Евгения Ловецкая «Голос»
Он назначил мне встречу на железнодорожном вокзале. В спокойном состоянии я отнеслась бы к такому приглашению иначе. Но тогда мне было все равно, где встретиться, только бы встретиться! Боже мой, как я волновалась! Как сильно билось мое сердце! Неужели это первый шаг к сближению? До крайности возбужденная, полная радужных самовнушений, я придала его приглашению особый скрытый смысл, — тот, который мне самой хотелось подразумевать… О, только бы увидеться! После смерти мужа, я была все время очень одинока, и никто не привлекал меня, до тех пор, за все три года моего вдовства. К этому потянуло с первого звука голоса, с первого взгляда. По первому его зову, я готова была броситься ему навстречу без размышлений, куда бы он ни пожелал, следовать за ним без сопротивления. Говорят, влюбляются в лицо, во взгляд, в улыбку, в брови, в голос… Не знаю, что действовало на меня особенно сильно в то время, но я находилась в том состоянии, когда, словно одурманенная, бываешь способна на всякое безрассудство.
— Кто же был этот чародей? — спросила дама в синем, слушавшая рассказ с нараставшим сочувствием.
— Это… Нет, не буду называть.
Получив билет, я направилась к выходу такими медленными шагами, точно кто-нибудь не пускал меня. Дочка, утомленная долгим пребыванием в духоте, радостно рвалась вперед, а я безжалостно задерживала ее разными приемами маленьких хитростей: то мне нужно было переколоть булавки в шляпе, то проверить деньги, то рассмотреть хорошенько билеты… И все это для того, чтобы обменяться еще раз несколькими словами с околдовавшим меня, как вы выразились, чародеем и дать ему возможность подтвердить приглашение. Только в ту минуту, когда я увидела, что он приблизился к окошечку кассира, я вышла на воздух. На улице, в нескольких шагах от подъезда, я сказала дочери: «Детка, посмотрим еще раз эти прекрасные цветы». Мы остановились у большого окна магазина живых цветов. Ребенок любовался пышными розами, нежными ландышами, фиалками, белоснежными нарциссами, всей роскошью оранжерейной весны, а я… не сводила глаз с подъезда рядом. Наконец-то! Вот он идет… приближается. Что это!? Меня поражает выражение его лица, — странное, совсем другое. Взгляд сосредоточенный, как будто даже суровый, и, в то же время, такой непонятный, загадочный… пристальный и точно не видящий. Идет так, как будто кругом ничего не замечает и не слышит, всецело углубленный во внутренний мир. Идет прямо на нас с дочерью и ни меня, ни ее не видит! Да, не видит… проходит мимо. Я, подавляя волнение, нерешительно говорю ему вслед: «до свиданья!». Он оборачивается, отвечает:
— Простите меня, я очень рассеян.
— До свиданья… сегодня вечером? — полувопросительно и очень робко произношу я.
Он не сразу отвечает, точно не понимает моих слов.
— Да, да, я буду.
Приподнимает шляпу, глядит на меня все тем же странным, неузнающим взглядом и уходит своей дорогой…
— …напоминая собою статую Командора… — заметила дама в синем. Коварная улыбка спорхнула с её губ.
Увлеченная своими воспоминаниями, дама в сером вела речь дальше:
— Мне стало не по себе. Все это и озадачило меня, и обеспокоило. Но мои сомнения очень быстро улеглись. Разве мог он держать себя иначе в присутствии 12-ти летней девочки, если мать не умеет скрывать своих чувств? Немного холодной воды не мешало. Вечером, когда мы встретимся без моей маленькой спутницы, он, конечно, будет другим. Только бы увидеться! А как бы хорошо было остаться с ним вдвоем совсем наедине.
— О, да!
— Радостно было ждать вечера. Я постаралась уложить спать дочурку раньше обыкновенного, чтобы на свободе заняться своим туалетом; хотелось одеться наиболее к лицу. Смешно: чуть ли не за два часа меня стало преследовать опасение, как бы не опоздать. Господи, сколько было волнения! И какие только сладостные мысли не носились в голове. Мечты о тесной дружбе, о любви, о счастье… Во мне проснулось то; что спало с того мрачного дня, когда я потеряла любимого мужа, потеряла неожиданно, ужасно!.. Первый раз, да, первый раз за все три года, в тот вечер я изменила серьезно его памяти…
— Вы пошли?
