Евгений Чириков «Тяга»

«…Снег стаял. Только по оврагам и ямам в лесу он еще прячется под старой листвой от теплого солнышка. Уже на пригорках зеленится свежая травка, распустилась верба, много подснежников, на ветлах — пушистые бледно-зеленые сережки. Наливаются почки. Вечером высоко в небе кричат в багровом зареве заката журавли, а на утренних зорях в лесу бормочут и чуфыркают тетерева. Со дня на день ждем вальдшнепов…»

У кого из охотников не вздрогнет сердце при чтении такого письма? А если там, откуда пишут, кроме бормочущих тетеревов, кроме кричащих на вечерней заре журавлей и тянущих над лесом вальдшнепов, еще звучит голосок далекой любимой девушки, а вам всего-навсего семнадцать лет, — разве можно в таком случае равнодушно читать письмо, не любить тетеревов, вальдшнепов и тяги?.. Нельзя.

«…Вчера приехал Завьялов. Сейчас он набивает патроны, а Соня помогает ему… Завтра ждем Колю Кремнева… Неужели ты не приедешь на тягу?..»

Я?.. Завьялов и Кремнев будут на тяге, Соня будет помогать им набивать патроны, а я останусь в городе и буду мучиться завистью и ревностью?.. Никогда! Я тоже поеду на тягу…

Вынимаю из чехла ружье, пощелкиваю замком, курками, прикладываюсь в примерного вальдшнепа, а Джальма визжит от радости, прыгает, обнюхивает ружье…

— Не поедешь, Джальма, на тягу!.. На тяге охотятся без собаки… А вот я поеду!.. Послезавтра я уже буду стоять в красных сумерках заката где-нибудь на опушке леса… Послезавтра я буду стоять рядом с Соней… Задорное личико с карими глазами, насмешливыми и острыми глазами, с ямочкой на подбородке, резко встает в памяти… Сердце чувствует опасность… Кремнев не опасен: он питается безнадежным томлением первого ученика с пятерками за поведение, внимание и прилежание, а вот Завьялов — тот парень ловкий и большой «ухажер», умеющий останавливать на себе внимание гимназисток…

Непременно надо ехать. Скорее! Завтра же еду на тягу!..

«…Соня собирается с нами на тягу. Вчера она нарядилась в мой костюм, в большие сапоги, закрутила волосы узлом и спрятала их под фуражкой Завьялова…»

Так и резнуло по сердцу!.. Что-то там не совсем ладно… Вертушки они, гимназистки!.. Воображаю, как Соня кокетничает с Завьяловым… Надо было ехать раньше: тяга продолжается недолго, каких-нибудь две недели, а то и меньше. Главное — пролетная тяга, а местная — чепуха: там очень мало оседлых вальдшнепов… Однако Завьялов хват! Дон Жуан проклятый!.. Почему он так нравится женщинам? Положительно не понимаю женского вкуса…

Подхожу к зеркалу, закручиваю едва пробившиеся усики и остаюсь доволен своим отражением. Плохо, впрочем, лежат волосы. Противный вихор! Никак его не положишь, торчит на самой макушке, как у индейца…

«…Вчера Сонька стреляла в цель из завьяловской одностволки…»

Ну и ловкий же!.. Умеет… Разве у него ружье? Не ружье, а мешалка… Вот оно у меня ружьецо! Легонькое, красивое, игрушка, а не ружье!.. Совсем женское ружье — как перышко… А бьет прекрасно… Неужели Соня стреляет?.. Молодец!.. Удивительная девушка. Бабы ружья боятся, а она…

Ах, если я когда-нибудь женюсь, то непременно на такой девушке, которая будет любить охоту и будет ходить со мною на тягу… Возьмем непромокаемые плащи, бутербродов, ружья за спину и марш!.. Она на одной полянке, я — на другой… То она, то я — «бух!»… Потом сойдемся, после тяги, постелем плащи и аппетитно закусим бутербродами… Только не боялась бы ружья, а «натаскать» всегда можно…

Загорелась душа… Все перевернуто вверх дном: ящики комода, гардероб, охотничьи принадлежности… Завтра вечером на поезд…

