Анатолий Каменский «Поручик Амурчик»
Поручик захолустного батальона Иван Ильич Амурчик был страшно недоволен своею фамилией. Она не давала ему покоя, мешала ему спать, наводила на самые пессимистические размышления…
Поручик захолустного батальона Иван Ильич Амурчик был страшно недоволен своею фамилией. Она не давала ему покоя, мешала ему спать, наводила на самые пессимистические размышления…
О Елеонском монастыре давно ходили скверные слухи. Будто монастырь этот страшно распущен: братия пьянствует, развратничает, безобразничает и вообще творит всякие непотребные вещи. Наконец решили прежнего слабохарактерного настоятеля убрать на покой и послать нового. Был назначен архимандрит Гурий, строгий, суровый, хитрый монах, могший, по мнению епархиального начальства, без особенного труда поднять нравственность в обители на должную высоту.
— Господа! — сказал после ужина старый полковник. — Вот вы час тому назад толковали о смелости и находчивости нашего брата как о чем-то неопровержимом и отличительном. Мне не хотелось спорить с вами при дамах, но я знаю один пример, которого, по-моему, достаточно…
На лугах и в лесу из весенних цветов, быть может самые красивые — незабудки. Эти маленькие голубенькие цветочки любят расти по низинам, в сырых местах, где-нибудь возле пруда, канавы с водой или около тех заливчиков, покрытых осокой и похожих на болота, которые образуют поводу извивающейся змеёй лесные речки…
«Никто так не болеет сердцем за своего ребенка, как овдовевшая мать, оставшаяся с единственным сыном или дочерью. Это по опыту узнала Александра Петровна Теминова, когда на её долю выпала обязанность заботиться о Сереже…»
«Банковские чиновники Назаров и Захаров жили душа в душу на общей квартире, связанные уже лет пять общими взглядами, вкусами и похождениями. Обоим было по тридцати с небольшим лет, имели они одинаковые чины и получали одинаковые оклады и даже похожи были немножко друг на друга…»
— А теперь куда, Леля? — Не знаю, милый!.. Ничего не знаю… Совсем неподвижная, такая густая и как будто тяжелая, — казалась вода в Неве. Как нарисованные были, как декорация в театре, чуть закутанная туманом Петропавловка, и похожий на триумфальную арку Троицкий мост вдали…
Дверь чайной попечительства о народной трезвости с протяжным визгом полуоткрылась и в чайную, в облаке клейкого, тёмно-серого тумана, заполнившего весь порт, пролез боком, шурша лохмотьями, угольщик Костя.
Три часа Костя шатался по набережной и промок и продрог до костей…
— Мне остается только сдаться на ваши просьбы, mesdames! Предупреждаю еще раз, что история моей, как вы изволите выражаться, первой любви, а попросту сказать, первого случая, когда я угодил в капкан, как полоумный заяц, — эта история, mesdames, весьма несложна…
«В полдень, в день, в ночь — туман. И в полдень, в день, в ночь — ревет в туман ревун маяка. Люди на берегу идут в тумане, океанские штормы рушатся на остров, и люди в тумане вытирают рукавами сырость с лица. Маяк — на самом мысу, о мыс неустанно — террасами десятилетий — бьется океан. Океан округло обмыл гранит, и мыс зовут капитаны: Мыс Бык.»
Я поселился в Финляндии, в глухом и диком месте, у озера, среди елей и сосен — и жил там одиноко, как отшельник. Безлюдье, свежий шум деревьев, влажные испарения земли и, куда ни посмотришь, небо и зелень — успокаивали мои сильно расстроенные нервы, вливали в мое тело покой и тишину глубокого уединения…
— Здравствуйте, Авенирушка! — говорит робким, чуть хриплым голосом Саня Любахина старому лакею, отворившему парадную дверь на её короткий, робкий звонок.
— Здравствуйте и вам, барышня! — отвечает полупочтительно, полунебрежно Авенир, старик лет далеко свыше шестидесяти…
Небольшой зал Интимного театра битком набит. Внизу жужжит оставшаяся за бортом толпа, волнуются студенты, избирая депутацию к самому Каменскому…
Москва 1920-го года. Кто ее знал тому не нужно никаких описаний. Он ее не забудет. Кто ее не знал, тот ничего не поймет из моих слов. И мало у меня сейчас слов чтоб говорить…
Такое знакомое все и родное: выметенная голяком платформа, наслеженный пол в зале третьего класса, снегом затоптанное и скользкое крыльцо в две ступеньки, высокая, темная водокачка и около неё уныло гудящий телеграфный столб. За станцией сопит паровоз…
Имя её было — Сюзанна, но никто не хотел верить, что она могла иметь своей покровительницей Святую, и поэтому все звали ее ведьмой. Говорили, что, когда она распускала свои черные волосы и в лачуге своей начинала их расчесывать, в небе собирались, громоздились тучи…
Амвросий Минаич Курицын был крайне странный господин. Угрюмый, молчаливый, вечно спрятавшийся в самого себя — он производил впечатление нелюдимого, загнанного судьбой и озлобленного на весь мир человека. Немало способствовала такому впечатлению и самая наружность Амвросия Минаича…
Ларионова, пьесу которого ставили в одном из петербургских театров, никто не знал. Имя его — пустой, ничего не говорящий, звук для публики. — Какой-то Ларионов ставит у нас пьесу! — рассказывал актер с красивой внешностью на роли героев…
Михаил Спиридонович Кульков спал. Он поздно лег, так как заканчивал подсчет последней хлебной операции, а когда закончил, сладко потянулся и с удовольствием крякнул: — операция была очень удачна. Сон его, поэтому был покоен и крепок…
Сперва несколько слов о вине… Вино делает человека прямым, искренним и общительным. Поэтому захмелевший человек всегда бывает интересным собеседником. Вино творит изумительные чудеса…