Мария Веселкова-Кильштет «Шурка»

Помню, гуляла раз целая стая
С нами знакомых ребят;
Шли ко дворцу мы. Газету читая.
Вход караулил солдат.
Бравую грудь украшали медали,
Ярко краснел воротник;
Взор восхищенья и тайной печали
Бросил на деток старик:
«Эк, сколько их у тебя!» Засмеялись
Дружно в ответ шалуны, —
Эти слова старика показались
Им почему-то смешны.
Взор под нависшею, белою бровью
Сделался сразу суров, —
Больше на нас не взглянул уж с любовью
Дед, замыкая засов…
 
Годы промчались. Знакомой дорогой
В гору я как-то иду,
С ношей встречается тот же мне строгий
Сторож седой на ходу, —
Бороду дергает детская ручка.
«С внуком иль внучкой? А, дед?»
«Дочка, сударыня, вовсе не внучка», —
Гордо он молвил в ответ.
«Дочка?» Старик ухмыльнулся лукаво:
«Вишь, богоданная нам, —
Круглой сироткой осталась, по нраву
Больно пришлась старикам.
Стали давно мы скучать со старухой.
Зиму легко ль коротать?
Пусто бывало в сторожке и глухо,
Ну, а теперь — благодать!..»
Теплой слезой заискрился лучистый
Взгляд из под хмурых бровей.
Старый солдат, сколько радости чистой
Слышалось в речи твоей!..
 
Тянутся годы, и тянется Шурка.
Только подходишь к дворцу,
Выскочит бойко навстречу девчурка,
Ключ подавая отцу.
Рядом вприпрыжку взбежит на террасу,
Сядет, глубоко вздохнет.
С ней мы, случалось, болтаем по часу,
Вторя журчанию вод.
Лентой ручей под горою там льется,
В заводях шепчет камыш,
Возле дорога проезжая вьется.
В светлую даль поглядишь, —
Глаз уж потом не сведешь с панорамы:
Черный разбросанный лес,
Нивы, луга, золоченые храмы,
Город на крае небес,
В берег врезается синее море, —
Ширь, тишина, благодать…
Веешь отрадой ты в этом просторе
В душу мне, родина-мать!
Чудятся там, за полоской тумана,
Те же леса и поля,
Храмы и села, — до волн океана
Та же родная земля.
Так же там взор под насупленной бровью
Теплой слезою блестит,
Тою же жалостью, той же любовью
Сердце повсюду болит…
 
«Знаешь, — щебечет малютка, от счастья
Вспыхнув, как розовый мак, —
С папой вчера я была у причастья:
Мама мне красный кушак,
Белое платье надела». — «Франтиха!» —
«Папа меня причащал;
В церкви стояла, как мышка, я тихо…
К куклам свести обещал…»
«К куклам? К каким же?»
Сбежав на ступени,
Статуи гладит дитя,
Ручкой едва достает их колени,
Мрамор целует шутя.
«Наши из камня, а те — золотые,
Главный дворец стерегут;
Лестницы есть там водой залитые,
В небо фонтаны там бьют…
Видела их ты? Поди, ведь красиво?
Лучше моих ли?..» — «Как знать!»
Прыгнула Шурка и стала мне живо
Кукол своих называть:
«Этот, что с тигрою борется мальчик,
Кто он — прочту тебе вслух».
Справа налево по подписи пальчик
Водит читая: Па-стух».
Ожил Олимп. Дионисий с Венерой
Громкий ведут разговор;
Ссорятся боги, смеются, — и верой
Дышит к ним поднятый взор.
В честь их слагаются новые мифы,
Детски невинны, чисты;
Чертятся тут же в песке иероглифы;
В жертву им рвутся цветы…
«Всех назвала я теперь?» — «Нет!» — «А ну-тка?»
«Те вон, что держат балкон?» —
«Эти-то спят, — прошептала малютка, —
Снится какой-то им сон!..»
 
Спят ли? Недвижно стоят все четыре
С тяжестью страшной на лбу,
Взгляд их в безбрежной теряется шири,
Словно читая судьбу.
Что нам пророчит их вещее око,
Глядя в туманную даль?
Стану ль я старость влачить одиноко?
Немощь грозит мне? Печаль?
Скоро ль засну я в могиле прохладной,
Слушая моря прибой,
Или же часто с улыбкой отрадной
Буду болтать тут с тобой?..
Что-то тебя ожидает, малютка?
Прочен ли в хижине кров?
Вдруг заживешь ты, подумать мне жутко,
Вновь без твоих стариков?
Как и к кому попадешь ты в ученье?
Что твой заменит очаг:
Тягостный труд, иль порыв увлеченья, —
Первый к падению шаг?
 
Нет, нет!.. Ты вспомнишь счастливые годы,
Кукол на сходах дворца,
Издали снизу журчащие воды,
Ширь и простор без конца.
Встанет, погибнуть не даст без возврата
Дочке в юдоли земной
Ласковый образ седого солдата,
Близкий, любимый, родной…

«Стихи и пьесы» (1906).