Сергей Гусев-Оренбургский «Авимелехов»
… В церковь народа набралось очень много: любопытно было посмотреть на «большого муллу».
— Ал-херей, ал-херей! — кричали по селу нагайбачки.
И быстро говорили друг другу что-то по-татарски.
Русское население пришло все целиком, разодетое по-праздничному. Служение совершалось очень торжественно. Батюшка некоторые молитвы прочитал по-татарски и это понравилось владыке. Понравился ему и хор: голоса были подобраны на славу! Но хором управлял Громов… А тот человек, которого звали с гор, так и не явился. И владыка нервничал. Он даже раза два резко оборвал священника, отчего тот густо побагровел и вид у него стал растерянный.
Служение подошло к концу.
Уже владыка вышел и стал лицом к народу, чтобы сказать свое архипастырское наставление. Темное лицо его было сердито и недовольно, а брови непрерывно двигались. Внезапно в это время на площади, за окнами церкви, возник смутный говор и шум… и быстро вырос как бы в гул сраженья. Слышались крики, вперемешку татарские и русские слова. Раза два что-то рявкнуло, прорычало.
И вдруг крики и шум заглушил густой рёв, как бы исходивший из львиной пасти.
— Шир-р-р-ре бе-р-ри!
Хмурое лицо владыки расцвело, распустилось в улыбку, брови поднялись и стали, как дуги.
— Что это? — тихо спросил он, прислушиваясь.
Священника как бы поражал медленный удар.
— Владыка…
Голос его сорвался.
— Это… это…
— Он? — также тихо спросил владыка.
— Да, это он… Икотов… регент, про которого я…
Владыка сделал перед собою властный жест рукой.
— Привести его сюда!
— Владыка! — бросился с клироса от окна ключарь.
Подбежал и почтительно согнулся:
— Этот человек в невозможном виде: пьян, буен… и растерзан!
Владыка вспыхнул и резко повернулся.
— Я сказал! Позвать!
Все пришло в движение, заволновалось.
Кто-то бежал и расталкивал народ, кто-то кричал. Сторожа без толку суетились. Духовенство шепталось и, вытягивая головы, тревожно смотрело на церковную дверь, за которой как бы тяжко вздыхал побеждённый и связанный лев. И вот, во всю величину распахнутой двери, словно нарисовался портрет громадного человека с большим багровым лицом, круглыми, очень выпуклыми, дикими глазами и ярко вздувшеюся красной жилой на лбу. Вокруг головы его как бы пылало пламя взбитых рыжих волос, и это пламя, бородой и усами, ниспадало на широкую выпуклую грудь. Его тащили, подталкивали, а он упирался и словно застрял в дверях. Казалось, его тащила целая толпа лилипутов. А он, не глядя, только отстранял их рукой и, вскинув голову, и слегка опустив нижнюю губу, словно выпив чего-то кислого, смотрел в ту сторону, где стоял владыка.
— Отпустите его!
Голос владыки прозвучал властно, но мягко.
— Человек божий, подойди сюда.
Beликaн тяжело двинулся, не спуская взгляда своих воспаленных глаз с лица владыки. Толпа расступалась перед ним широкою улицей. Он подошел, встал перед владыкой и с глухим вздохом повалился ему в ноги.
— Встань! — сказал владыка.
Но он не вставал.
Среди глубокого молчания владыка повторил с ласкою:
— Встань!
Тотчас священник и Северозападов с двух сторон подскочили к нему, чтобы помочь исполнить волю владыки. Но, отстранив их рукою, он поднялся сам, с лицом смущенным. И снова спутанные волосы его, подобно пламени, метнулись перед владыкою.
— Владыка, — сказал он.
Подобно легкому раскату грома прозвучал его голос по церкви.
— Владыка! Я грешник… грешник окаянный, не дерзаю смотреть в лицо твое!
И он снова хотел грохнуться в ноги.
Но владыка быстрым движением руки остановил его.
— Человек божий, как зовут тебя?
— Леонтий.
— А по отчеству?
— Михайлович.
— Слышал я, Леонтий Михайлович, и сам чувствую, что одарен ты от Господа талантом многим.
Он помолчал.
— Спой мне что-нибудь.
— Владыка, у меня… — растерянно бормотал великан, — у меня сегодня… голос…
— Ничего! Спой, спой для владыки.
Он обернулся к благочинному.
— Дайте ему спеть «Иже Xерувимы » Бортянского. Ноты дайте.
