Евгений Чириков «Затмение»

I

…Итак, решено: студент Смолянинов женится! На этот раз решение бесповоротное, окончательное, потому что никогда в жизни и никого еще он не любил так, как любит теперь. Да, это какая-то новая, неиспытанная любовь, поглотившая Смолянинова с головой. Так оно и должно быть; она, Валентина Владимировна, это — исключительная девушка. Таких он не встречал до сих пор. Она — не красавица. Нет, не думайте! Вы можете, встретясь с ней на улице, пройти мимо и не заметить. Надо с ней заговорить, надо немного остановить на ней внимание. Вот тогда… Именно так происходит со всеми, кто… Иванов — влюблен, Абашидзе — близок к самоубийству, философ Крестовоздвиженский сделался поклонником Шопенгауэра. А ведь раньше — ноль внимания! Валентина Владимировна — положительно несчастный человек: все, кто повращаются в ее обществе, начинают преследовать ее своей любовью. Удивительные люди! Как будто бы можно заставить девушку полюбить себя всеми этими фокусами: один надоедает стихотворными посвящениями, другой пугает самоубийством, третий донимает философскими разговорами. Слепота! На что они все надеются, когда на каждом шагу Валентина Владимировна дает понять, что она минимум «предпочитает» душевную близость с ним, Смоляниновым. Непередаваема прелесть ее улыбки, ее взглядов, источающих особенную ласковую притягательную силу, ее голоса. Голос у ней… надо его послушать издали; это что-то такое, такое… не передашь этого! Говорит она, впрочем, мало: она очень застенчива и это так идет к ней! Смолянинов любит таких, застенчивых, женственных, кротких, но… гордых и самостоятельных женщин, обладающих силою воли и характером. Как-то дурак Абашидзе вылупил на нее свои нахальные глаза и… одним словом, так порядочный человек не может смотреть на женщину! Валентина Владимировна, конечно, покраснела, но не растерялась и говорит:

— Когда вы, Абашидзе, начинаете так смотреть на меня, мне кажется, что вы хотите меня зарезать!

Идиоты! Не могут понять, что любовь сама приходит, как высший дар небес, а вовсе не… Одним словом — глупо…

С такими мыслями ехал студент Смолянинов в неведомый для него край на Урал, где проводила лето Валентина Владимировна, ранней весной уехавшая на родину. Он ехал почти женихом. Правда, о женитьбе у них никогда не было разговора, но разве в любви необходимо все договаривать до конца? Они обменялись фотографическими карточками, они переписывались, и то, что было написано между строчек, отлично умели читать. Смолянинов ни на одну минуту не сомневался, что Валентина Владимировна любит его и отлично понимает, что так властно заставило их: одного просить о разрешении приехать, а другую — разрешить. Дело решено: Смолянинов женится!

Ехали ли вы когда-нибудь к своей невесте, которая живет тысячи за две верст от вас? Неизъяснимая прелесть! Смолянинов ехал на пароходе по Каме и все время чувствовал себя Иваном-царевичем, отправившимся выручать прекрасную царевну из замка злого волшебника. Далеко! В тридесятом царстве-государстве, в неведомой для него стране спряталось его счастье. Злым волшебником представляются Смолянинову родители Валентины Владимировны, которых он никогда не видал. Было радостно сидеть под теплым ветерком на носу парохода и смотреть в ту сторону, где живет зазнобушка, лелея в душе сладкую тайну свою. И приятно было, укладываясь в койку в каюте, думать, что день прошел, и Смолянинов стал еще ближе к Валентине Владимировне. Мерно потрясываясь, койка словно баюкает, а заглушенный шум пароходных колес все нашептывает о близости огромного счастия… Кама кончилась, и поезд, как сказочный ковер-самолет, понес Ивана-царевича дальше. Летел степями, летел лесами, летел горами и вот уже начиналась неведомая заколдованная страна. Поезд то катится по узкой дорожке вдоль крутых скал и бездна разверзается справа, то он — змеей вползает в самые недра скал и погружается в ночную темноту, а потом вылетает, как птица, в царство яркого света, изумрудных долин, бурливых рек и голубых озер. Сказочная страна. Именно в такой стране могут рождаться такие удивительные девушки, как Валентина Владимировна!

