Владимир Табурин «У старой кумирни»

I

…Необъятная ширь! Глаза устают глядеть в прозрачную даль, но она властно манит к себе. Свирепый тайфун, дувший две недели подряд, затих. Буйный, неудержимый, он на юге разметал шаланды по берегам Желтого моря, прокатился смерчами по равнине реки Ляохе и смирился в горах Гуан лин.

На плоской вершине невысокой сопки собралась группа людей. Одни сидели на земле, другие стояли и в бинокли смотрели на юг. Справа и слева громоздились горы. Как богомольцы, они теснились к центральному месту, где выше всех остальных подымалась остроконечная сопка. Окружные горы оставались в тени, а высокая сопка горела, как разукрашенный разноцветными камнями идол. Вся ее крутая поверхность была усыпана от вершины до подошвы камнями и осколками, игравшими на солнце яркими цветами своих изломов. И было странно видеть, что они крепко держатся на ее гладкой, крутой поверхности. Вершина ее остро врезывалась в небо и неожиданно заканчивалась башенкой, высеченной из ее же массы. Правильные архитектурные линии башни не вязались с дикими линиями сопки. Казалось, она чудом выросла из скалы.

В противоположной стороне расстилалась равнина. Слева, из красной от заходящего солнца дали тянулась извилистой змейкой насыпь строившейся железной дороги. По ней ползли вереницы груженых платформ, стояли товарные вагоны для рабочих, и два классных пульмановских вагона, покрытые парусиной для спасения от жары.

Люди, стоявшие на сопке, были одеты весьма разнообразно. Кто в чесунче, кто в хаки, а кто и в путейской тужурке. На некоторых были форменные инженерные фуражки. У одного франта в руках плоский китайский зонтик из красного шелка. Он боится загара. На нем белоснежный фланелевый костюм, мягкая палевая шелковая сорочка и золотая цепь чрезвычайной толщины. На голове дорогая панама, а на ногах желтые гетры американской работы. Спутники зовут его Уважаемым.

Солнце заходило за их спинами. Массы окружных гор тонули в лиловом тумане и только некоторые вершины выглядывали из тени навстречу косым лучам. Ни одна сопка не смела бросить тень на высокую гору. Она выступала вперед своей громадой, вызывающе выставляя обнаженную и освещенную грудь. Каждая мелочь на ней выделялась с изумительной отчетливостью. Она казалась так близко, что брошенный рукою камень должен бы долететь до нее.

— Смотрите от вершины книзу и несколько влево, — говорил сидевший на земле тучный господин, которого звали генералом. — Видите будочку с красной крышей, прилипшую, как ласточкино гнездо? Дерево стояло почти вплотную к ней.

— Его не видно ни на склоне, ни у самой подошвы, — заметил Саркис, совсем молодой человек, только что окончивший институт и недавно прибывший в отряд. Юное лицо его обрамлялось густою черною бородой. Белые зубы выразительно блестели при его быстром, порывистом говоре с гортанным произношением.

— Да вы смотрите в бинокль, — сказал генерал.

— Без бинокля я вижу лучше. Кумирня висит, как балкончик. Под ней песок — это место обвала. Удивительно, как она не обрушится.

Два дня тому назад на горе случилось несчастье. Два китайца захотели срубить сосну, росшую около кумирни. Это большой грех. Будда рассердился и вместе с деревом сбросил их в пропасть.

Рядом с генералом сидел человек в чесунчовом пиджаке, застегнутом на нижнюю пуговицу, и держал на коленях большую пробковую каску английского образца. Волосы его гладко причесаны и разделены ровным пробором на две стороны. Усы подстрижены, а подбородок тщательно выбрит. Он заговорил, когда наступила тишина.

— Меня, ваше превосходительство, интересует не дерево, а эта башня. Я думаю, что это — кумирня.

— Не думайте. Это не — кумирня, а древняя постройка времен династии Мингов, изгнавших татар. Говорят, высечена из скалы. Кроме нее на вершине есть еще большая кумирня. Она видна с западной стороны.

— Господа! — воскликнул Саркис. — Лезу на гору! Кто со мной? Уважаемый, махнемте!

Высокий блондин в панаме посмотрел на гору, смерив ее от подошвы до вершины, и ничего не решил.

Саркис был доволен своей идеей. Он всегда был доволен и всегда же готов был спорить. Страстно любил держать пари по малейшему поводу.

Генерал предупредил его.

— Имейте в виду, что взобраться на эту кручу не так-то легко.

Саркис посмотрел в холодную глубину долины. Она затянулась дымкой ленивого отдыха. Дно ее сверху казалось покрытым мелким кустарником.

— Час туда, час назад… В десять, часов будем обратно.

Генерал посмотрел на часы.

— Теперь восемь. К двенадцати не вернетесь. Здесь воздух удивительно прозрачен и расстояния обманчивы.

Саркис сделал энергичный жест рукою.

— Идет пари, что раньше? Уважаемый, присоединяйтесь.

— Согласен.

— На полдюжины шампанского!

Генерал с удовольствием крякнул.

— Хорошо! Идет. А вы что же сидите? — обратился генерал к своему соседу. — Господа, возьмите Кирилла Кирилыча, он тоже хочет посмотреть башню.

— Нет уж, как-нибудь в другой раз, — ответил Кирилл Кирилыч и передернул плечами. Он все откладывал до другого раза. Куда бы его ни звали, что бы ни предлагали — сыграть ли в карты, выпить ли вина, — он всегда отказывался, но стоило только перестать его упрашивать, — рука его незаметно протягивалась за стаканом вина, или он подсаживался к играющим и осторожно держал мазу.

Уважаемый и Саркис были инженеры. Уважаемый уже опытный и побывавший на Дальнем Востоке, а Саркис новичок. Кирилл Кирилыч был добровольцем и случайным членом отряда. Еще недавно в Иркутске он занимал довольно солидное место в губернском управлении, но бросил службу из-за семейных неприятностей. Его жена бежала с казачьим офицером на Восток. Сначала он хандрил, попивал, потом пустился на поиски за женой, виделся с ней, писал, вел переговоры, но без успеха. Случайная встреча с инженерами устроила его жизнь на новый лад. Он присоединился к отряду, строившему дорогу, в качестве полезного человека. Продовольственную систему он знал довольно хорошо и оказался действительно полезным.

Саркис гикнул и побежал с откоса. Уважаемый последовал за ним длинными шагами, стараясь сохранить в походке грациозность. Когда серый пиджак Саркиса уже скрылся в кустах, Кирилл Кирилыч крикнул:

— Саркис, и я за вами! Только имейте в виду, что я в пари не участвую!

Он протер свои очки, встал и укрепил на голове пробковую каску ярко желтого цвета с черными пятнами отдушин.

— Я, ваше превосходительство, принципиально против пари.

II

Сначала пошли заросли, густые, перепутанные. Потом стали попадаться кусты орешника. Все выше и гуще. Скоро путникам пришлось расчищать дорогу руками. Впереди виднелись толстые стволы и высокая зелень.

Саркис остановился.

— Лес!

Уважаемый посмотрел на часы и сделал недовольную гримасу.

— Да, лес. Странно, что его сверху не было видно.

Поглядели назад. Там виднелась маленькая сопка с группою людей. Пройденного расстояния почти не было заметно. Большая сопка блестела на солнце, но оставалась так же далеко и так же близко, как и раньше.

Саркис захохотал.

— Что ж, идем дальше. Больше ничего не остается.

Сзади отчаянно звал их Кирилл Кирилыч.

— Он нас будет связывать всю дорогу, — недовольно заметил Уважаемый. Саркис участливо обратился к подбежавшему Кириллу Кирилловичу:

— Милейший Кирилыч, идите вы обратно. Ведь вы устанете.

Кирилыч ответил не сразу. Он вообще был ненаходчив, и ответы давал с опозданием. Наведет опять разговор на старую тему, и просто заявит: «Вот давеча вы мне сказали то-то. Позвольте вам возразить следующее».

Когда он вытер очки и придумал ответ, спины Уважаемого и Саркиса уже исчезли за деревьями.

Подъем неожиданно кончился, и открылась плоская поляна, изборожденная узкими грядками с сорной травой. Это было заброшенное чумизное поле.

Саркис перебежал поляну, остановился и крикнул:

— Пари проиграно! Крутой обрыв и река!

Отчаянным жестом он сбросил с головы фуражку и растянулся на земле.

Уважаемый и Кирилыч подошли к обрыву и безнадежно взглянули на бурлившую внизу реку. За ней опять тянулась долина, поросшая кустарником и густая роща. А дальше, окутанная тенью до середины, сияла своей вершиной большая сопка.

Саркис мечтательно посмотрел на небо и сказал:

— Кирилыч, возьмите ваш бинокль и бросьте в реку. На кой они черт, скажите, пожалуйста! Все вы смотрели в бинокли и что же? Вот, вместо пустой гладкой равнины оказывается бугор, река, густой лес. Черт знает, что за чушь!

Кирилыч был рад раздражению Саркиса.

— Вас ведь предупреждали, молодой человек… Вы погорячились.

— Молчите уж вы, божья коровка!

— Вы вот давеча, — продолжал Кирилыч, — сказали, чтобы я шел обратно. Позвольте вам заметить, что я иду по своей воле, могу не торопиться, а вы связаны условием. Теперь вы видите, что не поспеете к сроку, поэтому вам остается только вернуться обратно.

