Сергей Гусев-Оренбургский «Авимелехов»

… В церковь народа набралось очень много: любопытно было посмотреть на «большого муллу».

— Ал-херей, ал-херей! — кричали по селу нагайбачки.

И быстро говорили друг другу что-то по-татарски.

Русское население пришло все целиком, разодетое по-праздничному. Служение совершалось очень торжественно. Батюшка некоторые молитвы прочитал по-татарски и это понравилось владыке. Понравился ему и хор: голоса были подобраны на славу! Но хором управлял Громов… А тот человек, которого звали с гор, так и не явился. И владыка нервничал. Он даже раза два резко оборвал священника, отчего тот густо побагровел и вид у него стал растерянный.

Служение подошло к концу.

Уже владыка вышел и стал лицом к народу, чтобы сказать свое архипастырское наставление. Темное лицо его было сердито и недовольно, а брови непрерывно двигались. Внезапно в это время на площади, за окнами церкви, возник смутный говор и шум… и быстро вырос как бы в гул сраженья. Слышались крики, вперемешку татарские и русские слова. Раза два что-то рявкнуло, прорычало.

И вдруг крики и шум заглушил густой рёв, как бы исходивший из львиной пасти.

— Шир-р-р-ре бе-р-ри!

Хмурое лицо владыки расцвело, распустилось в улыбку, брови поднялись и стали, как дуги.

— Что это? — тихо спросил он, прислушиваясь.

Священника как бы поражал медленный удар.

— Владыка…

Голос его сорвался.

— Это… это…

— Он? — также тихо спросил владыка.

— Да, это он… Икотов… регент, про которого я…

Владыка сделал перед собою властный жест рукой.

— Привести его сюда!

— Владыка! — бросился с клироса от окна ключарь.

Подбежал и почтительно согнулся:

— Этот человек в невозможном виде: пьян, буен… и растерзан!

Владыка вспыхнул и резко повернулся.

— Я сказал! Позвать!

Все пришло в движение, заволновалось.

Кто-то бежал и расталкивал народ, кто-то кричал. Сторожа без толку суетились. Духовенство шепталось и, вытягивая головы, тревожно смотрело на церковную дверь, за которой как бы тяжко вздыхал побеждённый и связанный лев. И вот, во всю величину распахнутой двери, словно нарисовался портрет громадного человека с большим багровым лицом, круглыми, очень выпуклыми, дикими глазами и ярко вздувшеюся красной жилой на лбу. Вокруг головы его как бы пылало пламя взбитых рыжих волос, и это пламя, бородой и усами, ниспадало на широкую выпуклую грудь. Его тащили, подталкивали, а он упирался и словно застрял в дверях. Казалось, его тащила целая толпа лилипутов. А он, не глядя, только отстранял их рукой и, вскинув голову, и слегка опустив нижнюю губу, словно выпив чего-то кислого, смотрел в ту сторону, где стоял владыка.

— Отпустите его!

Голос владыки прозвучал властно, но мягко.

— Человек божий, подойди сюда.

Beликaн тяжело двинулся, не спуская взгляда своих воспаленных глаз с лица владыки. Толпа расступалась перед ним широкою улицей. Он подошел, встал перед владыкой и с глухим вздохом повалился ему в ноги.

— Встань! — сказал владыка.

Но он не вставал.

Среди глубокого молчания владыка повторил с ласкою:

— Встань!

Тотчас священник и Северозападов с двух сторон подскочили к нему, чтобы помочь исполнить волю владыки. Но, отстранив их рукою, он поднялся сам, с лицом смущенным. И снова спутанные волосы его, подобно пламени, метнулись перед владыкою.

— Владыка, — сказал он.

Подобно легкому раскату грома прозвучал его голос по церкви.

— Владыка! Я грешник… грешник окаянный, не дерзаю смотреть в лицо твое!

И он снова хотел грохнуться в ноги.

Но владыка быстрым движением руки остановил его.

— Человек божий, как зовут тебя?

— Леонтий.

— А по отчеству?

— Михайлович.

— Слышал я, Леонтий Михайлович, и сам чувствую, что одарен ты от Господа талантом многим.

Он помолчал.

— Спой мне что-нибудь.

— Владыка, у меня… — растерянно бормотал великан, — у меня сегодня… голос…

— Ничего! Спой, спой для владыки.

Он обернулся к благочинному.

— Дайте ему спеть «Иже Xерувимы » Бортянского. Ноты дайте.