— Да. Набежавшие нежданно тучи, глухие удары грома, ливень не отрезвили меня, не удержали дома. Я отдалась непонятному мне самой буквально непреодолимому влечению, и, с трепетом неопытной молодой девушки, бросилась на свидание, я, мать 12-ти летней дочери, женщина, знавшая любовь! При моей выдержке я побежала на первый зов человека, которого видела первый раз, с которым не более часа разговаривала. Каждый раскат грома только горячее заставлял меня молиться в душе, чтобы ничто не помешало ему приехать. Моя детка, сквозь сон, просила меня — ласково, милым плаксивым голоском никуда не уходить из дому, потому что она боялась грозы. А я, ни одной минуты не колеблясь, оставила ее на попечение прислуги и в половине девятого, за полчаса до назначенного времени, замерла в ожидании у мало освещенной стены, на скамейке против часов. Кажется, что время идет все медленнее и медленнее, невыносимо тянется. Ну, вот, стрелка приблизилась к девяти. Сию минуту должен прийти. Мой взор напряженно останавливается на входе. Четверть часа, законный срок для опоздания, миновало. Его нет. В вокзале становится оживленнее. Публика прибывает к отходу скорого поезда. Суета, движение с каждой минутой усиливается, а во мне что-то внутри обрывается, падает… Очень неприятное ощущение, будто все обращают на меня внимание, всматриваются в мое лицо, сторожа и жандармы следят за движениями, — заставляют меня переменить место. Прохаживаюсь, опять сажусь, нервничаю. Уже двадцать минуть десятого. Если бы можно было остановить время! Оно полетело с быстротой беспощадной. Ведь, каждая отлетавшая после девяти часов минута уносила с собой мою надежду. Толпа, все более торопливая, растекается по всем направлениям. Вот… Сердце замерло. Я метнулась вперед, потом опомнилась, пошла спокойно… Нет, не он! Быть может, я проглядела его? Не ждёт ли он меня в буфете? Со вспыхнувшей надеждой спешу туда. И там его нет. Возвращаюсь в первый зал, останавливаюсь у самой входной двери. «Приди же, приди!» Мысленно делаю ему внушение со всей силой внутреннего напряжения. Кругом все оживленные, возбужденные; на многих лицах светится радость; некоторые дамы с букетами цветов в руках, весёлые, сияющие. А я? Несчастная, придавленная, я чуть не плачу и… жду. Все стихло. Вокзал почти опустел. Я не ухожу.
— Бедная, сколько же времени вы провели в этом томительном ожидании?
— Полтора часа. Измученная, вернулась домой с сильнейшей головной болью и мокрыми перьями на шляпе: только у своего подъезда заметила, что несла зонт нераскрытыми
— Вы были возмущены?
— Нет. Я объяснила себе его неприход тем, что ему что-нибудь очень серьезное помешало. Чувству обиды и негодованию в то время еще не было в моей душе места. Зато острое сожаление о несбывшемся терзало меня мучительной болью. Долго, долго я не могла успокоиться, и мне стало легче только тогда, когда я приняла решение…
— Вы поехали к нему?
— Как хорошо вы понимаете меня! — с восторгом воскликнула рассказчица. — Да. После обманутых мечтаний, я совсем потеряла голову и решилась на другой же день на это безрассудство. Сказала себе: «Он один. Поеду и все узнаю. Пусть и он теперь же знает, как мучительно я ждала его». Надежда опять разгоралась. Хотелось верить в хорошее, верить, что он будет рад. Утром отправилась. Звоню. Называю свою фамилию прислуге. Меня просят в гостиную. Из соседней комнаты появляется хозяин дома. Вижу, что он изумлен и… далеко не обрадован. Чрезвычайно любезен, предупредителен, но холоден, как лед. В глазах что-то стальное. Лицо очень бледное и выражение совсем неприветливое. Он предлагает мне стул на значительном расстоянии от себя. Я страшно смутилась, но взяла себя в руки. Начала объяснять свое посещение тем, что была сильно встревожена его отсутствием, рассказала все, что пережила, перечувствовала на вокзале и, потом, дома. — «Отчего же вы не пришли?» — с искренней горечью спросила я. Он сухо сказал: «Сударыня, я был уверен, что вы отнесетесь к моему приглашению, как к шутке». — «Как к шутке! — воскликнула я, не веря ушам. — О, нет, я вовсе не приняла ваших слов за шутку! Я, с трепетом, ждала вас полтора часа. Ни на одну минуту за целые сутки мне не приходила в голову мысль, что вы назначили мне свидание в шутку, что вы надо мной так зло шутили… Так мучительно ждать! Так желать видеть! О, разве я могла думать, что…». Тут я расплакалась и, сквозь слезы, стала рассказывать подробно свою жизнь, о трагической смерти мужа, описывать свое душевное состояние, полное равнодушие к жизни… — «И, вот, блеснул луч. Я ожила. Вернулись желания, мечты о дружбе, о счастье». Я говорила много, волновалась неописуемо. Спазмы перехватывали горло. Голос прерывался. Лицо горело.