— Нет уж, батюшка, раз я пошел — я дойду до конца. Уважаемый, вы согласны?

— Да… Если мы вернемся, не дойдя до башни, нас засмеют. Прошло меньше часу, мы еще можем поспеть.

Вдали что-то шаркнуло и зашуршало. Звук был не силен, но в этой безлюдной местности он заставил всех встрепенуться.

— Вчера наши рабочие убили леопарда, — сказал Саркис. — Интересно, где они с ним встретились.

— Наверно, вот тут, в этой долине. Леопарды любят такие места: густые поросли и река.

Уважаемый добавил серьезно:

— Очень возможно, что именно здесь. Тут валяются трупы людей, упавших с горы.

За площадкой через поредевшие деревья глядело солнце, заходившее в седловину далеких сопок. Края их розовели от его горячей близости. Над ними, в теплых лучах лениво и царственно купался орел.

— Хорошо здесь, — сказал Уважаемый, — богато, величественно. Но если бы мне в этих местах подарили готовую усадьбу, я бы отказался. Дико, неприветливо. Один тайфун с ума сведет.

Саркис, лежа на спине, раскинул руки.

— Вы любите шаблон, уют, насиженное место. Здесь удивительно здоровый климат именно благодаря тайфуну. Это — колоссальная вентиляция. Здесь тем и хорошо, что не засижено, не загажено. Не слышно звонков трамвая, нет пьяных извозчиков, попов, солдат.

Кирилыч с раздражением перебил его:

— Извините, попы есть, и даже очень много.

Уважаемый сказал примирительно:

— Попов много, это верно. Но их незаметно. В государственной жизни они не играют никакой роли, с ними никто не считается, их не уважают. Я это одобряю, но страна мне все-таки не нравится. Посмотрите на эти деревья с вечно висящими на них дурацкими комками, как вороньи гнезда. Они раздражают, мозолят глаза. Глупая игра природы.

— Это омела, паразитное растение, — сказал Кирилыч. — Есть поверье, что если такой пучок упадет к ногам человека, то его ожидает благополучие.

Саркис вскочил на ноги, поднял с земли сухую ветку, отломал толстый конец и стал бросать вверх, стараясь сбить один из комков. Это не удавалось.

— А ну-ка я, — сказал Кирилыч и бросил палку. Большой пушистый пучок упал к его ногам.

Кирилыч засиял от радости.

— Знаете, что это значит? — заметил Саркис.

— Что? — жадно спросил Кирилыч, приближая к Саркису ухо.

— Жена вернется.

Кирилыч глубоко вздохнул, но ничего не ответил.

— Ну, ребята, ходу! — сказал Саркис, подходя к обрыву. — Реку перейдем по камешкам. Тут их множество.

Он стал спускаться. Уважаемый последовал за ним.

Кирилыч присел на краю и задумался. Пучок омелы лежал у него на коленях. Он бы с удовольствием посидел спокойно, перебирая листики счастливой омелы и передумывая свои грустные мысли. Но снизу его окликнули. Эмблему счастья он бережно примял и спрятал под бортом пиджака. Придя домой, он выберет лучшие листики и засушит их в книге, а пучок повесит в углу своего купе под образом.

Он последовал за товарищами.

Крутизна обрывалась прямо в реку. Кое-где выглядывали из воды камни. Саркис стал перескакивать с одного на другой. Уважаемый отыскал глазами Кирилыча и посоветовал ему идти по его следам. Он любил показать ловкость и грацию.

Когда Кирилыч встал на первый камень, товарищи его уже шли по другому берегу. Он постоял некоторое время, глядя на воду; голова у него закружилась, и он стал смотреть вперед, где в кустах белела спина Уважаемого. На следующий камень нужно было прыгнуть, но для Кирилыча это оказалось не так легко, как для его товарищей. Он с горьким упреком подумал, что они могли бы ему помочь. Но не такие они люди. Саркис — безбожник и человек отчаянный во всех отношениях. Всегда противоречит. Если женится, то, наверно, будет жестоко обращаться с женой и даже будет запирать ее на замок. Хорош тоже Уважаемый. А еще серьезный человек. Для него нет большей обиды, как сказать, что его часы отстают. И теперь идет вовсе не затем, чтобы посмотреть памятник, а потому, что не хочет отставать от Саркиса… Кирилыч дал себе слово, что если когда-нибудь семейные дела его поправятся, и он встретит их в Иркутске или в другом большом городе, то сделает вид, что не узнал их.

Последний прыжок оказался для него неудачным. Правая нога Кирилыча попала в воду, а пробковая каска слетела с головы и, кружась, быстро поплыла по течению.

Пробираясь между кустами, Кирилыч услышал голоса и, прибавив шагу, пошел в этом направлении песчаным руслом высохшей реки. Растущие по краям деревья соединялись ветвями, и дорога шла коридором, в полумраке. Кирилыч присел на краю и снял сапог. Отжав промокший носок и помахав им в воздухе для просушки, он попробовал снова надеть, но сапог не влезал. Окликнув товарищей и не получив ответа, он заторопился и, не надев как следует сапога, пошел, прихрамывая. Дойдя до конца дороги, он громко окликнул:

— Саркис!

— Что вы орете? — строго спросил его Уважаемый откуда-то сбоку. — Вы с ума сошли?

Кирилыч остановился, едва переводя дух, и осмотрелся. Саркис и Уважаемый сидели под кустом и курили.

— Что вы со мной делаете, господа? Я вас ищу, кричу, а вы не откликаетесь.

Оглядев растерянную фигуру Кирилыча без шляпы с укороченной ногой, с оттопыренною грудью, Саркис захохотал.

— Мы слышали, как вы тут бегали. Право, похоже было, что вы выследили зверя и гоняетесь за ним.

— Ничего нет смешного. Я промочил ноги.

— А ваша каска где?

— Черт ее знает! Должно быть, в воду упала.

Когда сидящие поднялись, Кирилыч постоял и пошел сзади, чтобы не видели его хромоты.

Подъем начался сразу. Скоро пошла такая крутизна, что приходилось цепляться руками. Громадные, нависшие камни преграждали путь. Казалось, достаточно сильного удара кулаком, чтобы они оторвались и обрушились. Нужно было обходить их и часто уклоняться в сторону. Все трое скоро утомились. Даже Саркис устал и, чтобы отдохнуть, лег на спину, преувеличенно громко вздыхая.

Кирилыч страдал и физически, и нравственно. Знай он наперед о всех трудностях путешествия, ни за что не пошел бы, но также ни за что не вернулся бы один ночью по безлюдной пустыне (он не мог забыть убитого леопарда). Оставалось идти, подыматься на гору, напрягать все силы, мучить себя, как бы подчиняясь властному велению чужой воли. В эти минуты он ненавидел Саркиса. Каждое его слово и возглас, слышные сверху, казалось ему, направлены с целью над ним поглумиться.

Ненадетый сапог причинял ему большие неудобства. Каблук подвертывался, нога срывалась. Тогда он снял носок, спрятал его в карман и натянул сапог на голую ногу. Пятка вошла на место. Довольный этим маленьким успехом он пополз к Уважаемому. Тот отдыхал и мечтательно глядел в долину.

— Вы устали, бедный мой Кирилыч. Да, трудно. Послушайте, Саркис! Долезем ли мы?

— Долезем! — весело отвечал сверху Саркис.

Кирилыч примостился к Уважаемому, тайно надеясь найти в нем сочувствие.

— Вы думаете, он не устал? Поверьте, едва дышит, а лезет из упрямства. Знаете что, Уважаемый, вернемтесь-ка назад. Подумайте сами, — ночь. Когда еще долезем! Ей Богу, вернемтесь.

— Неудобно, знаете. Мы почти дошли. Посмотрите вниз — какое чудо.

Долину затопило росой. Точно море, спокойное, спящее, расстилалось от подошвы горы и терялось на западе. Средняя сопка, которую они перешли, исчезла вместе с верхней площадкой, а окаймлявшие ее деревья чернели кольцом, как лагуна в море.

Кирилыч протер очки и посмотрел вдаль. Его охватил священный трепет от этой холодной бесконечности. Гора под ногами спускалась круто. Вид плоской, как на карте, поверхности земли изменял привычную точку зрения, расширял ее и захватывал дыхание. Кирилыч, едва держась на месте, почувствовал свое ничтожество и умилился.

Налево незаметная раньше небольшая сопка с двумя низкими густыми пихтами закрылась туманом, выставив наверх темную массу деревьев, похожих на плавучее судно.

— Картина всемирного потопа, — сказал Кирилыч, — а это Ноев ковчег.

Затем, посмотрев наверх, он тихо продолжал:

— Скажите мне, мой Многоуважаемый: не чувствуете ли вы в такие минуты присутствия великой творческой силы?

— Я для этого недостаточно религиозен.

— Но позвольте. Когда вы читаете книгу, то узнаете имя автора, когда смотрите картину, то разглядываете подпись художника. Неужели же, видя перед собою великую книгу бытия, вы не проникаетесь…

— Нет, не проникаюсь… Ведь автор не подписался… Это — аноним… Пытаться раскрыть его — напрасный труд. Я — математик и люблю понятия точные. Сумма углов треугольника равна двум прямым — это мне ясно, а о вашем вопросе люди думали и спорили веками и ни к чему не пришли… Бросим…

— Нет, позвольте… Вы все умом… Неужели же вы не чувствуете?