Но великан поспешно сказал:

— Я и без нот наизусть знаю.

Он стоял перед владыкою, странный  и нелепый в своей растерзанной одежде, с лохматой головой, еще недавно хмельной, но уже протрезвившийся от неожиданного приключения. Он смотрел растерянно и испуганно. Но, когда начал петь, сначала голосом хриплым и неуверенным, он как-будто позабыл обо всем на свете. Голос крепнул, рос, становился чистым, звучным и поражал своей красивой силой. Стали отзываться окна и звякать в унисон какие-то металлические предметы. Как-будто вздрагивала и, вздыхая, затихала сама церковь, слишком маленькая для громовых волн его голоса.

Владыка слушал, склонив голову, недвижный.

Молчание царило некоторое время в церкви, когда певец кончил; владыка, повернувшись с растроганной улыбкой к благочинному, произнес потихоньку;

— Я чувствую себя на небесах: так ангелы поют славу пред престолом Божьим!

Благочинный задумчиво опустил глаза.

Владыка ласково взглянул на певца.

— Женат? — спросил он.

Тот взглянул удивленно.

— Нет, владыка.

— Женись. Даю тебе две недели сроку. Через две недели явишься ко мне. Посвящу тебя в протодьяконы.

При этих словах по церкви пошел легкий шумок, а Северозападов, как от змеи, отскочил от великана и горделиво-гневной походкой отошел сначала на клирос, а потом в алтарь. Великан же, пораженный и растерянный, смотрел на владыку, не веря слуху своему.

— Владыка, — сказал он тихо, — я необразованный.

Владыка улыбнулся.

— У тебя дар Божий.

Тогда великан грохнулся в ноги владыке и неистово закричал с буйными слезами в голосе:

— Владыка, владыка святый, я недостоин! Я грешник… грешник от юности моей… и умру грешником!

— Раскайся.

— Не могу… владыка святый!

Он кричал, как бы в отчаянии, повергнутый у ног владыки, не поднимая лица.

— Я пьяница… пьяница, владыка святый, разве вы не видите?!

И замолк.

Слова в церкви наступило молчание.

Владыка тихо сказал.

— Это — слабость художественных натур, что ж сделаешь. Но я буду молиться за тебя и возьму тебя на свое попечение, Бог даст, и исправишься.

Благословил его, лежащего:

— Встань и исполни волю владыки. Только вот фамилия твоя… как?

— Икотов.

— Неудобная. Отныне ты будешь…

Улыбнулся.

— Авимелехов!

И, как-бы вспомнив что-то, повернулся к священнику.

— А где ваша дочь, батюшка?

— Здесь, владыка.

— Она девица?

— Да.

— Позовите ее сюда.

Когда черноглазая нагайбачка, вызванная из толпы отцом, подошла к владыке, он ласково кивнул ей головою и сказал:

— Дочь моя, назначаю тебе в мужья этого человека.

Как бы ожидая ответа, смотрел на нее.

Она взглянула с ужасом, губы её дрожали, но не могли произнести ни слова.

Владыка обратился к Авимелехову.

— А тебе назначаю ее в жены.

За все время великан не был поражен так, как в этот моменты все лицо его вспыхнуло и загорелось неудержимой радостью. Он робко взглянул в сторону девушки и неуклюжим жестом сталь приглаживать волосы.

Владыка приказал священнику, растерявшемуся от радости, не замедлить совершением брака и подготовкой Авимелехова в дьякона, широким жестом благословил народ.

И уехал.


… Из Авимелехова вышел великолепный протодьякон, — гордость владыки. Слава о нем гремела далеко. Даже черноглазая нагайбачка, много плакавшая до брака, примирилась с ним и полюбила своего неуемного мужи. Бросил он и пить под неусыпным влиянием владыки, не спускавшего с него глаз. Но раза два-три в год, особенно весною, он впадал в великую тоску и предавался буйному запою. Он тосковал по горам, уходил из-под всех запоров, блуждал по улицам, ища простора, сражался с фонарями, выворачивая их из тротуаров, и с открытой грудью шел на полицейских.

— Ши-р-р-р-р-ре бе-е-рр-ри-и!

Не раз составлялись протоколы на «злодейские поступки» Авимелехова и гражданские власти сносились с духовными.

… Но владыка покрывал его…

 

Сергей Иванович Гусев-Оренбургский.
«Огонек» № 2, 1916 г.
Иллюстрация:  В. Сварог.