II

Вот он, город, где живет царевна! Тоже странный, необыкновенный. Теплый вечер наполнен музыкой из раскрытых окон, таинственно светящихся приветливыми огнями сквозь узорную листву деревьев. Улицы широкие, чистые, и весь город — точно новый, рожденный в горах по мановению жезла волшебника. Посреди города огромный пруд, с дрожащими в нем звездами. Словно в зеркало, смотрятся в него посребренные молодым месяцем белые облака, проплывающие медленно за горы.

— Куда вас доставить?

— Гостиница «Урал».

Вот она, эта гостиница, рекомендованная в письме Валентиной. Действительно, прекрасная гостиница, сверкающая окнами трех этажей, как замок во время пиршества. Все великолепно: и вестибюль, и коридоры, и самый номер с балконом, с которого виден голубой пруд с сверкающими в нем звездами. Но дело, однако, не в этом. Надо отыскать Валентину Владимировну. Завтра — солнечное затмение, а они уговорились в письмах ехать на какое-то озеро в горах и там встречать восход солнца и наблюдать его затмение. Он должен был приехать еще вчера, но запоздал с выездом на целые сутки. Из-за портного! На целые сутки из-за портного! Черт бы его побрал! И все-таки пиджак сидит неважно: переделал, кажется, из кулька в рогожку…

Смолянинов, облачившись в чесучовую пару, осматривал себя в зеркале, в шляпе и без шляпы, а коридорный, возясь около умывальника, сообщал ему:

— Сегодня у нас большое волнение: затмение солнца ожидается! Народу приехало много. Ученые приехали.

— Как сегодня? Разве у вас дважды восходит солнце? Затмение — завтра?

— Верно, а только сегодня все поедут встречать его… Оно, затмение, рано поутру будет. Вы, должно быть, тоже на затмение к нам приехали?

— Да, на затмение.

— Издалека ли?

— Почти за 2000 верст!

— Вон ведь как! А там, у вас, разя не бывает этого?

— У нас-то… Гм! Иногда… Случайно…

— А что такое? Почему оно, затмение? Правильно говорят, что луна загораживает?

— Верно, верно! После объясню, а сейчас тороплюсь. Некогда.

Выскочил из гостиницы и очень быстро отыскал квартиру своей невесты. На звонок вышла баба в повязке и сказала:

— Никого дома нет.

— Не может быть!

— Бабушка одна, да она глухая.

— А Валентина Владимировна?

— В собрание на музыку уехали все. А как вам фамилия? Не про вас ли она говорила?

— Смолянинов.

— Так оно… Она наказывала, если вы спросите, послать вас туда, куда…

Долго объяснялись. Наконец-то, разобрались! Оказалось, что Валентина на концерте какого-то заезжего баритона. Оборвал разговоры, взял извозчика и помчался в «Благородное собрание» на концерт. В раздевальне — как у Светлой заутрени: давка, говор, толкотня, голые руки, плечи, запах духов, пудры, шелест шелка. Растерянный и взволнованный, Смолянинов протолкался к вешалкам, и здесь случилась смешная история: зацепился пуговицей за кружево женского платья, что-то оборвал, кому-то наступил на ногу. Кругом смеялись, а барышня рассердилась. Впрочем, и она расхохоталась, когда незнакомый растерявшийся юноша, оборвавши кружево, снова зацепился, на этот раз за золотую цепочку веера! Только тут Смолянинов рассмотрел девушку и как-то внезапно оторопел.

— Вы положительно медведь! Белый медведь!

— Простите, но…

— Ну, оторвите пуговицу! Какой вы — ненаходчивый!

Кругом — хохот. Кавалер девушки уже вынул перочинный ножичек, но они расцепились. Хорошенькая! Цыганского типа. Глаза — черные и острые, волосы — как у негритянки, губы яркие, не закрываются; сверкают зубы. Довольно оригинальное лицо…

Шли вверх по лестнице. Смолянинов позади. Обернулась и, узнав Смолянинова, насмешливо сверкнула улыбкой и сгримасничала, подбирая рукой шелестящее платье. У кассы Смолянинов замешкался и потерял цыганку. Дешевых билетов не было, пришлось взять кресло в третьем ряду…

Концерт уже начался. Смолянинов, желая показать себя культурным человеком, остановился у колонны, в проходе, чтобы не беспокоить пока рассевшихся разыскиванием своего места. Стоял у колонны, как Чацкий, попавший с корабля на бал, и искал глазами Валентину Владимировну. Трудно было отыскать, потому что видны были только затылки и прически. И все-таки, словно, почувствовал! Узнал-таки! Странно, что не обрадовался, а как-то смутился и опечалился. Не понравилась прическа, изменившая все лицо Валентины. Зачем она завилась? Зачем эта копна волос, сделавшая голову несоразмерно большой для ее фигуры в общем? Точно не та, другая стала. Вместо радости в сердце копошилась досада, раздражение и разочарование. В антракте подошел. Валентина Владимировна вспыхнула и растерялась, заговорила про баритона, словно в появлении Смолянинова не было ничего необычайного…

— Надолго сюда?