— Сейчас чувствую сырость и голод.

Кирилыч пополз наверх.

— Уйду от вас… Все вы оглашенные…

За горой взошла луна, но ее не было видно. Высоко на вершине луч ее серебрил край темной башни.

III

Кирилыч совершенно выбился из сил. В груди кололо и не хватало воздуха. В горле пересохло. Он едва держался и стонал. Уважаемый сжалился над ним и на последнем переходе помог ему подняться.

Вступили на вершину все одновременно.

Светлая луна, глядевшая прямо в глаза, мешала сразу разобраться в темной массе стен и крыш. Мелькнул огонек и исчез. Постепенно обрисовались освещенные резные украшения и черепицы крыш. Строения стояли в котловине, образуя квадрат, с гладкой освещенной площадкой посередине. В ближайшем углу возвышалась беседка с изогнутой вычурной крышей, с целой системой стропил, на которых висел массивный колокол.

В глубине центрального здания опять засветился маленький огонек. Темная фигура стояла на коленях.

— Это — буддийский храм, — сказал Уважаемый. — Вот какой-то субъект молится. Придется ему помешать.

К ним обращена была глухая стена. Уважаемый пошел вперед, как человек, опытный в сношениях с местными жителями. Налево бороздились грядки огорода. Боковая стена оканчивалась узким проходом, занятым глинобитной наружной дымовой трубой. Саркис, крадучись, пробрался вперед, как злоумышленник. Уважаемый предварительно освидетельствовал свой револьвер. Кирилыч пробрался последним, томясь в ожидании дальнейших событий. Все новое и неожиданное его угнетало.

Чистенький дворик был замощен гладкими каменными плитками. С трех сторон он замыкался постройками, а с четвертой — глинобитной стеной. С южной стороны возвышалось солидное каменное строение на высоком фундаменте, с открытой террасой и колоннами. Перед входом снаружи массивная металлическая урна, а по сторонам ее каменные столбы, покрытые барельефами и надписями. Вершины столбов венчались богатым орнаментом строго стилизованного дракона.

На террасе показался человек. Он медленно спустился по каменным ступенькам и поклонился. Это был китаец в обыкновенной синей курме, какую носят все простолюдины, с черным платком на голове, повязанным на затылке, как женский повойник.

Саркис подошел к нему и с шутливой галантностью протянул ему руку. Китаец взял руку и, очень польщенный, поклонился еще ниже.

Уважаемый укоризненно заметил:

— Не надо с ним фамильярничать, ну его к черту!

И, желая показать, как нужно обращаться с некультурными туземцами, он хлопнул китайца по плечу, заставив его пошатнуться, и сказал:

— Вот что, любезный ходя. Мы, во-первых, желаем напиться воды, понимаешь? А потом посмотреть, что у вас тут есть хорошего.

— Воды можно, а смотреть не надо, — ответил китаец.

— Эге! Да ты говоришь по-русски. Кто ж ты такой?

— Китайский человек.

— Ну, положим, человеком тебя назвать нельзя. Ты ходя.

— Зачем ходя. Я хозяин.

— Ну ладно, не рассуждай. Иди за водой. Живо!

Уважаемый хотел идти за ним. Китаец растопырил руки и поднял голову.

— Нельзя ходить.

Эта неожиданная смелость сбила с толку Уважаемого. Он остановился и не нашел, что ответить.

Сзади Саркис отозвал его:

— Не надо скандалить. Он один, а нас трое.

Кирилыч высказал осторожное соображение:

— Господа, если бы он был один, то не был бы так смел.

Уважаемый сердился.

— Да что же там считать, один или не один. Мы не разбойники.

Саркис захохотал.

— Не разбойники, а, по меньшей мере, нахалы. Пришли на чужой двор и требуем, чтобы нас впустили в дом.

— И мы войдем. Вы напрасно с ним любезничаете. Вы этого народа не знаете.

Китаец ушел. Саркис посвистал себе под нос и присел на цоколь монумента. Тонкий, как кружево, орнамент окружал основание колонны. Кирилыч тоже подошел, посмотрел на работу и зевнул. Уважаемый нетерпеливо ходил по двору.

Китаец показался опять. В руке он держал широкую чашку.

— Чай холодный, — сказал он. — Можно пить. Вода хорошая.

Уважаемый напился и передал Саркису.

Китаец оглядел гостей и спросил, указывая на запад:

— Там ходили? Очень трудно ходить. Нужно там. Я провожу.

Он указал в противоположную сторону.

— Ты прежде покажешь нам храм, а потом видно будет.

— Это нельзя.

— Поменьше разговаривай. А почему у тебя нет косы?

— Я был бонза — китайский поп, а теперь так. Коса долго ждать, а длинные волосы похоже на корейского человека. Лучше резать, как бонза.

— Ну режь — твое дело. Кирилыч, пейте.

— Я воздержусь — не доверяю.

Китаец взял чашку и, оглядываясь, боком, нерешительно пошел к ступенькам.

Уважаемый опять последовал за ним. Китаец остановился, стараясь руками преградить дорогу. Уважаемый отстранил поднятую с чашкой руку, и несколько капель плеснуло ему в лицо.

— Ах, каналья, он меня облил! Иди вперед, собака, и показывай дорогу!

Китаец не трогался с места и мотал головой.

— Ну хорошо! Сейчас ты меня, наверно, послушаешь.

Уважаемый медленно вынул из кобуры длинный наган и приставил дуло к самому носу китайца.

Тот в ужасе присел на ступеньки.

Саркис подбежал сзади и схватил руку Уважаемого, указывая в темную глубину между колонами:

— Там еще кто-то стоит.

Одновременно оттуда послышался новый голос.

— Дорогие соотечественники! Вы просили напиться. Вам дали. Что же вам еще угодно?

Кирилыч вскочил с камня и ахнул от удивления и радости. Он был большим патриотом, и неожиданная русская речь привела его в восторг.

— Землячок! Дорогой! Кланяемся вам в пояс. Извините, пожалуйста.

Новый знакомый спустился по лестнице, жестом услал прочь китайца и мельком взглянул на Кирилыча и Саркиса. Уважаемого он осмотрел более внимательно и полусерьезно заметил:

— Будьте великодушны. Спрячьте ваше оружие. Мы сдаемся…

Кирилыч бросился ему на шею.

— Да позвольте же вас обнять, дорогой мой! Вот чудеса с нами сегодня! Думали встретить хунхузов-разбойников, а встретили земляка.

Уважаемый чувствовал себя не совсем ловко. Приложил руку к своей панаме и сказал:

— Значит, хозяин тут — вы? Очень приятно.

Он заметил, что гостям не особенно рады. Этого не замечал только Кирилыч и не мог удержать своих излияний.

— Недаром нас тянуло сюда. Господи, Боже мой! На этакую высоту забраться, и кто же? Наш родной русачок. Что же вы тут поделываете, дорогой мой?

Незнакомец вместо ответа спросил:

— Вы, очевидно, инженеры? Вы желаете непременно войти в дом? Пожалуйте. Это — храм, но он заброшен. Ван, дай огня!

Уважаемый напрасно старался разглядеть его лицо. Луна мельком освещала пушистые волосы на голове или край бородки, но лицо оставалось в тени.

Кирилыч не отступал с вопросами:

— Какими судьбами вы сюда забрались, дорогой землячок? Вот любопытное дело. Господа, надо нам всем представиться. Будем знакомы. Вот чудеса! Да зачем вы тут? Как и что? Расскажите.

Земляк с усмешкой заметил:

— После проведения дороги русских можно встретить здесь на каждом шагу.

— Понимаю, понимаю. Но в языческом храме, на такой высоте…

Земляк пожал плечами.

— Путешественники и офицеры для своих стоянок всегда выбирают кумирни. Чище и просторнее.

Показался свет. Китаец держал деревянный подсвечник с толстой красной свечей.

Все вошли в первую комнату. Тут посредине стоял престол из массивного черного дерева, уставленный вазами, ширмочками, чашками с кусочками еды, подсвечниками. За ним высокий пьедестал для божества был пуст.

— Здесь стоял Будда, но он был бронзовый, и его похитили, — заметил новый знакомый в роли невольного проводника.

— Кто же похитил? — возмущенно спросил Кирилыч.

— Какие-то военные, во время усмирения страны. По праву победителей, божество стало трофеем войны.

— Ну, дело прошлое. Не будем вспоминать. Позвольте узнать ваше имя?

— Наше знакомство будет непродолжительно, а потому называйте меня, как уже называли: «Земляком».

Уважаемый нашел удобным извиниться за свою назойливость.

— Извиняйтесь вот перед ним, — ответил Земляк. — Ван, тебя обидели?

Китаец примирительно улыбнулся.

— Тебя, любезный, Ваном зовут? — спросил Уважаемый.

— По-китайски Ван, а по-русски Иван.

Уважаемый весело засмеялся над таким упрощенным переводом и вынул из кошелька двугривенный.

— На, возьми.

Ван сокрушенно вздохнул, пожал плечами, но сейчас же, как опытный бонза, нашел выход:

— Пускай капитан положит на стол. Это для Бога

Земляк пошел направо, где за резной перегородкой тянулся влево коридор. На узком общем возвышении стояли фигуры в рост человека.