Ах, как тянется проклятое время!.. Ну-ка, что еще он пишет:

«…Лучшим стрелком в цель оказался Завьялов…»

Опять Завьялов!.. Я ему покажу, как стреляют…

Плохо спится ночью перед отъездом… на тягу… Все думаешь об охоте. Мерещатся тянущие над лесом вальдшнепы, токующие тетерева; беспокоит, что мало патронов… Стоит перед глазами Соня в больших сапогах, в завьяловской фуражке, с ружьем, и насмешливо смотрит в глаза… Кокетки!.. Вертушки!.. Только с глаз вон и… Ну и черт с ними!.. Который, однако, час?!

Ну, слава Богу, я в поезде и с каждым часом все ближе и ближе к тяге…

В вагоне полутьма, душно, накурено, тесно. Хорошо, что мне удалось захватить верхнюю койку… Никто не захочет отбивать место… Пожалуйте! Садитесь, если ухитритесь это сделать!..

Лежу в соседстве с пузатыми чемоданами, картонками, узлами…

— Потрудитесь взять часть вещей!..

— Извините: у меня только ружье и вот этот чемоданчик!..

— Чьи же это вещи?..

— Я не обязан этого знать…

Лежу, закрыл глаза и прислушиваюсь к шуму и постукиванию идущего поезда. Странно стучат колеса! Точно говорят что-то… Что они там говорят?..

— Тя-га, тя-га, тя-га…

А потом:

— Со-ня, Со-ня, Со-ня… Бух!..

Стукнула дверь, а мне почудился ружейный выстрел… Раскрываю глаза, озираюсь. Что за диво: на соседней верхней скамейке лежит девушка. Когда же она села сюда и заснула? Не слыхал. Очевидно, я спал… и довольно крепко… Хорошие косы у нее: одна свесилась и тяжело покачивается, а другая коса, как жирная змея, на подушке… Светлая кофточка. Выглядывает башмачок. Плечи равномерно поднимаются и опускаются… Спит… От всей фигуры веет чем-то зеленым, молодым, радостным… «Стаял снег… Наливаются почки… Распустилась верба. На ветлах бледно-зеленые пушистые сережки… Подснежники…» Словно подснежник — эта девушка в белой кофточке среди чемоданов, узлов, корзин!.. В общем напоминает Соню…

Лежу, одним глазом, как тетерев с дерева, поглядываю в сторону незнакомки с толстыми косами и горю нетерпением увидать девичье лицо… Должно быть, хорошенькая… Это как-то чувствуется… Какие косы!.. Так хочется взять в руку ту, что свесилась, и взвесить ее в своей руке… Может быть, любит или понимает охоту… Нет, если я когда-нибудь женюсь, то только при том условии, чтобы жена ходила со мной на охоту!..

Что это за счастье стоять в золотисто-розовых сумерках весеннего вечера на опушке леса и ждать, когда тянущий над лесом вальдшнеп огласит чуткую тишину вечера своим «крш-крш-кохх!»… Вся кровь бросается в лицо и сладко замирает сердце… А когда тут же невдалеке — близкая, любимая?.. И у нее тоже вспыхивают щеки и замирает сердце?.. Говорить нельзя. Можно только жестикулировать…

— Соня! Слышишь? — спрашиваю жестом головы и глазами.

— Да, — отвечает кивком головки Соня. Она в больших сапогах, в молодцеватой позе охотника, с ружьем наготове…

— Крш! Крш! Кохх!..

И снова тихо. В глубоком молчании пролетает куда-то ворон. О чем-то наскоро совещаются перед сном маленькие птички в чаще стемневшего леса… Где-то страшно бухает выпь… И опять: «Крш! Крш! Кохх!»

— Соня! Не зевай!..

Вальдшнеп тянет прямо на нее… Счастливая!..

— Бух!..

Вздрогнул лес, вздрогнула розовая тишина и повалился, как камень, вальдшнеп… Эхо выстрела понеслось по лесу, как раскаты далекого грома; притаилась вся природа, смолкли все маленькие птички, испугались лягушки и замолчала выпь на болоте… А журавли закричали!.. Тревожный и грустный крик неведомой весенней печали!.. О чем плачете, журавли?.. Я так счастлив, милые птицы!.. Мне хочется заплакать от счастия и от радости, что я живу на свете!..