Но великан поспешно сказал:
— Я и без нот наизусть знаю.
Он стоял перед владыкою, странный и нелепый в своей растерзанной одежде, с лохматой головой, еще недавно хмельной, но уже протрезвившийся от неожиданного приключения. Он смотрел растерянно и испуганно. Но, когда начал петь, сначала голосом хриплым и неуверенным, он как-будто позабыл обо всем на свете. Голос крепнул, рос, становился чистым, звучным и поражал своей красивой силой. Стали отзываться окна и звякать в унисон какие-то металлические предметы. Как-будто вздрагивала и, вздыхая, затихала сама церковь, слишком маленькая для громовых волн его голоса.
Владыка слушал, склонив голову, недвижный.
Молчание царило некоторое время в церкви, когда певец кончил; владыка, повернувшись с растроганной улыбкой к благочинному, произнес потихоньку;
— Я чувствую себя на небесах: так ангелы поют славу пред престолом Божьим!
Благочинный задумчиво опустил глаза.
Владыка ласково взглянул на певца.
— Женат? — спросил он.
Тот взглянул удивленно.
— Нет, владыка.
— Женись. Даю тебе две недели сроку. Через две недели явишься ко мне. Посвящу тебя в протодьяконы.
При этих словах по церкви пошел легкий шумок, а Северозападов, как от змеи, отскочил от великана и горделиво-гневной походкой отошел сначала на клирос, а потом в алтарь. Великан же, пораженный и растерянный, смотрел на владыку, не веря слуху своему.
— Владыка, — сказал он тихо, — я необразованный.
Владыка улыбнулся.
— У тебя дар Божий.
Тогда великан грохнулся в ноги владыке и неистово закричал с буйными слезами в голосе:
— Владыка, владыка святый, я недостоин! Я грешник… грешник от юности моей… и умру грешником!
— Раскайся.
— Не могу… владыка святый!
Он кричал, как бы в отчаянии, повергнутый у ног владыки, не поднимая лица.
— Я пьяница… пьяница, владыка святый, разве вы не видите?!
И замолк.
Слова в церкви наступило молчание.
Владыка тихо сказал.
— Это — слабость художественных натур, что ж сделаешь. Но я буду молиться за тебя и возьму тебя на свое попечение, Бог даст, и исправишься.
Благословил его, лежащего:
— Встань и исполни волю владыки. Только вот фамилия твоя… как?
— Икотов.
— Неудобная. Отныне ты будешь…
Улыбнулся.
— Авимелехов!
И, как-бы вспомнив что-то, повернулся к священнику.
— А где ваша дочь, батюшка?
— Здесь, владыка.
— Она девица?
— Да.
— Позовите ее сюда.
Когда черноглазая нагайбачка, вызванная из толпы отцом, подошла к владыке, он ласково кивнул ей головою и сказал:
— Дочь моя, назначаю тебе в мужья этого человека.
Как бы ожидая ответа, смотрел на нее.
Она взглянула с ужасом, губы её дрожали, но не могли произнести ни слова.
Владыка обратился к Авимелехову.
— А тебе назначаю ее в жены.
За все время великан не был поражен так, как в этот моменты все лицо его вспыхнуло и загорелось неудержимой радостью. Он робко взглянул в сторону девушки и неуклюжим жестом сталь приглаживать волосы.
Владыка приказал священнику, растерявшемуся от радости, не замедлить совершением брака и подготовкой Авимелехова в дьякона, широким жестом благословил народ.
И уехал.
… Из Авимелехова вышел великолепный протодьякон, — гордость владыки. Слава о нем гремела далеко. Даже черноглазая нагайбачка, много плакавшая до брака, примирилась с ним и полюбила своего неуемного мужи. Бросил он и пить под неусыпным влиянием владыки, не спускавшего с него глаз. Но раза два-три в год, особенно весною, он впадал в великую тоску и предавался буйному запою. Он тосковал по горам, уходил из-под всех запоров, блуждал по улицам, ища простора, сражался с фонарями, выворачивая их из тротуаров, и с открытой грудью шел на полицейских.
— Ши-р-р-р-р-ре бе-е-рр-ри-и!
Не раз составлялись протоколы на «злодейские поступки» Авимелехова и гражданские власти сносились с духовными.
… Но владыка покрывал его…
«Огонек» № 2, 1916 г.
Иллюстрация: В. Сварог.