— Коллекция богов, — пояснил Земляк. — Все в печальном положении. В эту кумирню во время кампании стреляли и даже ходили в атаку.

— Верно здесь засели хунхузы? — спросил Кирилыч.

— Роль хунхузов исполнял Ван и еще двое бонз. Спросите у него — он вам расскажет.

— Это верно, — подтвердил Ван.

— Теперь он вернулся и занят ремонтированием богов.

При ближайшем рассмотрении фигур, у них оказались большие изъяны. У бога дождя и ветра была обломана вся нижняя часть туловища, и он казался стоящим на коленях. У бога войны — отбитая голова с выражением сверхъестественной свирепости была неудачно приставлена и криво сидела на плечах. У большинства фигур из поврежденных частей торчала солома.

— Богов делают из глины, — пояснил Земляк. — Сначала делают основу из палок, окручивают их соломой и облепляют глиной. Затем специальные художники их раскрашивают.

— Это верно, — сказал Ван, наивно улыбаясь и любовно поглаживая рукой ближайшего бога, у которого вместо отломанной ноги была подставлена палка.

В конце коридора, влево, проход был загроможден кучами раскрашенных обломков разбитых богов, которые Ван надеялся когда-нибудь восстановить. В стене и в крыше светились отверстия, пробитые снарядами.

Дальше сворачивал налево опять такой же коридор, но разделенный на решетчатые клетки.

— Наглядное изображение загробных мучений грешников, — провозгласил Земляк.

В одной клетке два палача громадной пилой перепиливали череп человеку, привязанному к столбу. Ван пояснил, что такое наказание ожидает отцеубийц, но может быть назначено богами вообще за грубое и жестокое обращение с родителями.

В другой клетке одна большая фигура тяжелым пестиком толкла маленькую женщину, лежавшую в низкой открытой ступе. Наказание за измену мужу. Были тут наказания и огнем, и плетьми, и горячим железом. Мастер скульптор с добросовестным усердием изобразил страдания на лицах грешников и зверскую свирепость на лицах палачей.

На стене каждой клетки были изображены боги, величаво сидящие на горах. Одни бесстрастно смотрели на расправу с грешниками, другие злорадно смеялись. А один из богов с жиденькой бородкой, которую он пощипывал, перегнувшись на один бок, поощрительно подмигивал палачу.

— Сколько нужно беспросветного невежества и рабской низости, чтобы веровать в эту кошмарную мифологию, — заметил Земляк.

— Язычество, — осторожно вздохнул Кирилыч.

— Позвольте, — вмешался Саркис. — А в христианстве разве этого нет? Вы сами, Кирилыч, я полагаю, не меньше Вана верите в загробные мучения? А? Что скажете?

— Об этих вещах вы, пожалуйста, со мной не разговаривайте.

— Это очень верно, — убедительно заключил Ван. — Боги очень сердитые.

Дойдя до конца галереи, Земляк хотел свернуть к выходу, но Кирилыч остановил его. В углу, на кане лежал свернутый в виде подушки полушубок, на стене виднелась войлочная шапка и полотенце.

— Позвольте, дорогой Земляк, это ваши вещи? Вы здесь спите?

— Да, я здесь сплю.

— Разрешите присесть?

Земляк пожал плечами.

— Садитесь. Только тут жестко. Ван, поставь свечу и не слушай нас. Он скучает. Вероятно, храм никогда больше не будет посещаться богомольцами. Боги недовольны близостью железной дороги. Они не любят свистков.

— Теперь я знаю! — торжественно заявил Кирилыч, вытащив из-под полушубка книгу и заглянув в нее. — Вы — путешественник, этнограф!

— Может быть, — уклончиво ответил Земляк и отвернулся.

После неловкого молчания он поставил свечу подальше в угол, так, чтобы лицо его оставалось в тени, и продолжал:

— Вот живу здесь, среди богов, и думаю: сколько народу поклонялось им, лежа перед ними ниц, сколько трепетной любви и унижения приносили им сюда. Сколько душевных сил потрачено здесь, сколько было надежд… А боги во веки веков были и будут глухи.

— Языческие, — строго добавил Кирилыч.

Земляк взглянул на него боком:

— Я этого слова не понимаю. Для католиков буддисты язычники, а для буддистов — католики. Спросите у Вана. Его тут зацепил было католический миссионер, да не понравился Вану папа римский. За Далай-ламу обиделся, ушел.

— Господа! — вскричал Саркис шутливо. — Давайте подожжемте этот храм. Эх, жалко, что вы тут живете. А то бы славную штуку можно устроить! Горящие боги! Это красиво. Как вы думаете, Уважаемый?

— Уйду от вас, — махнув рукою, сказал Кирилыч.

Он опять вернулся в среднюю комнату, где стоял престол. Свет от огня сюда не достигал. Урны, вазы, подсвечники едва серебрились лунным отражением со двора. Оно слабо расплывалось вверх, в темную глубину, отнимая у нее черноту. Кирилыч осторожно потрогал непонятные, но священные предметы. Они показались ему тяжелыми и массивными. В одной вазе торчал пучок палочек. Судя по обгорелым концам, это были церковные свечи. Он согнул пару палочек и спрятал их в карман.

Сзади едва слышно подошел Ван, ласково посмотрел ему в лицо и погладил его по плечу.

— Капитан любит Будду — это хорошо. Я тоже люблю.

Кирилыч отстранил от своего плеча руку Вана. Эти жесты вместе с навязчивой солидарностью во взглядах его шокировали.

— Что ж ты думаешь делать теперь?

Ван глубоко вздохнул. Ему очень хотелось отвести душу, и он уверен был, что Кирилыч его поймет.

— Я еще не родился, а мой отец сказал: «Если он родится, я его сделаю бонзой». У нас всегда так, когда нет долго детей. Непременно нужно, чтобы были дети. У моего отца не было детей, и, когда он так сказал, Будда сделал, что я родился. Многие люди не любят бонзу, что он не работает, не помогает отцу. Еще не любят оттого, что он не имеет детей. Ну ничего… Это можно…

Ван хитро улыбнулся.

— Будда не увидит. Я ему завязывал глаза.

Он нахмурился и опять стал серьезен.

— Я жил здесь много-много годов. Будда стоял вот тут. Я зажигал свечи, он очень любит. Другой раз много дыма от свечек… как тучи, и Будда летит, как птица на небе. Я ставил маленькие кусочки курицы, пельмени, сладкие яблоки, Будда смотрел на меня. Я молился очень много. И утром молился, и вечером. Нужно непременно много молиться: я курил опиум… Бонза не может курить опиум, а что делать. Очень хочется курить. Можно спрятать трубку, можно спрятать лампочку, а дым нельзя спрятать. Можно завязать глаза Будде, а он будет нюхать. Можно завязать нос, а дым пойдет наверх, и Будда там будет нюхать. Как ни делай, все равно узнает. Как покуришь, надо много молиться…

Ван мечтательно посмотрел в темноту.

— Теперь Будды нет. Пришли солдаты, Будда рассердился и ушел. Меня били нагайкой, чтобы я сказал, где деньги.

Ван неожиданно остановился и стал шарить рукой на престоле, отыскивая двугривенный, положенный Уважаемым. Найдя его, он успокоился и продолжал:

— Какие деньги у бонзы. Я сказал: нет денег. Меня опять били и погнали в русский город. Я жил у русского капитана. Научился говорить. Потом убежал и опять пришел сюда.

— Ты бы поступил в другой храм.

— Зачем в другой? Я не хочу. Я люблю этот. Будды нет. Ничего. Потом опять придет.

— Как придет? Его же украли.

— Это неверно. Будду нельзя украсть. Он сам ушел, наверх. Туда, где большое небо.

Ван уверенным жестом показал наверх.

— Будда не любит железную дорогу. Машина свистит, колеса стучат. Будда не любит. Потом, когда железной дороги не будет, Будда придет.

— Долго ждать, милый человек.

— Долго? Ничего, что долго. Можно подождать. Китайские люди очень сердиты, зачем пришли чужие. Они прогонят чужих людей. Тогда Будда придет. Это верно — я знаю.

Ван взял коробку спичек и зажег пачку свечей. Они не горели, а тлели, как трут, посылая кверху длинную ленту дыма, который, на высоте сажени, стал извиваться и скручиваться волнообразными формами. Кирилыча поразило это странное явление в совершенно неподвижном воздухе. Может быть в верхних слоях было слабое движение, но Кирилыч охотнее допустил тут неизвестную, таинственную причину. Там, где дело касается религии, это казалось таким возможным.

Ван повернул к нему свое лицо с горящими глазами и, показывая на клубящийся дым, очертил рукою в воздухе какую-то фигуру.

Потом он опустился на колени и, сложив перед лицом руки, зашептал непонятные слова.

Кирилыч почувствовал невольный наплыв религиозного очарования. Несокрушимая вера молящегося нашла отклик в его душе. Он склонил голову и приложил правую руку к груди. Но потом, как бы устыдившись своей неуместной слабости, посмотрел направо, где виднелись темные силуэты богов, повернулся и пошел к выходу.

