Александр Тришатов «Отдание молодости»
II.
Как все вышло глупо. Уговорила меня Лида, чтобы я проводила ее сегодня на студенческий бал. С самого утра занялись мы своими прическами и платьями. Головы завязали полотенцами, и сами ходили в чем попало. У нас дверь не запирается, и без звонка. Я услыхала, что кто-то вошел в прихожую, и как была, вышла взглянуть в залу.
Вот испугалась и переконфузилась, узнав Костю!
Если б мне на помощь не вышла Лида, я бы убежала, не сказав ни слова. А всего несносней, что Костя пришел не один, а притащил с собой какого-то студента незнакомого. Когда он вошел в наш не прибранный зал, в своем новеньком сюртуке, в высоком воротничке, с ровным зализанным пробором, я так рассердилась на Костю за этого гостя названного, что сразу перестала стесняться и почувствовала себя спокойно и уверенно.
— Извините нас за наши костюмы. Мы сегодня с сестрой в этих чалмах похожи на жителей Марокко… но в провинции бал такое событие, что начинаешь к нему готовиться с утра.
— И вы, Людмила Михайловна, стали ходить по балам?
Костя и вдруг такой тон! Разве я могла остаться спокойной?
— Костя, вы же знаете, что бал в пользу недостаточных студентов — единственный хороший интеллигентный праздник в нашей глуши. Этот студенческий праздник мы считаем долгом поддержать и на нем быть. Хочется хоть раз в году посмотреть на учащуюся молодежь, хочется посмотреть, какое теперь наше студенчество. Ведь здесь столько воспоминаний, дорогих воспоминаний. А потом, Костя, ведь вы же знаете, что такое для меня Московский университет, и как я его люблю…
Я увлеклась, совсем забыла про нового знакомого, и так испугалась, когда он церемонно расшаркался:
— Как студент Московского университета, благодарю вас за ваши чувства.
Ну откуда это чучело? И зачем он у нас?
Так стало тоскливо. Я посмотрела на Костю. Глаза те же, хорошие, добрые. Отпустил бороду. Волосы стрижет. Так плотно, уютно уселся в кресле, а прежде Костю трудно было заставить посидеть на одном месте. Задумалась я. Костя что-то говорит…
— Узнаю тебя, милая провинция. Все тот же пиетет к Московскому университету, к Москве, к «Русским Ведомостям»… И неизменный портрет Карла Маркса, кнопками приколотый над полочкой книг…
Я очнулась. Посмотрела на книги, на портрет, такой знакомый, привычный, столько лет висевший здесь. Все заметили его теперь, повернулись к нему. Студент улыбнулся и сказал:
— Ах, я не знал — барышни-эсдечки.
— Это давно нужно снять, — пробормотала я, чувствуя, как краснею вся.
Вышла из комнаты, убежала к себе, прижалась головой в подушки. Потом овладела собой, вытерла слезы и вышла в зал, стараясь казаться веселой.
— Господа, вы как раз к обеду! Не отговаривайтесь, нет, нет, ведь у нас провинция, у нас попросту. Пожалуйста, пожалуйста… — и я повела их за собой.
Лида села рядом с новым студентом.
— Можно узнать ваше имя?
— Леонид Александрович.
— Леонид Александрович? — переспрашивает Лида. — Леонид Александрович! Какое красивое у вас имя! Знаете, я буду вас часто называть. Ваше имя, как музыка: — Лео-нид А-лек-сандрович!!!
А ты, Лидка, глу-у-пенькая, — думаю я про себя, — но я рада, что Лида нашла для себя «музыку». Если бы Лида не захотела, она пяти минут не стала бы сидеть здесь, а теперь она осталась с гостями, и я могла оставить их, сославшись на необходимость приготовить платье к вечеру.
Как все вышло глупо, глупо. Я так даже опять и не спросила Костю, зачем он в нашем городе, навсегда, надолго, будет ли заходить, и не оттого, что забыла, а как-то так безразлично все стало.
III.
Вечером Костя и Леонид Александрович встретили нас на лестнице собрания. Дожидались нас. Леонид Александрович увел Лиду, а я пошла с Костей.
