Тут бело-зеленое царство…
Русское кабаре совершает победоносное шествие по миру. Его яркие задорные плакаты вы увидите повсюду. И в немного скучном Берлине, и в ослепительно зеркальном Париже, и в палевых туманах Лондона, и в заатлантическом городе Жёлтого Дьявола. От Варшавы до Мадрида и от Христиании до Константинополя. Даже в другом полушарии, где люди обращены к нам ногами, и там со стен убогих подвалов глядят яркие, весёлые, русские краски и звенят то надрывно унылые, то залихватски размашистые русские напевы.
Была у нас в Одессе-маме своя маленькая, но тесная и веселая компания, состоявшая почти исключительно из молодых моряков, бывших учеников Одесского мореплавательного училища. Говорю почти, потому что имелось одно исключение, в лице архитектора, милейшего Ивана Ивановича Перелыгина…
Три, не то четыре, поколения Шалаевых были известны в городе — Жили они там, вероятно, с покон веку, когда еще татарами были, но заметны стали, конечно, только, когда вышли в большие купцы; и не столь богатством, сколько всякими штуками…»
Пантик, названный так по имени св. целителя Пантелеймона, который спас его от недуга в первые дни его жизни, возвращался верхом домой по пустынной степной дороге…
«Мой милый друг, помнишь ли ты, что сегодня наш зеленый летний праздник. Под этот день, бывало, мы ходили по межам собирать васильки и рвали с лодки аир, пахнувший свежо и сладко. На дне лодки у нас лежали белые водяные лилии и жёлтые кувшинки…»
Весь день я бродил за городом, в «Борисовой градине». Огромная роща, сперва культурная, потом на горах, напоминающая наш родной русский лес. Здесь можно забыть, что не по родной земле ступает нога твоя: тихо, безлюдно, задумчиво; попадется грустная береза, сверкающая белым бархатом ствола, среди изумрудных пихт и малахитовых сосен…
Над купами густой, темной зелени садов взбегают к небу стройно две совершенно разные по архитектуре башни Шартрского Собора. Вы видите их еще издали, выйдя из душного, чёрного, прокопчённого насквозь вокзала, и направляетесь, вдыхая густой, сладкий аромат липового цвета, по первым, безличным, людным улицам городка…