Двор блестел под высокой луной. Кирилыч легко и аппетитно вздохнул. Только сейчас он почувствовал необыкновенную чистоту горного воздуха. Пора было идти домой и торопить приятелей, но он хотел несколько времени остаться один. Странные мысли волновали его. Наивная вера этого китайца противоречила его рассудку, но его экстаз и благоговение были ему близки и понятны. Он хотел бы его обнять, как брата, если бы на нем не было клейма «язычник». Но и этот язычник был такой же покорный сын своей религии. Он в ней родился, был верен ей, и справедливое Провидение не может оттолкнуть его, как отверженного.

Ван кончил молиться, прошел мимо Кирилыча и стал прохаживаться по двору. Кирилыч некоторое время следил за ним, потом подошел к нему и стал ходить рядом. Он чувствовал, что теперь они доверяют друг другу, и между ними возможна интимность.

— Скажи мне, пожалуйста, Ван, кто этот человек, который тут живет?

— Русский капитан.

— Я знаю, что русский. А кто он такой?

Благочестивое выражение на лице Вана сменилось тонким лукавством.

— Капитан, хозяин.

— Чей хозяин? Твой?

— Ну да, мой.

— Что ж, он тебе жалованье платит?

— Немного давал. Теперь деньги нет. Потом получит и опять даст.

— Откуда же он получит?

Ван нахмурил брови и решил молчать, что ему стоило большого труда.

Кирилыч тоже помолчал.

— Это хорошо, что ты не выдаешь своего хозяина. Ты его должен уважать и слушать. Впрочем, я сам догадываюсь. Давно он тут живет?

— Десять дней. Может, больше.

— Здесь никто не бывает?

— Иногда бывают китайские люди. В солнце бывают, а после солнца нет. Хозяина никто не видит.

— А с русскими он видится?

— Ай, нет. С русскими нельзя. Пойдете домой, — тоже не надо никому говорить про хозяина.

— Так, так. Любопытная история. Я не ошибся. Укромное местечко нашел. Поджидает денег, а потом махнет к морю, в Японию или Америку.

Ван испугался.

— Капитан знает? Я ничего не говорил. Капитан нам сказал.

— Конечно, ты ничего не говорил. Тише, не кричи, а то нас могут услышать.

Выведывать чужие тайны было для Кирилыча своего рода наслаждением. При этом он радовался за свою спокойную, благочестивую совесть.

IV

Уважаемый и Саркис удобно уселись на кане. Земляк, засунув руки в карманы, прохаживался из угла в угол. Между ними велась беседа, но каждый говорил не о том, что его интересовало. Уважаемый старался направить беседу так, чтобы Земляк рассказал о себе. Он догадывался, что хозяин что-то скрывает, и стеснялся задать ему прямой вопрос. Ответы Земляка были уклончивы, и в душе он посылал своих гостей ко всем чертям.

Когда Земляк проходил мимо — профиль его освещался, и Уважаемый внимательно его разглядывал.

На вид он казался не старше тридцати лет. Походка, твердая и нервная, выражала нетерпение. Он смотрел вниз, и клок белокурых волос закрывал его лоб, доходя до круто вздернутой кнаружи брови. Волосы в густой и короткой бородке были светлее, чем на голове, и, казалось, выцвели от солнца. Тон его голоса был вполне спокойный наружно, но Уважаемый заметил в нем оттенок не то иронии, не то скрытого раздражения. Давно пора было бы встать и распрощаться, но Уважаемый был сильно заинтригован.

— Господа, что же мы сидим? — сказал вдруг Саркис. — Нам нужно еще зажечь костер. Это будет сигналом, что мы долезли до вышки горы. Хотя пари мы и проиграли, но до намеченной точки дошли. Надо это засвидетельствовать.

— Хорошо, идите. Я вам принесу соломы, — сказал Земляк.

Левый флигель примыкал к откосу, подымавшемуся над крышей. На нем, в некотором отдалении, стояла башня. Между строениями в углу виднелся проход.

Кирилыч взял Уважаемого под руку.

— Я знаю кое-что про этого субъекта.

Уважаемый сделал равнодушный вид.

— Вы расспрашивали этого китайца? Это — бестактно. Что же он вам сказал?

— Собственно, ничего. Но я полагаю, что он нелегальный и скрывается здесь. Вероятно, ждет денег и фальшивого паспорта.

— Холодно… Пора домой… Саркис! Бросьте ваш костер!

Саркиса уже не было видно. Он где-то шумно карабкался и кряхтел.

В проходе показался Земляк с кипой гаоляновой соломы и пригласил гостей следовать за ним. Из прохода свернули вправо и стали подниматься по выбитым в каменистой почве ступенькам.

Открылся гладкий, точно укатанный и лоснящийся под лучами луны бугор — высшая точка утеса. Башня гордо стояла у западного края. В ней было сажени три высоты. Ее острый конец расширялся книзу тремя перехватами и плавно переходил в куполообразный свод. Стены — гладкие, на шесть сторон. В трех из них правильные отверстия — два для окон и одно, с высоким порогом, — для входа. Основание башни в самом низу расширялось и незаметно сливалось с породой скалы, как ствол старого дуба с возрастившей его землей. Над верхними краями окон и входа виднелся затейливый орнамент, а свободные стенки были испещрены глубоко выбитыми письменными знаками Стены были так толсты, что внутри могли поместиться три человека. Трое приятелей внимательно осмотрели башню снаружи и заходили внутрь. С уважением к старине постучали в стены, поцарапали ножичком и остались очень довольны башней.

— Сколько ей лет? — спросил Уважаемый.

— Трудно сказать, — отвечал Земляк. — Ван уверяет, что ей четыреста лет. Я не думаю. Во всяком случае надписи сделаны позднее: стены в этих местах подскоблены и сглажены. Башня сделана буддистами, а надписи конфуцианские.

Кирилыч снял очки и внимательно осмотрел непонятные знаки.

— Вероятно, какая-нибудь молитва?

— Нет, не молитва. Надписи философского и морального смысла. Ван называет эту башню беседкой Будды. Великий дух пророка прячется сюда во время дождя.

— Это верно, — подтвердил появившийся Ван.

Саркис весело засмеялся.

— Чудак твой Будда! Завел бы себе китайский зонтик.

Ван зажег спичку, и слабое пламя ее не дрогнуло в заснувшем воздухе. Огоньки побежали по крайним стеблям в середину костра. Все, кроме Вана, остановились на краю обрыва. Роса затопила всю долину. Утес, на котором они стояли, один возвышался среди бесконечного моря. Некоторое время все молчали.

— Спеть бы что-нибудь, — тихо сказал Саркис.

— Тут только одну песнь и можно петь, — заметил Кирилыч. — «Слава в вышних богу»… Да, поди, вы ее и не знаете.

— Мне вспоминается другая мелодия, — сказал Уважаемый и на несколько секунд замолчал. — Это — «Лунная соната» Бетховена.

Земляк сел на землю.

— Да, здесь хорошо. Я никогда не любил одиночества, но здесь понял, что иногда приятно отдохнуть от людей…

— Спасибо, — тихо отозвался Уважаемый.

— Здесь легче дышится и легче думается, — продолжал Земляк. — На этой чистой высоте яснее разбираешься в сомнениях. Смотрю я вниз, как вы строите там свою железную дорогу. Отсюда это выглядит чрезвычайно смешно. Отсюда хотя и мысленно, но очень ясно видишь нашу Россию — запустелую, грязную, бездорожную. От иной деревни доехать до станции — все равно, что путешественнику по Тибету добраться до Лхасы. А наряду с этим вот такие дорогие затеи чисто завоевательного свойства. Это похоже на франта в модном цилиндре и без сапог.

— Не наше это дело-с, — поучительно вставил Кирилыч.

— В том-то и горе, что дело, очень близкое к нам и очень дорого нам стоящее, оказывается делом не нашим, а чужим.

— Ну, что толковать, — заметил Уважаемый, желая переменить тему, — вы лучше расскажите, что написано на этих стенах.

Сзади костер уже пылал. Земляк встал и подошел к башне.

— Ван перевел мне. Тут начертано следующее: «Посмотри на небо, но не поклоняйся ему, потому что оно тебя не увидит. Не ищи там великого духа. Он около тебя».

— Это верно, — подтвердил Ван. — Так написано, но это неправильно.

— На этой стене другое изречение: «Будь смел, когда смотришь наверх, и будь кроток, когда смотришь вниз». На третьей стороне: «Уважай богов, потому что их уважали твои предки, но держись от них подальше. Так велел великий Кон-фу-дзе».

— Это верно, — опять подтвердил Ван. — Кон-фу-дзе не любил Будду.

— И если Будда читал эти надписи, — добавил Саркис, — то едва ли он сюда заглядывает даже во время проливного дождя.

Насмешливый тон Саркиса не понравился Вану. Глаза правоверного буддиста загорелись ревнивой злобой.

— Будда не умеет читать по-китайски! Он пришел из далекой индийской страны. Там его называли Шакия-муни. Если он захочет дунуть, — эти стены будут чистые.

Кирилыч окинул взором башню от основания до острой верхушки сказал:

— Оно бы, действительно, хорошо поскоблить изречения этого атеиста Конфуция. Я его знаю. Это только в Китае позволяют верить в какого-то чиновника, который никогда не был пророком. Ну, это между прочим. Я вот что хочу сказать: хорошо бы там, наверху поставить крестик золотенький. Пускай сияет. Эту кумирню рядом снести, и — чудная была бы часовенка.

— А Вана обратить в христианство, — подхватил Саркис. — Вы будете его духовным отцом.