— Я? Мм… Не знаю.

— Мама! Позволь познакомить: студент Смолянинов!

— Очень приятно!

Мать очень похожа на Валентину, но… Может быть, и Валентина в будущем будет такая же?.. Смолянинов мельком взглянул на мать и она ему не понравилась. Рядом с матерью и Валентина как-то потеряла то обаяние, которое производила так недавно.

— Вы переменили прическу… Напрасно. Я вас не узнал.

Валентина Владимировна ничего не ответила, только сделалась серьезной и холоднее. Почувствовалась неловкость. Смолянинов заговорил о солнечном затмении и спросил, собираются ли они наблюдать.

— Да. Мы едем большой компанией молодежи на острова горного озера. Если хотите, то… Отсюда все — к нам, а затем на лошадях и на лодках.

Прозвенел второй звонок, и Смолянинов расстался и пошел отыскивать свое место. Он страшно смутился, почти испугался, когда, отыскивая свое кресло, издали заметил цыганку, за которую зацепился у вешалок. Посматривая на номера кресел, Смолянинов понял, что его место вон там, рядом с цыганкой. Растерянно пробирался он в тесном ряду меж креслами, задевая чужие ноги и колени, все ближе к цыганке. Та узнала его и опять ухмыльнулась, прикрывая лицо распущенным веером.

— Виноват! — пробурчал Смолянинов, остановившись со склоненной головою около своего кресла. Цыганка метнула на него насмешливый острый взгляд и, убирая с кресла бисерную сумку, бросила красными губами:

— Хорошо, что не сели. Мерси!

Пел баритон, пело контральто, потом снова баритон, но Смолянинов не слушал и только делал вид, что слушает. Все время он чувствовал близкое присутствие насмешливой хорошенькой цыганки, хотя не поднимал на нее ни разу глаз. Что-то беспокоило его приятной тревогою. Беспокоило каждое движение соседки, каждый шелест ее платья, кончик ее ботинки, который как-то назойливо лез Смолянинову в скромно опущенные глаза. Ботиночка пошевеливалась, вздрагивал на ней бантик. Не хотелось слушать, но было жаль, что концерт должен скоро кончиться…

III

«Три карты, три карты, три карты!» — вертелось потом в голове Смолянинова. В самом деле, в этих трех встречах было что-то общее с тремя картами из «Пиковой дамы». Первая встреча у вешалок, затем соседство кресел в концерте и, наконец, теперь, в доме невесты… Приезжает туда после концерта и, к ужасу, находит среди многочисленной молодежи, готовящейся в путешествие на солнечное затмение, ее, цыганку, острую на глаза и язык! Та широко раскрыла черные глаза и вдруг расхохоталась.

— Вы незнакомы? Позволь тебе, Оля, представить…

— Да мы уже не только познакомились, а даже рассердились друг на друга…

— Как? Когда? — изумленно спросила Валентина Владимировна.

Смолянинов начал объяснять и делал это, как провинившийся гимназист, а черная Оля смеялась и острила.

Эта третья встреча внесла в душу Смолянинова хаос переживаний, в котором трудно было разобраться. Ну чего он испугался? А главное, почему он почувствовал радость при этой встрече? И досаду, и радость, и виноватость свою перед Валентиной Владимировной? В сущности, ведь пока они оба совершенно свободны, ничего друг другу не обещали, никаких слов не давали; они просто пока друзья, товарищи, симпатизирующие друг другу люди…

— Смолянинов! Скажите ваше имя! Мое — Ольга… Сергеевна.

— Меня зовут — Олег Николаевич.

— Одинаково?!

— Как одинаково?

— Вы — Олег, а я — Ольга. Если бы я была мужчиной, я была бы Олегом!