— А он?
— Спокойным, безучастным тоном, с каменным видом он стал выражать соболезнование по поводу моих несчастий и страданий в прошлом и холодно просил успокоиться. Тогда как я, несчастная, теряла последние силы — владеть собою. — «Мне показалось, — продолжала я, — что я нашла, что судьба послала мне человека, который мог бы вернуть мне счастье». Хозяин дома, по-видимому, вышел из терпения и решил положить конец моим неуместным надеждам и желаниям. С невозмутимым равнодушием он сказал: «Сударыня, успокойтесь и постарайтесь отнестись ко всему, что было, как к шутке. Вам известно, что я человек женатый, семейный. Признаюсь вам, я далек от желания искать новой женской дружбы; притом, я очень занят, поглощен своей работой, у меня чересчур мало свободного времени, чтобы…». Я перебивала, плакала, умоляла и не думала уходить. Все это ему надоело. Он направился в кабинет и вернулся оттуда с какой-то рукописью. Указывая мне на нее, он произнес с нотами раздражения в голосе: «Вы видите эту рукопись?» — «Вижу», — растерянно ответила я, полная недоумения. — «Каждая из этих строк, сейчас, интересует меня гораздо больше, чем…». Звонок прервал его слова. Я не двигалась, точно приросла к креслу. Он протянул руку по направлению к двери и отчеканил: «Madame, sortez immediatement. On vient». Я опомнилась, встала, безмолвно вышла. Почти в бессознательном состоянии, едва держась на ногах, спустилась с лестницы, села на первого попавшегося извозчика и безудержно разрыдалась…
Вы не находите, что я действовала под гипнозом его голоса, который привлек меня первым же звуком тогда, в кассе международного общества?
— Не знаю, — отозвалась дама в синем. — Затрудняюсь вам ответить. Думаю, что не один голос влек вас к этому человеку… Знаете, под впечатлением вашего рассказа, у меня странно разыгралась фантазия. В восемь часов он пришел к той, которую любил. Наперекор грозе и ливню, не опоздал ни на одну минуту. Пришел оживленный, веселый, бодрый, еще более интересный, чем всегда. Это был их прощальный вечер перед его отъездом. Несмотря на предстоявшую разлуку, они оба были очень веселы, и ничто не туманило их радостного настроения. Ровно в девять он опустил занавеси на окнах… — «И так, ты собирался сегодня изменить мне?» — спросила подруга, упоенная его ласками. — «Моя ненаглядная, разве я не говорил тебе, что ты принадлежишь к числу тех редких женщин, которым очень трудно, больше того, — невозможно изменить?..» Он держал ее в объятиях, глядел на нее так любяще, так нежно! И голос его звучал так обаятельно! Они провели чудесный вечер, один из таких, которые не забываются никогда!
Дама в сером вдруг побледнела. Глаза её сверкнули гневом. Окинув свою собеседницу с головы до ног недружелюбным и подозрительным взглядом, она быстро проговорила:
— Вы знаете его?
Дама в синем осталась спокойной. Только уголки её губ дрогнули едва уловимой улыбкой, а в глазах блеснуло счастье.
— Отложим нашу беседу до завтра, — мягко сказала она. — Уже поздно. Забудем все голоса земли и постараемся спокойно заснуть.
Она заснула скоро и сладко.
Не то было с дамой в сером.
Евгения Ловецкая.