— Нет уж, пускай Ван остается буддистом, — заметил Земляк. — Большинство здешних обращенных служат шпионами у местных русских властей.

Кирилыч замахал руками.

— Говорите, что вам угодно, а я глубоко верю, что в конце концов христианство здесь одержит победу над другими религиями.

Земляк грустно усмехнулся.

— Удивительное дело. Нашли люди страну, где нет государственной религии, где полнейшая свобода совести, — идеал того, к чему стремятся все народы Европы, и полезли сюда навязывать свою религию. Для чего, спрашивается. В нравственном отношении здешний народ гораздо выше европейцев. Исповедуют догму только такие отщепенцы от общества, как Ван, со своим маленьким приходом; большинство же придерживается чистой морали своих мудрецов. Чему же здесь учить? Может быть, наукам, технике. Это так. Но ни в каком случае не религии.

Кирилыч, жадно искавший предлога прицепиться к Земляку, наконец, нашел его:

— Эге! Да вы, батенька, чистопробный атеист.

Земляк до этой минуты прохаживался около башни, но при словах Кирилыча остановился.

— Да, да… Вы сказали очень точно. Я — атеист. В этой стране это слово произносят с гордостью. Сказать: «Я — атеист», то же самое, что сказать: «Я независим». Но вы произносите его шепотом, трусливо… При всей своей внешней культурности, вы рабы душою…

— Но позвольте, — перебил его Саркис. Он не мог утерпеть, чтобы не поспорить. — Нельзя же существовать абсолютно без веры…

— О, всеконечно! Без веры не может быть успеха в частности и прогресса вообще. Но для веры объектов очень много. Я глубоко верую в принципы христианства и буддизма. Я верю в силу и святость тех, которые выше толпы и идут впереди ее. Люди разных лагерей ведут борьбу, и я верю в победу тех, кто мне мил и кто ближе к принципам чистого христианства. Этой верою полна моя жизнь. Этой верой движутся мои мысли и силы. Придет время, когда слово атеист потеряет свою кажущуюся остроту, и тогда человек, вооруженный культурой и чистым знанием, станет во весь рост.

Кирилыч сокрушенно качал головой.

— Вот погодите: будете помирать — вспомните о религии.

— Не думаю.

— Это многие говорят, а придет минута и запоют Лазаря.

— Утопающий хватается за соломинку, но это не значит, что соломинка его спасет.

— Я не удивлюсь, если эта башня обрушится и задавит вас.

— И я тоже не удивлюсь: храмы горят, рушатся и давят молящихся.

Кирилыч заерзал на месте. Очень уж ему был неприятен этот разговор и смелая самоуверенность человека, которого он мог сразить одним вопросом.

— А позвольте вас спросить, — неожиданно обратился он к Земляку, — чем вы собственно занимаетесь? Говорим, говорим, а друг друга не знаем…

— Да и не нужно. Вы уйдете, и мы больше никогда не увидимся.

— Я вас представляю себе в положении Робинзона Крузо, — весело сказал Уважаемый.

— Это не совсем так. Я живу в готовом доме. Пищу мне приносит Ван из деревни…

Все немного помолчали. Ван тихонько встал и ушел. Он боялся, что Кирилыч выдаст их. Через несколько времени он вернулся, принеся маленький котелок с водой и несколько палочек с нанизанными обсахаренными китайскими яблочками. Котел он поставил на горячие уголья (но вода так и не вскипела до конца вечера), а лакомство предложил Кирилычу. Тот отказался. Попробовал Саркис, ему понравилось, и он съел все принесенное.

— Из ваших слов, — продолжал свой допрос Кирилыч, — мы узнаем, что Ван — ваш слуга, но кто вы сами, все-таки остается загадкой.

Уважаемый наивно посвистывал и прислушивался. Саркис не выдержал бестактности Кирилыча и крикнул ему:

— Замолчите, или я брошу в вас горячей головешкой.

Земляк сел рядом с ним.

— Вы, молодой человек, мне нравитесь, но, если вы хотели меня выручить из затруднительного положения, то сделать это было очень легко: вы могли завести разговор на другую тему. Но вы тоже замолчали. Из этого я заключаю, что на вопрос вашего товарища вы все одинаково ждете ответа.

Саркис обнял его за талию.

— Угадал, Земляк! Недаром он живет с богами и духами. Ей богу, интересно. Расскажите.

— Я думаю, что вы и сами догадываетесь. Я бежал из ссылки.

Кирилыч глубоко вздохнул.

— Значит, вы нелегальный?

— Очень ясно. Что вас так пугает это слово?

— Надеюсь, вы не уголовный? — снисходительно спросил Уважаемый.

— Можете надеяться. Я никого не убил и не ограбил. Я просто раб непокорный.

Слушатели вопросительно помолчали.

— Меня нашли неудобным гражданином. Быть удобным — нужна большая выдержка: у меня ее не хватило. Такие времена. Большинство оставляет свои протесты в душе, а я говорил громко. Это не понравилось, и меня объявили преступником.

Все еще раз внимательно оглядели Земляка.

Кирилычу он теперь представился человеком заклейменным и пропащим. Он решил даже больше не спорить с ним, так как по пословице «лежачего не бьют».

Уважаемый посмотрел на него с участием, но в то же время не мог отделаться от чувства некоторой брезгливости. Он представлял себе человека, принужденного скрываться, ходить крадучись, с оглядкой, ночевать в сараях, жить по подложному паспорту.

Саркис нервно расколачивал потухающие уголья и говорил:

— Теперь вы стремитесь за океан. Я с вами не согласен. Вы должны опять вернуться на Запад и продолжать свое дело…

— Разрешите мне ехать на Восток, — улыбнулся Земляк.

Саркис увидел, что поспорить не удастся, и грустно поднял брови.

— Но почему же вы тут, в стороне от магистральной линии?

— Я хочу углубиться еще дальше в страну. Во-первых, мне нужно переждать некоторое время, а во-вторых, здесь много интересного и поучительного. В-третьих, господа, какое вам дело до моих дальнейших планов? Довольно того, что я вам уже сказал.

— Очень даже довольно, — заметил Кирилыч. — Спаси и убереги Господи всякого от таких дел.

Земляк быстро встал и отошел в сторону.

— Во всяком случае, — послал ему вслед Уважаемый, — вы можете быть уверены в нашем молчании.

Саркис тоже встал и заходил около костра.

— Я думаю, что об этом и говорить нечего.

— Он нам не доверяет. Вы разве не замечаете? — обиженно заметил Уважаемый.

Со стороны кумирни послышался странный шум. Что-то грузное упало и разбилось.

Ван вскочил и прислушался.

— Там никого нет? — спросил Саркис.

Ван отрицательно покачал головой и бросился в кумирню.

— Мы большие скоты, вот что я вам скажу, господа, — подумав, заметил Саркис.

— А я, господа, ничего не скажу, — отозвался Уважаемый, — а предложу вам собрать для этого субъекта немного денег. Он, наверно, нуждается. Я даю десять рублей.

Саркис обрадовался.

— Это дело! Я столько же.

Он достал свой бумажник.

— Но у меня все двадцатипятирублевки. Кирилыч разменяйте, у вас полный бумажник.

Кирилыч медленно отсчитал пять пятирублевок, отдал Саркису, а остальные спрятал в боковой карман пиджака. Листочки омелы посыпались на землю.

— А вы-то что же? — спросил Саркис.

Кирилыч стал бережно подбирать упавшие листья.

— Я, господа, этому делу не сочувствую. На что вы даете деньги? На побег? Избавьте меня от соучастия. Даже с христианской точки зрения выходит так: человеку выпал на долю крест, — он должен его нести и страдать, а не убегать от испытаний. По-настоящему, мы должны бы заявить кому следует. Не знаю, как вы, а я принимал присягу на верность… Ну да уж Бог с ним.

— Вы просто скряга, — сказал со злобой Саркис.

Прибежал Ван. Он был испуган. Все посмотрели на него, ожидая, что он сообщит. Передохнув несколько раз, он таинственно сказал:

— Сегодня ночью один человек умрет.

— Я думаю, даже не один, — весело заметил Саркис.

— Нет. Это верно я говорю: один человек умрет, который теперь здесь, на горе.

— Наверно, ты и помрешь. У тебя такое страшное лицо. Что же там в кумирне случилось? Крыша провалилась?

— Нет, не крыша. Вы видели там бога, у которого длинные усы?..

— На подпорках? Верно, свалился?

— Упал и сломался… Да… Это худо… Когда два человека упали с горы и умерли, один бог тоже упал. Тогда было худо и теперь будет худо.

— Покажи мне его! — воскликнул Саркис и побежал в кумирню. Ван, предчувствуя беду, бросился за ним. Вскоре из глубины строения послышались его жалобные крики. Затем голос его стал громче и ближе. Саркис, преследуемый Ваном, бежал, держа высоко над головой массивный предмет. Добежав до костра, он бросил его в догорающие уголья. Это был кусок разбитого идола. Ван с воплем старался оттащить обломок, но Саркис отстранял его, собирая в одну кучу тонкие уголья и торжественным тоном приговаривая:

— Не сотвори себе кумира и всякого подобия!..

Уважаемый и Кирилыч молча наблюдали эту сцену и снисходительно улыбались.

Земляк вышел из башни.