У ворот стояло несколько пар лошадей, запряженных в долгуши. Здесь шел дым коромыслом: устраивали сиденья, покрывали их коврами, бурками, подушками от диванов, укладывали корзины с провизией и вином. Всех путешественников было: восемь женщин и семь мужчин и все довольные и радостные, за исключением Смолянинова, который чувствовал себя чужим, пришлым элементом. Все незнакомая публика. Лучше бы остаться, не ехать. Но… что-то мешает решить и сказать:

— Я не еду.

Жаль отказаться, потому что… не увидишь солнечного затмения. Почти полное затмение. Это бывает так редко.

— Посмотрите, Олег Николаевич, как я закоптила, стекло! Смотрите на лампу!

— Вы? Стекло?..

— Ну, возьмите же в руки!

Взял от цыганки закопченное стекло, посмотрел не той стороною, испачкался в саже. Надо ехать, а он…

— Вот медведь! Идите, я покажу вам умывальник!

Повела его коридорчиком к умывальнику, бросила ему на руки полотенце…

— Смолянинов! Где вы? — зовет издали голос Валентины.

— Мы умываемся! — отвечает цыганка.

И опять Смолянинов чувствует себя виноватым перед Валентиной. И сердится на нее. Странно! В чем она-то виновата?

Все готовы, расселись. Ждут их двух, Смолянинова и Ольгу. Подшучивают и острят:

— Им просто хотелось сесть вместе!

Вышло похоже на это. Валентина, он, цыганка и ее кавалер, на что-то сердитый, чем-то недовольный. Выехали из города, развязали колокольчики и помчались! Сибирские лошади — как ветер. А ветерок есть. Крутит по дороге пыль, лезет в нос, в рот и в глаза. По небу ползают тучи. Пахнет дождем.

— Господа! Никак погода разгуливается! Не вернуться ли?

— Наплевать! Все равно. Что вы, сахарный, что ли? Ведь не растаете? — сердится цыганка на своего концертного кавалера.

— Мне все равно! Я беспокоюсь за вас, Ольга Сергеевна.

— Прошу не беспокоиться. Я вам не давала на это права!

— Прекрасно! А потом — кашель, бронхит, воспаление легких.

— Чахотка! — добавляет цыганка, накрываясь черным платочком, и напевает песнь больной Виолетты…

Не нравится Смолянинову этот заботливый господин: очень уж того… тает и затем очень уж того… смотрит на соседку как-то этак. Одним словом — субъект не из симпатичных, а совсем напротив. Удивительно, если этот субъект, действительно, того… нравится Ольге Сергеевне. Плохой вкус! Выехали за город и помчались, сломя голову, с криками, визгами, с хохотом. Девчата — отчаянные, особенно Ольга Сергеевна. Свистит, как ямщик, толкается, поет… Недурный голосок! Сверкают у ней в темноте глаза и зубы, смеются глаза, и Смолянинову неловко: почему смеются черные глаза, когда встречаются с его глазами? Кавалер Ольги едет в молчаливом созерцании, поглядывает на соседку и уныло вытягивает: «Очи чер-ные, очи жгучие…». Так прозрачно, неумно и пошловато! Неужели он ей нравится?

— Вы надолго приехали?..

— Виноват, Валентина Владимировна! Вы что спросили?

— Ничего. Пустяки.

— Я задумался…

— Думайте! Я не хочу мешать.

Ольга смеется и начинает декламировать:

…Да призадумалась, а сыр во рту держала. На ту беду лиса близехонько бежала…

А на первой паре поют «Славное море, священный Байкал», — поют громко, но нестройно. Ветер бежит навстречу по дороге и крутит пыль. Где-то очень далеко погромыхивает гром, словно ворчат потемневшие дали. Смолянинов смотрит на Валентину Владимировну: отвернулась, смотрит в одну точку, как-то жмется и кусает губы. В профиль она — некрасива. На нее надо смотреть в анфас. Что она? Сердится? На что?

— Валентина Владимировна?

— Ну!

Головы не поворачивает и продолжает смотреть в одну точку. О чем он хотел заговорить с Валентиной? Забыл! Вылетело из головы. Встретился взором с Ольгой, посмотревшей на него смеющимися глазами, и вдруг забыл.

— Ну! Вы что хотели?..

— Вы… почему вы грустная?

— Я всегда такая.

— Нет. Неправда.

— Я не грустная, а обыкновенная… Почему вы думаете, что я — грущу? Вы в этом уверены?

— Мне показалось…

А Ольга косится и напевает:

Мне грустно оттого, что весело тебе!