— Бух!..

Опять хлопнули дверью!.. Раскрываю глаза и вспоминаю про соседку и ее косы. Смотрю на нее одним глазом и вдруг… вдруг встречаю два темных бодрствующих, испытующе устремленных на меня глаза!.. Сконфузились оба… Отвернулись в разные стороны…

Ну, конечно, хорошенькая!.. Я это предчувствовал.

Опять блуждают взоры по узлам, пузатым чемоданам, по потолку и опять тянутся к соседней скамейке. Ей-Богу, чудное личико!.. Она похожа на Соню. Но у Сони косы хуже… Почему мне так нравятся девичьи косы? Не понимаю. Как парикмахеру, хотелось бы мне расчесать эти косы сверху донизу… Читает книгу. Интересно бы узнать, чем она интересуется…

— Соня! Не порти глаз! Темно…

— Ничего, мама…

Соня!.. Она тоже Соня!.. Удивительное совпадение… Внизу мамаша. Надо это принять к сведению… Как бы заговорить? О чем?.. О книге? О погоде?.. Ах да!.. Отличный повод:

— Не угодно ли… у меня есть свеча… а вернее — кусочек свечи!..

— Благодарю вас…

Вытаскиваю огарок стеариновой свечки, зажигаю его и подаю в протянутой над бездною руке…

— Не подожги еще чего-нибудь! — ворчит внизу мамаша.

Мамаша довольно полная дама и все о чем-то беспокоится. Считает вещи, подозревает вокруг воров, боится за нравственность дочери, за ее глаза, за ее косы.

— Подбери косы!..

Исподтишка слежу за девушкой и за мамашей. Заметила, каналья!.. Что она хочет делать?.. Ну и дошлая: подняла и повесила на ремешки полотняное забрало верхней койки, которое обыкновенно поднимается только на ночь, в обеспечение от падения… Досадно: скрылась девушка, видна только часть головы…

— Зачем, мама?

— Того и гляди — упадешь!.. А вы, молодой человек, далеко едете?

— Я?

— Вы, вы!..

Я назвал станцию и добавил:

— А там еще верст пятьдесят на лошадях… в имение.

— В свое имение?

— Нет, в чужое, к товарищу… на тягу.

— Куда?

— На охоту.

— Жестокое удовольствие!..

Девушка выглянула из прикрытия и улыбнулась:

— Вы студент?..

Ах, что бы я тогда дал, если бы мог утвердительно ответить на вопрос девушки!

— Мм… почти… Я нынче кончаю гимназию!..

— A-а, гимназист!..

Милое, красивое личико! Она красивее Сони… Румяные-румяные губы, а глаза! Как встретишься, так и вздрогнет сердце. Словно качаешься на качелях… Вот если бы она любила охоту…

Я переложил на другое место ружье, на более видное место.

— Ради Бога, молодой человек, осторожнее с ружьем!

— Оно не заряжено.

— А Бог его знает! Я боюсь и не люблю, когда…

— Мама — ужасная трусиха.

— А вы?

— Я? Я стреляю из револьвера…

Ах, какая прелесть! Вот это была бы жена!..

Закрываю глаза и начинаю рисовать себе картину семейной тяги… Одолевает сладкая дрема… Несется поезд вперед, грохочет на мостиках, вздрагивает на закруглениях и стучит, стучит, стучит… Опять что-то выговаривают колеса:

— Тя-га, тя-га, тя-га… Соня, Со-ня, тя-га, Соня…

Кого я люблю?.. Соню?..

— Соню, Co-ню, Со-ню…

Но которую? Ту, далекую? Жаль эту. Эту, близкую? Жаль ту…

— Со-ню эту, Соню ту, Соню эту, Соню ту… так, так, так…

Поезд приближается к станции:

— Обеих, обеих, обеих!.. — болтают колеса…

— Бух!..

Ах, проклятая дверь!..

— Будьте деликатнее: не хлопайте так дверями!..