— Господа! Я думал, что встреча с соотечественниками будет мне приятна… Неужели вы не могли оставить там, внизу свои милые привычки и по-человечески провести здесь полчаса?.. Уходите, прошу вас… вам давно пора…

Уважаемый уже при первых словах Земляка вскочил на ноги. Потом быстрыми шагами прошел мимо него вдоль обрыва к тому месту, где они поднялись. Он был оскорблен и едва сдерживал себя…

Кирилыч поспешил за ним.

Саркис постоял у костра, растерянный и сконфуженный. Потом подошел к Земляку и схватил его руку.

— Позвольте мне с вами проститься, как следует. Мы собрали вам деньжонок… Уважаемый, погодите!

— Я знаю… не надо… Это единственная форма вашего великодушия. Прощайте. Скажите вашим товарищам, чтобы они здесь не спускались.

Саркис догнал своих. К ним подошел Ван и стал уговаривать их не возвращаться по этому склону. Он уверял, что ночью горные духи бывают сердиты и могут спихнуть с горы. Кроме того, упавший бог предвещал верную беду…

— Саркис, как вы думаете? — спросил Уважаемый, глядя вниз. — Оно, действительно, жутковато. Темно, как в преисподней.

— Чего там думать, прыгайте!

Земляк отошел от башни и остановился поодаль.

— Господа, не советую вам спускаться тут. Идите по южному склону, там не так круто и есть даже дорога.

— А на много дальше? — спросил Саркис.

— Версты на три. Имейте еще в виду, что теперь тени обманчивы, легко оступиться. Кроме того, тут, поправее около кумирни, ежечасно может произойти новый обвал.

— Морочит нас, — отозвался снизу Уважаемый.

Саркис помял в руке две пятирублевки, подозвал Вана, отдал ему и стал спускаться.

— Будем тверды мы душой!.. — продекламировал он. — Земляк, до свиданья! Желаю вам поскорей вернуться к людям!

— Не стану торопиться, — отвечал Земляк.

Ван утешился. Его два раза обидели и два раза наградили. Он даже считал себя в долгу. Сняв платок со своей головы, китаец повязал им голову Кирилыча, который был без шляпы. Тот был так растерян, что не обратил на это внимания. Слушая предостережения Вана и вполне с ними соглашаясь, он, однако, боялся остаться или идти одному по неизвестной дороге. Земляк был ему неприятен.

Снизу Уважаемый окликнул его. Он перекрестился и стал спускаться.

V

— Чертовски трудно! — слышался голос Уважаемого. — Ничего не поймешь! Кругом черно… встать не на что.

— Не хотите ли вернуться? — спросил Саркис.

— Не собираюсь… Я лучше найду себе удобное место и пролежу здесь до рассвета.

— Струсили! Ведь один-то из нас должен погибнуть. Помните предсказание Вана? Только, чур, не я. О, горный дух! Я здесь пред тобою стою очарован и в темную бездну гляжу! Придержи, пожалуйста, эти проклятые камни, чтобы они не скатывались под ногами, и направь нас кратчайшим путем к нашему тихому жилищу… Завтра мы пьем шампанское и вспомним о тебе!

Кирилыча передернуло.

— Молчите вы там! Школьник! Как бы вы первый не сковырнулись за такие шутки.

— Кирилыч! — удивленно крикнул Саркис. — Вы, кажется, стали язычником? За горного духа заступаетесь… Поздравляю.

Кирилыч смутился.

— Я вас не понял… Тут ничего не поймешь… Вот еще откуда-то прутья появились… Какие-то ползучие ветки… Точно веревки. Не найдешь ни начала, ни конца. Раньше их не было. Мы по этому месту не подымались.

Уважаемый оглянулся.

— Кирилыч, черт вас дери! Что это вы камни сыпете на меня. Куда я, туда и вы. Идите стороной!

Кирилыч не отвечал. Он плохо видел и подвигался ощупью.

Лучше всех себя чувствовал Саркис. Ему много помогало его острое кошачье зрение, и он уже был ниже всех. На гладких местах он ложился на спину и сползал. Его брюки и тужурка были изодраны. Он часто оступался, но это его не смущало. В критическую минуту он решил вытянуться и распялить в стороны руки и ноги.

Уважаемый спускался спиной вперед. Он пытался поддерживать шутки Саркиса, но, в сущности, ему было далеко не до шуток. Он отлично сознавал опасность ночного спуска и считал самым благоразумным вернуться, чтобы идти кружным путем. Земляка он не послушал из упрямства, а теперь, к стыду своему, видел себя во власти страха. И чем сильнее минутами этот страх колол его, тем упрямее он подвигался вперед.

Ясно рисовалась ему кружная дорога, гладкая, ровная, освещенная луной. Все трое они идут по этой дороге, покуривают, прохаживаются насчет Земляка. Вся экскурсия представлялась ему в смешном виде. Неизвестно для чего полезли на гору, неизвестно о чем спорили с незнакомым человеком… Теперь лезут в пропасть и дрожат от страха. Вернуться кому-нибудь первому — значит выдать себя, а потому… остается идти…

Сверху опять посыпались камни. Уважаемый с ужасом отшатнулся в сторону. «Если я и Саркис трусим, — подумал он, — а Саркис тоже, конечно, трусит, — то что же испытывает бедный Кирилыч».

Он присел боком. Длинный ноготь на мизинце был сорван, шла кровь, но боли он не чувствовал. Револьвер мешал ему и больно давил бедро. Он достал его и вместе с кобурой бросил вниз. На одну секунду он равнодушно подумал, что мог попасть в Саркиса, но сейчас же об этом забыл.

Наверху Кирилыч беспомощно стонал. Это действовало на нервы.

— Что вы там охаете? — сердито спросил Уважаемый.

— Сил нет. Руки и ноги онемели. Ничего не вижу. Очки потерял… Стал вытирать и уронил. Не найдете ли? Они скатились к вам.

Он жаловался еще, что ему мешает бинокль. Судя по голосу, он находился много выше.

— Так вы его бросьте, — крикнул Уважаемый, — только не в меня, а влево.

— Как его бросишь… он девяносто рублей стоит — призматический…

Луна передвинулась, и освещенные места на горе увеличились. Тени стали короче. Уважаемый подвигался быстрее. Саркис несколько раз перекликнулся с ним.

Что-то белое и мягкое запрыгало по камням и покатилось вниз.

— Это вы там, Кирилыч?

Слабый голос отвечал далеко сверху:

— Это бинокль! Я его завернул в носок и обвязал платком. Так, я думаю, не разобьется. Если найдете, захватите…

— Да вы спускаетесь или нет?

— Нет!

Кирилыч сидел на месте и находился в тяжелом недоумении: без очков он не видел под ногами. Начинался предрассветный холод. Нервная лихорадка усиливалась пронизывающей сыростью. Нужно было двигаться, но — куда? Он уже готов был решиться переночевать в кумирне, устроив так, чтобы не видеть Земляка. Подыматься прямо с места было очень круто и трудно. Он и спускался не прямо, а стороной, — так было легче. Можно подыматься, обходя крутые места. Если, обогнув гору, он не доберется опять до вышки, то, наверно, выйдет на более отлогое место и к рассвету может идти домой кружным путем.

Недалеко в стороне неясно виднелась светлая полоса. По его расчету он довольно много отклонился от прямого спуска, и весьма возможно, что светлая узкая полоса была дорогой. Эта надежда его подбодрила, и он пошел дальше, чувствуя около себя приторный, одуряющий запах. Попробует вздохнуть полною грудью, и вместе со свежим горным воздухом в горле и в носу защекочет этот странный неприятный запах.

Дойдя до светлой полосы, он должен был остановиться. Тут оказалось препятствие, о котором он совершенно забыл. В нескольких саженях выше, на выступающей балкончиком глыбе, стояла маленькая кумирня, вся освещенная луной. Та самая кумирня, около которой было срублено дерево. Из-под глыбы тянулись серые корни, как ноги паука. Ниже длинная полоса, сажен в пять шириною, ровная и блестящая под луной, как ледяная кора. Внизу она кончалась обрывом. Тяжелая глыба, грозящая обрушиться, по-видимому, держалась только связывающими ее корнями. Подняться на нее и пройти мимо кумирни было опасно. Самым естественным казалось пройти под глыбой по гладкой поверхности, удерживаясь на ее покатости за торчащие корни. Дальше виднелся густой кустарник. Приняв это решение, Кирилыч одновременно вспомнил о примете и предсказании Вана. Он торопливо вынул из-за пиджака кучу листьев омелы и стал отбрасывать по одному приговаривая: «да», «нет». На последний листок забившийся под кушак брюк, приходилось «да».

Кирилыч приготовился. Провел рукой по голове, по шее, и нащупал тряпицу, повязанную ему Ваном. Он развязал узел, поднес тряпицу к носу и бросил подальше от себя. Это она пропитана была сладким запахом опиума и бобового масла.

С удовольствием вдохнув свежий воздух, Кирилыч перекрестился, как делал это во время купанья, бросаясь в воду, и побежал, протягивая руку к ближайшему корню.