На что сердится Валентина Владимировна? Смолянинов ни в чем не виноват, но это мешает ему чувствовать себя хорошо, спокойно и беспечно, как чувствуют другие. Ольга, эта странная озорница, должно быть, что-то знает: все подсмеивается над Валентиной и им, Смоляниновым. Но что она может знать? Знать-то нечего! Быть может, они — настолько дружны и близки, что Валентина давала ей читать его письма? Это уже того… подлость. Да, в сущности, и в письмах никаких особенных слов, объяснений не было. Смолянинов подозрительно посмотрел на цыганку и спросил:

— Ваш друг, Валентина Владимировна, что-то молчалива…

Ольга повернулась, посмотрела на Смолянинова смеющимися глазами и запела:

О, друг мой! Мы будем с тобой молчаливы…

Странная девица! Все время разговаривает романсами.

— Гроза будет… — грустно прошептала Валентина и вздохнула.

А Ольга опять поет:

Будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней!..

IV

В полночь приехали на озеро, наняли лодки и поехали на острова. Подувал ветер, била встречная волна и лодки ныряли, то поднимая, то опуская носы, а паруса кренили их так сильно, что порой вода захлестывала борт, лилась на лавку, под сиденье, и производила веселый переполох среди женщин. Как изваяние, неподвижно и молчаливо, сидела Валентина на носу лодки и, казалось, никого не хотела знать, смотря вперед, не оборачиваясь и не принимая участия в шумном обществе. Упреком веяло от этого молчаливого изваяния в душу Смолянинова, который сидел на корме, опять в близком соседстве с озорницей Ольгой, как это вышло, — что они очутились опять рядом, Смолянинов не помнит и не понимает. Во всяком случае, — он не старался. Случилось так. Помимо всяких стараний. И опять тут же этот кавалер. Возлежит у ног Ольги. Ольга позволила ему положить голову на колени… Нахал! Это уж того… Слишком уж прозрачно. Может быть, он ей родственник? Под светом изредка выглядывающего из-за туч месяца Смолянинов успевает заметить, что нахал блаженно закрыл глаза и, как кот на солнышке, растворяется в блаженстве от близости. Противно… Неужели он ей нравится? Почему, однако, это так занимает и беспокоит Смолянинова? Какое ему дело и не все ли равно, кто ей нравится!

— Эй вы, господин хороший! Вы, однако, того… моя нога не подушка!

Наконец-то! Поняла, что это… это… просто неприлично в обществе. Кавалер приподнялся и, потягиваясь и позевывая, притворился, что он очнулся от сна. Во сне, конечно, нельзя взыскивать с человека. Сонный! Должно быть, у них — взаимная антипатия; оба совершенно игнорируют друг друга. На передней лодке веселее: там поют, хохочут, трещат без умолку, а здесь только одна Ольга нарушает общую молчаливость и неподвижность. Что-то тайно совершается на этой лодке с неподвижным молчаливым изваянием на носу. Все это чувствуют и от этого — молчание. В молчании уходит и приходит любовь, в молчании рождается ревность и ненависть, в молчании тоскует и радуется душа, тоскует по утрате и радуется находке. Только Ольга, одна Ольга, звонко хохочет, шалит, как девочка, и смеющимися глазами смотрит на всех окружающих. Опустив обнаженную по локоть руку за борт, она играет с волной, поет песню, победно озирает мрачное темное озеро с белыми гребешками катящихся навстречу волн, и, как царица среди рабов, чувствует себя в молчаливой лодке… Смолянинов все чаще взглядывает на эту беспечную девушку-озорницу. Тянет она к себе! Какая-то странная непонятная сила сокрыта в этой женщине с смеющимися глазами. Вот поет она и поет какую-то смешную глупенькую песенку, а от нее, от этой песенки, у Смолянинова тревога на душе и во всем теле. Вот смотрит она на Смолянинова, и тот виновато опускает взор; заговорит с ним — вздрогнет и теряется. А на носу все рисуется неподвижное изваяние молчаливой женщины и с тайным упреком смотрит в его смущенную душу…

Приехали на острова, выгрузились, разожгли огромный костер с вихрями огненных струй, победно взлетающих под ветром высоко к небесам. Расселись вкруг бушующего огня, окруженные ближе подступившей со всех сторон черной завесой ночи. Громоздятся поблескивающие слюдяными прослойками огромные камни, около которых пылает огонь; подступают со всех сторон огромные сосны, протягивая мохнатые лапы к неведомым нарушившим их уединение беспокойным людям; вокруг глухо ворчит взволнованное озеро. Словно дикари пируют вкруг огней, празднуя победу над белыми! Аппетит, как у голодных волков. Только нет аппетита у двоих: Смолянинова… и Валентины Владимировны.