— Вам не будет скучно со мной?
— Что вы, Людмила Михайловна. Мы же с вами будем танцевать.
— Танцевать я, Костя, так и не научилась!
Я почувствовала, что сейчас расплачусь, так мне было стыдно за Костю и обидно за себя. Почему, почему он так обращается со мной? Последние слова я сказала, кажется, с таким отчаянием, что и Костя, наконец, понял. Да! Уж лучше молчать, совсем молчать.
Повела Костю туда, в свой любимый малый зал. Там лучше, просторнее и тише, а потом я люблю эти большие, бархатные, мягкие, красные кресла. Пережиток моего дворянского происхождения.
Я сижу в кресле, и так мне грустно, грустно…
Что танцуют — я не знаю. Все новые названия такие мудрёные, я их все забываю, а потом у меня совершенно нет слуха, и я не помню мотива и не умею его различать.
Мы смотрим с Костей на танцующих. То танцуют в одном большом зале, а то так много их станет, что и к нам сюда втянутся. Кружатся пары. Танец уводит их опять в большой зал, но все тянутся и возвращаются, точно вот лента какая пёстрая.
— Как здесь много ребят, — говорит Костя.
— Кому же танцевать у нас, как не гимназистам и гимназисткам. А вот смотрите, Костя, — показываю я на маленького кадета, — смотрите. Я даже невольно встаю с кресла, чтобы лучше разглядеть мальчика, с такими привлекательными, счастливыми глазами.
— Правда, какое у него некрасивое, но хорошее лицо. Давайте ждать, когда он опять дойдет до нас.
Почему это, не могу я от него оторваться, и все жду, все жду, когда танцующий круг подведет к нам нашего мальчика?
Как это вышло, что мы с Костей посмотрели друг на друга? Неужели мог он угадать о чем я думала? Нет, нет!! А он взял мою руку, стал гладить ее, и у меня не было сил ее отнять.
— Вы очень волнуетесь, Людмила Михайловна. Сидите тихо в вашем кресле.
А сам мне рассказывал, про себя, рассказывал зачем приехал, — не надолго он здесь — про Леонида Александровича рассказывал, что хороший он, с душой хорошей, и еще что-то, не помню, я его голос слушала, прежний, ласковый, добрый…
— Я… вы ведь знаете, я ведь ссыльная, Костя. Я ведь уже никогда не могу вернуться в столицу, так вы мне побольше расскажите про всех…
Играют вальс. Костя говорит, а я слушаю.
Слушаю и жду, когда опять мимо мелькнет черноглазый мой мальчуган. Костя говорит: «ребяты», а по моему, милые, беззаботные. Путь-то еще какой у них большой, счастливый. Идите, дети, идите! Ах, может быть, еще не поздно?..
— Костя, хотите, пойдемте.
— Куда, Людмила Михайловна?
— Куда? Ах, пойдемте… пойдемте по залу. Здесь душно, мне хочется ходить.
Мы идем тихо, останавливаясь, чтобы не помешать танцующим.
Все-таки затолкали нас, прижали вот около стола, где наши студенты устроили лотерею.
— Людмила Михайловна, — просят меня, — возьмите билет в пользу недостаточных студентов.
— Счастье ваше испытать хотите? — спрашивает Костя.
Я смеюсь беспомощно. Да, да, хочу!
Я выиграла. Что бы мне взять? — Студент передает мне флакон с одеколоном.
— Хорошо, я возьму его.
— Еще один билет.
— Ну что же, дайте.
— Я выиграла опять.
Теперь у меня в руках орел фарфоровый.
Столпились вокруг меня. Смотрят. Я слышу шепчут: счастливая, счастливая.
— Может быть, еще хотите?
Мне неловко. Счастливая, счастливая….
Я стою у колонны, с флаконом и орлом в руках.
— Костя, — говорю я, — я счастливая, счастливая.
Но Костя смотрит на меня обеспокоенно.
— Вы больны, Людмила Михайловна?
— Нет. Костя, милый Костя, вы ошибаетесь, это потому, что я счастливая, счастливая…