Казалось, он уже должен был его схватить, как увидел с удивлением, что корень оказался аршина на два выше. Утопая в глубоком песке, он устремился дальше, но тело его, против воли, сползало вниз. Под ним был сухой, холодный, ползучий песок. Он замер, боясь пошевельнуться и стараясь удерживать взволнованное дыхание. Простояв минуту, осторожно вытащил левую ногу, чтобы повернуться к кумирне. Песок заструился кругом и опять потащил его книзу. Смертельный страх леденящей волной дохнул на него, отогнав кровь от головы и шевельнув волосами. Направо, где он сидел, валялись листочки омелы, и некоторые блестели в лучах луны. Он стал глядеть туда, чтобы убедиться, стоит ли он на месте, но… каждой точкой своего тела он почувствовал движение песка. Всем существом он как бы перешел в чувство осязания.

Голове было холодно. Он ни о чем не мог думать и только одно сознавал страшно отчетливо и мучительно: он погибает. Он чувствовал это не одним сознанием — этой мыслью наполнен был холодный воздух, она входила ему в грудь с каждым вздохом, каждая песчинка, шелестевшая под его телом, шептала ему, что он погибает.

Но он еще жив, имеет силы, и надо что-нибудь предпринять. В обе стороны полоса песку была одинаковой ширины. Кирилыч наметил себе точку по диагонали, как гребец, переезжающий быструю реку, захватил ногами два широких шага, перегнулся корпусом вперед и, обессиленный отчаянием, упал на грудь. Песчаная река потекла, и он оказался ниже, чем был раньше. На несколько секунд сердце перестало биться. Кирилычу показалось, что в нем замирают все признаки жизни в ожидании момента, когда движение песку остановится. Кругом стало опять неподвижно. Он прижался лицом к холодному песку, сознавая, что сам бессилен помочь себе. Наверху были люди. Надо кричать. Кирилыч поднял голову и попробовал шевельнуть языком. Рот был полон песку. Вместо слова «помогите» он стал протяжно кричать: «Ааа!.. ааа!..»

Потом он хотел посмотреть перед собою на скалу. Открыл глаза и сейчас же опять закрыл: веки засорились песком и нестерпимо царапали оболочку глаза.

Прождав неподвижно минуту, Кирилыч, обессиленный, опять лег ничком и перестал думать.

Где-то далеко послышался шорох и как будто усталое дыхание человека. Кирилыч осторожно поднял голову и прислушался. Было тихо, но он ясно почувствовал, что он не один. С болью приоткрыл веки, посмотрел на небо и увидел звезды — светлые и улыбающиеся… Как он мог думать, что он один. Как он смел отчаиваться и считать себя погибшим… Он звал людей и забыл о той силе, к которой прежде всего должен был обратиться. Ему стало жутко, что он об этом забыл, и отрадно, что вспомнил.

Не думая больше об опасности, он уверенно выпрямился, сложил на груди руки и закрыл глаза. Но и сквозь веки видел глубокое небо и глядящие на него звезды.

— Боже всесильный, спаси меня! Услышь меня, великий и вездесущий Бог мой!

Кирилыч молился всегда заученными молитвами. Теперь они были не нужны, и он забыл их. Осененный светлым упованием и проникнутый горячей верой, как никогда в жизни, он громко произносил слова, которые легко и вдохновенно выходили из души.

— Господь Бог мой! Я здесь, раб твой, погибаю и молю тебя: протяни ко мне невидимую десницу твою. Ты дал мне жизнь. Удержи мне ее, Господи! Я буду до гроба рабом воли твоей. Все, что имею, я раздам и буду жить для прославления имени твоего. Я на коленях поползу искать доброго дела во имя твое. Я всем умом своим, всею душою своею верую в тебя, Господи. Ты великий и всесильный… спаси меня!

Опять послышался шорох и чей-то голос. Впереди на скале стоял Ван и говорил испуганно и торопливо:

— Это ты кричал?.. Мы услышали. Хозяин тоже идет…

— Помогите! — простонал Кирилыч и протянул руки.

— Глупый капитан… Зачем пошел сюда. Иди скорей руками и ногами.

Ван закричал наверх и пронзительно свистнул.

Кирилыч стоял, не шевелясь, и болезненно ждал. Пальцами, к которым прилип мелкий песок, он машинально протер глаза, но засорил их еще больше.

Второй человек сбежал с горы и, задыхаясь, остановился справа. Это был Земляк. Он громко переговаривался с Ваном. Кирилыч слышал слова: веревки, шест… Потом Земляк попытался проползти по песку, но вернулся обратно и едва удержался за твердый грунт.

— Невозможно, мы сорвемся оба.

Затем он сказал громко и повелительно:

— Стойте на месте и не шевелитесь. Я принесу шест. Ван, оставайся тут. Снимай курму, рви ее и связывай полосы.

Земляк полез наверх. Кирилыч стоял молча, чувствуя холод в голове и тупую боль во всем теле. Когда стало тихо, он опять начал молиться.

— Боже мой, удержи дыхание мое… Душа моя будет светильником перед ликом Твоим. Господи, помилуй меня. Слабеет дух мой… Поддержи и спаси меня.

Ван медленно снял курму и, не торопясь, перегрызал зубами шов. Услышав слова Кирилыча, он прервал свою работу.

— Молишься, капитан?.. Это хорошо. Только не зови великого духа. Он далеко, не услышит. Молись горному духу — он здесь, близко.

Кирилыч думал, что Ван ушел, и рад был, что ошибся. Живой человеческий голос придавал ему бодрости.

— Я раб твой, Господи! Покарай меня за грехи мои, вольные и невольные, но сохрани мне жизнь.

Ван работал медленно. Его заинтересовала молитва Кирилыча. Он был недоволен.

— Ах, капитан, зачем так? Великий дух Будды не услышит тебя. Нужно всем людям сразу молиться, чтобы он услышал. Я тебе верно говорю — я бонза. Молись лучше Цзао-Вану. Он хороший бог, он живет в домах и кумирнях. Вот здесь кумирня, он совсем близко.

Кирилыч замолчал, прислушался, и потом молящим голосом сказал:

— Что же это! Скоро ли? Господи помилуй…

Ван разорвал две полосы и остановился.

— А то еще есть хороший бог Кай-лу-джен. Он даже самый подходящий бог. Он помогает путешественникам. Он может сделать человека легче во время пути. Он может вытащить из воды. Слушай, капитан, молись этому богу, проси Кай-лу-джена.

Слова Вана оглушали Кирилыча и рассеивали его молитву. Они звучали искушением: хотелось в отчаянии вызвать близкого Кай-лу-джена из кумирни… Он углубился мысленно, и стал произносить свою молитву шепотом. Иногда, как болезненный стон, вырывались слова:

— Христос, истинный Бог наш… смертью грехи наши искупивший… к Тебе прибегаю, заступник и спаситель мой…

— Послушай, капитан, — доносились до него поучительные размышления китайца, — я верно говорил, что будет худо, когда бог упал. Ты не верил. Ну, не хочешь молиться Кай-лу-джену, молись богу Тьен-хоу-нян. Правда, это женщина, но тоже иногда помогает. Тьен-хоу-нян это по-русски значит царица неба. Она живет вон на той блестящей звезде. Ее называют тоже мать большой звезды, Гуан-хоу-нян. Или молись богу Гуань-ин-пуса. Он сильный: у него тысяча рук.

Кирилыч слабел. Нижняя челюсть его опустилась, спина согнулась… Он чувствовал, что делает земной поклон, и не старался удержаться. Лицо прильнуло к песку, который набрался в рот, и он судорожно грыз его зубами.

Ван заторопился. Он был до пояса голый и дрожал от холода и предчувствия неотвратимой беды. Сверху быстро спускался Земляк. Он сначала подошел к Вану, когда тот связывал последние остатки своей курмы. Они завязали в конец ленты камень и бросили вниз.

— Ловите и держитесь крепче!

Кирилыч забарахтался, взрывая кругом себя песок.

— Правее и выше! — кричал Земляк.

— Я ничего не вижу, — отозвался Кирилыч, но так тихо, что его не услышали.

От сильного движения его унесло на сажень ниже. Он был почти на самом краю обрыва. Слышно было, как песок и мелкие камни, шелестя, падали вниз.

Земляк вместе с Ваном сбежал со скалы. В руках у него был длинный шест. Подойдя сбоку, он бросил его перед Кирилычем. Шест лежал на аршин впереди его, но Кирилыч, не понимая, в чем дело, искал чего-то в воздухе.

«Что с ним?» — подумал Земляк и растерялся, но в то же мгновение у него мелькнула ободряющая мысль.

— Стойте! — закричал он. — У самого края вы должны ощупать твердую почву… Иначе вся масса сухого песку давно обрушилась бы… Погодите, я иду к вам.

Он взял у Вана конец ленты и двинулся вперед.

Кирилыч согнулся, уперся перед собой руками и носком сапога ощупал за собой. Почувствовав сзади мелкий слой песку и твердый грунт, он радостно закричал: «Да!» — и встал во весь рост.

Затем, произнося невнятные слова и задыхаясь от волнения, он протянул руки к небу. Но, простояв так секунду и не владея зрением, потерял равновесие, покачнулся и опрокинулся назад.

Земляк остался стоять в трех шагах от него.

Ван, с собранной лентой в руках, присел на корточки, вытянул шею и прислушался.

Снизу донеслось несколько ударов, глухих и мягких.

— Скорей к нему! — закричал Земляк. — Может быть, он еще жив…

Дрожа от холода и суеверного страха, Ван ответил:

— Нет, он убился. Будда не услышал его…