Александр Федоров «Карлики»

Я сидел на верхней террасе одного из тех сколоченных на живую нитку домиков, которые так охотно эксплоатируются хозяевами в виде меблированных комнат для небогатых людей, приезжающих на берег Черного моря полечиться или просто отдохнут и подышать морским воздухом.

Не было случая, чтобы комнаты эти оставались пустыми в сезон на более или менее продолжительное время.

Не успел вчера уехать из 4-го номера внизу один из постояльцев, как этот номер, состоявший из трех комнат, занял какой-то заезжий француз M-eur Бонди, привезший с собою труппу карликов из пяти особ: трех мужского и двух женского пола.

Афиши, расклеенные, где только было возможно, извещали почтеннейшую публику нашего полудачного пригородного местечка, что «всемирно-известная и неподражаемая труппа карликов под руководством и антрепризой знаменитого артиста Поля де-Бонди будет иметь честь дать два спектакля»… в нашем балагане, сколоченном на живую руку из досок, где время от времени подвизались бродячие труппы драматических артистов, прибегавших в конце концов к местной благотворительности, чтобы как-нибудь убраться восвояси из этого равнодушного к театральному искусству уголка.

Я из любопытства пошел взглянуть на карликов.

Пьеса, которую разыгрывала эта крошечная труппа, была в достаточной степени глупа и мелодраматична, но, к удивлению моему, некоторые артисты обнаружили несомненное драматическое дарование. В этой ненамеренной пародии на «Отелло», в сцене, где герой пьесы обнаруживает вспышки ревности к своего рода Дездемоне, крошечный артист, изображавший ревнивца, выказал талант и заставил на несколько мгновений пережить искреннее чувство страха за участь малютки Дездемоны, которая также великолепно провела эту сцену.

Недурен был и артист, изображавший что-то похожее на Яго. Публика много аплодировала M-eur Шарлю Море (герой), M-elle Мари Гиз (героиня) и M-eur Жоржу Дрюмону (злодей).

* * *

Я возвратился домой в то время, как весь «Ноев ковчег», меблированные комнаты Амалии Францовны, покоился мирным сном.

Ночь была удивительно теплая и ласковая.

Тихое, кроткое небо глядело прямо в душу своими несчетными золотыми глазами. Казалось, весь сумрак, изредка волнуемый ветерком, был очарован этими беззвучными сказками любви и ждал от земли страстного шепота, пленительного как поцелуи, и поцелуев, звучащих как музыка. Небольшой садик, окружающий «Ноев ковчег», тихо трепетал своими росистыми листками, точно в сладкой дрожи опьянев от горьковатого аромата левкоев, которые, казалось, хотели напоить своим дыханием всю землю.

И очарованию июльской ночи особую торжественность сообщал чуть слышный шорох моря, ластившегося к берегу, — шорох, доносившийся ко мне на террасу, где я сидел один.

В эту ночь люди бродили как тени, тени двигались как люди. Влюбленные парочки спешили на берег, где скалы готовы были сторожить их счастье, или в парк, где густая зелень окутывала их узорным балдахином. Наш маленький садик пустовал, и все обитатели «Ноева ковчега», по-видимому, нимало не заботясь о поэзии природы и любви, вкушали мирный сон.

Я мысленно завидовал тем, кто в эту ночь, созданную для счастья молодой любви, вместе с поцелуями пьет это счастье с милых губ и видит в прекрасных глазах новое небо с более яркими звездами, которые зажигает любовь.

Мало-помалу мои мысли перешли к карликам-артистам. Бедные маленькие создания! Они осуждены на вырождение и смерть.

Мои размышления внезапно прервала действительность: две маленькие фигуры внизу, подо мною, скользнули с террасы в сад. Можно было подумать, что это крошечные малютки-эльфы из шекспировского «Сна» выпорхнули из своих таинственных дворцов, чтобы усилить очарование ночи. Одна крошечная фигурка была женская, другая — мужская. Я сразу узнал в них «героя» и «героиню». Я видел, как, оглядевшись вокруг и не замечая меня, обе эти фигурки скользнули направо, к ближайшей низенькой скамеечке. Она была впереди, он — за нею. Казалось, он хотел схватить ее руку, но она каждый раз вырывала ее. Во мраке мне невидно было их лиц, и обе крошечные фигурки казались мне движущимися силуэтами.

Однако по его порывистым движениям нетрудно было догадаться, что он грозит ей чем-то, но она, оскорблённая, не желает слышать его фраз. Вдруг она остановилась невдалеке от него, прильнула к дереву в трогательном бессилии и, очевидно, зарыдала. Два-три мгновения он стоял молча в двух шагах от нее, и эта безмолвная группа напоминала мне ту сцену из пьесы, которую с такой силой и искренностью передала эта маленькая пара на балаганной сцене часа два назад. Мне теперь ясна была тайна их хватающего за душу исполнения. Я воочию видел перед собою крошку-Отелло и крошку-Дездемону. Два маленьких, но полных любви сердца разрывались предо мною от любви, ревности и отчаяния. В пьесе карликов Отелло закалывает свою Дездемону. Я почти боялся, что та же сцена повторится и здесь. Мне даже показалось, что он сделал движение рукой, как будто доставал кинжал, и я едва не закричал, когда он вдруг рванулся к ней и… упал перед нею на колени, покрывая поцелуями складки ее белой одежды.

Тогда ручки ее упали ему на голову, и он поднял на нее глаза, как будто моля о прощении.

И в каждом жесте, в каждом движении этой сказочной группы было столько выражения любви, нежности и счастья. Мне казалось, что я грежу наяву, что я попал в какое-то заколдованное царство. Их настроение как будто коснулось и меня. Вдруг внизу, на террасе, я снова услышал шорох и заметил крадущуюся фигурку третьего лилипута. Это несомненно был «злодей». Он, крадучись, вышел в сад и стал пристально вглядываться в ночной сумрак. Сделал несколько шагов вперед и, вздрогнув, остановился. Очевидно, заметил влюбленных и, злорадно кивнув головою сам себе, как мышь юркнул обратно.

Я предчувствовал недоброе. Мне хотелось как-нибудь предупредить парочку о грозящей им опасности, но я не придумал ничего другого, кроме кашля. Кашлянул, и они отпрянули друг от друга, как испуганные птички.

Но было уже поздно. Малютка-«злодей» появился в сопровождении M-eur де-Бонди с палкой, в одном белье и белом колпаке. Не успели опомниться несчастные влюбленные, как он грубо схватил одного и другого под мышку и потащил их на расправу, а «злодей» шел сзади и торжествующе хохотал, как крошечный злой демон.

Я остался один, но во мраке и тишине теплой ночи мне казалось, что я слышу чьи-то сдавленные стоны и плач. Плакали, конечно, не влюбленные: любовь скрашивает и неволю, и унижения. Плакал маленький злодей, маленький мстительный демон, сердце которого в эту минуту сжималось в комок от беспощадной тоски одиночества и безнадежных рыданий отвергнутой любви.