— Господа! Кому вина?

Вот вина Смолянинов выпьет.

— Валентина Владимировна! Налить вам? — спрашивает Смолянинов.

— Хорошо. Давайте!

Налил. Валентина бросила пытливый взгляд в лицо Смолянинова и, чокаясь бокалом, спросила:

— За что выпьем?

— Мм… я — за ваше здоровье! — смущенно произнес Смолянинов, опуская глаза в бокал.

— Я и так здорова… Очень уж прозаично.

Подбежала Ольга, оборвала интимность и, чокаясь с Смоляниновым, пропела:

Бутылочки — бом, бом, бом! Бокальчики — динь, динь, динь!

И все вылетело из головы и сердца Смолянинова!

Валентина тихо пошла прочь, к берегам озера, и скоро пропала в черном мраке ночи, а Ольга осталась. Начали петь хором студенческие песни, потом прыгали через огонь костра. На Ольге затлелось платье. Смолянинов тушил его, не жалея своих рук, которые обжег, а Ольга смеялась и покрикивала на него.

— Эй вы, господин хороший! Помогите ему! — приказала она своему кавалеру, а тот не захотел:

— Я не пожарный!

— Но вы… агент страхового общества!

Все расхохотались удачной остроте, потому что кавалер был, действительно, страховым агентом. Подняли его на смех.

— Я подозреваю здесь умышленный поджог и потому…

— Я с вас никаких убытков не взыскиваю. Смолянинов, хотите, пойдем погулять к озеру?

— Почему же!..

— Дайте руку! Здесь камни…

Пошли в черную мглу ночи к ворчащим берегам озера. Там увидали издали одинокую фигуру Валентины, сидящей на камне, под сосной, и как-то сразу, словно по молчаливому согласию, повернули в другую сторону. Долго шли молча. В этом молчании было что-то сильно волнующее, пугающее Смолянинова. Несколько раз он оглядывался назад и говорил:

— Кажется, кто-то идет…

Приостанавливались. Ольга тоже оглядывалась. И в этих обоюдных оглядках была какая-то приятная тайна, связывавшая две молодые души непонятной близостью. Не знали, о чем говорить.

— Не знаете, почему Валентина такая грустная?

— Не знаю.

А оба уже знали. Лгали друг другу.

— Правда? Говорят, что вы… ее жених?

— Я? Кто же это говорит? И почему.

Смолянинов раздраженно рассмеялся и почувствовал злобу к Валентине Владимировне…

— Таких женихов, вероятно, у ней много. Мы просто друзья и больше… ничего!

Ольга замолчала. А потом потихоньку замурлыкала:

Люблю ли тебя, я не знаю, но кажется мне, что люб-лю-ю!

Поднимая с земли камешки, бросала их в бурливое озеро и заставляла то же делать Смолянинова. Кто бросит дальше? Потом чего-то испугалась, прошептала: «Это он!» — и, подхватив под руку Смолянинова, повлекла его в скалистые камни…

— Кто? — шепотом спрашивал Смолянинов.

— Да этот… агент! Он так мне надоедает с своей любовью!..

— Вот как! А я думал…

— Что вы думали! Ну! Говорите, что вы думали?

— Нет… так…

— Боитесь сказать, что вы думали?

— Я думал, что… вы его любите.

Ольга засмеялась странным смехом, посмотрела насмешливыми глазами в глаза Смолянинова и сказала:

— Мы оба ошиблись! Да?

— Да!

Ветер шумел в соснах и бурливее становилось озеро. По небу все гуще ползали тучи. Они уже давно проглотили месяце и стало темно-темно. В черной мгле по горизонтам вспыхивали зарницы молний и гром ворчал все ближе и ближе.

— Ольга-а! — кричал вдали женский голос.

— Идем! Нас хватились.

Пошли к костру. Сбились с тропы, пришлось лазить чрез мохнатые камни, помогать друг другу. Странно дрожали их горячие руки, когда они помогали друг другу перебираться чрез препятствия, и головы кружились у них, когда нечаянно им приходилось соприкасаться друг с другом…

— Как это смешно: я — Ольга, а вы — Олег!.. Вы довольны, что мы… встретились?

У костра было тихо. Разложив бурки и ковры, молодежь валялась и сидела в красивой группе, освещаемая вздрагивающим отблеском пылающего костра. Шумное настроение сменилось тихим, созерцательным. Одни дремали, другие, теснясь друг к другу, тихо переговаривались.

— Кто меня звал? — спросила Ольга.

Здесь никто не звал. Должно быть, — Валентина, которой здесь не было.

— Ольга Сергеевна! Хотите поехать со мной на лодке? — прозвучал мрачный голос страхового агента.

— Мерси. Я устала…

— Кто хочет со мной поехать?

Никто не ответил. Пред рассветом притих ветер и перестали шуметь сосны. Костер догорел. Загудели комары. Ах, эти проклятые комары! Нет от них спасения. А так хочется немножечко поспать! Прохладно. Хочется закрыться с головою от комаров, от холодка, от дымящего костра. Ольга постояла в раздумье и, сладко потянувшись, капризно спросила Смолянинова:

— Разве мы приехали сюда спать?

Повернулась и тихо пошла прочь, рисуясь во мраке темным стройным силуэтом. Ушла. Смолянинов смотрел ей вслед и словно кто-то шептал ему на ухо:

— Я жду тебя!

Но что-то мешало. Оглянулся по сторонам. Тихо. Все погружены в дрему. Только на камнях торчит, как Мефистофель Антокольского, побежденный соперник… Силуэт Ольги пропал из виду, а тяготение продолжалось. Смолянинов встал, пошевырял палкой угли костра, закурил папиросу, посвистел и тихо побрел прочь, но не в ту сторону, куда ушла Ольга. Потом он свернет… Бледнел восток, туманы заколыхались над озером; запищали проснувшиеся птицы, пролетели над головою, дружно шумя крыльями, вороны. Стали выплывать из темноты дальние горы, контуры лесов и скал. Стали розоветь тучки по горизонту. Теперь уже никуда не спрячешься. Все ярче разгорается утренняя заря; вода, горы, скалы и леса наряжаются в красочные одежды ко встрече солнца… А вот и солнце! Всплыло багровым огненным кругом и стало золотиться. И все вокруг радостно засияло улыбками, радостью, счастием…

— Боже мой, как хорошо! Как в сказке. Сказочный, чудесный край! — шептал Смолянинов, сняв шляпу пред сверкающим солнцем, и думал, что только в таком сказочном краю могут совершаться такие чудеса, какое случилось с ним. Разве это не чудо: эта странная встреча с девушкой необыкновенной красоты, и разве не чудо, что они, разделенные двумя тысячами верст, все-таки нашли друг друга? Они должны были найти — и нашли. Да, теперь Смолянинов верит в судьбу и благословляет природу и все мироздание. Ему кажется, что и затмение солнца было предначертано свыше, чтобы они нашли друг друга…

Проснулись там, у костра! Оттуда доносится хор, поющий:

Солнце всходит и заходит…

Радостно несется хор и кажется, что в горах, по ту сторону озера, ему вторит другой молодой хор! Как это красиво! Какая радость в этой песне и в этом сверкающем утре!

— Олег Николаевич!

— Ольга… Сергеевна…

Смолянинов смутился и покраснел. Встреча была так неожиданна. Разве он искал этой встречи? Нет…

— Дайте мне руку! Боюсь упасть.

— Как вы туда забрались?

— И сама не знаю…

Смолянинов вскарабкался на скалы и сел рядом с Ольгой.

— Правда, здесь хорошо?

— Да…

— И как хорошо, что… мы встретились!

Ольга взяла остроребрый камешек и стала им царапать на скале: «Л».

— Угадайте по одной букве!

— «Люблю?»

— Да…

— А, знаете, кого?

— Нет.

— Смотрите!

Ольга нацарапала «Т».

— Не понимаю…

— Недогадливый… Те-бя! Ну!

Вспыхнула, закрыла глаза и приблизила лицо…

Смолянинов коснулся губами горячей смуглой девичьей щеки, потом схватил тонкие руки и стал покрывать их поцелуями…

— Господа! Затмение началось! — прокричал вдали чей-то встревоженный голос…

Они вздрогнули и испуганно отодвинулись друг от друга. Смолянинов осмотрелся по сторонам.

На скалистых огромных камнях резко рисовалась на голубом фоне небес фигура, похожая на Мефистофеля Антокольского…