Михаил Кленский «Чертово болото»

Земский доктор Иван Васильевич Трегубов, еще совсем молодой человек, только что собрался отдохнуть, как пришел мужик, в грязных намокших сапогах и попросил ехать к больному в деревню, за пятнадцать верст.

Ехать доктору не хотелось.

Пока закладывали лошадь, мужик рассказал, что баба при смерти; три дня не может родить.

— А что раньше думал? — сердился доктор.

— Я не из той деревни, — оправдывался мужик. — Меня просили к вашей милости.

— То-то вот и есть! Пока еду, баба может умереть. Дела не сделаю, человек пропадет, и меня зря потревожат.

Пришедший топтался на месте и виновато смотрел на доктора. Ехать, все-таки, пришлось; Доктор оделся, взял инструменты и вышел на улицу. У ворот ждал тарантас.

Кучер Степан, старик с седой большой бородой и нависшими густыми бровями, похожими на железные резные заслонки, безразлично смотрел с козел на мужика.

— Где деревня? — спросил доктор.

— Да на болоте, барин.

— На Чертовом?

— Как есть. Там и живет.

— А как бабу-то звать?

— Сказывали, — Марья Станчиха. Баба молодая, — прибавил почему-то мужик.

Поехали. Сперва дорога шла лесом, частым и красивым. Сильная лошадь везла хорошо и, точно чувствуя удовольствие, часто ржала, раздувала ноздри и шевелила ушами. Воздух был роскошный, бодрящий, какой бывает только осенью, в сухой, немного морозный день. Доктор, любивший природу, уже не жалел, что не пришлось остаться дома.

— А ведь мы засветло доедем! — весело сказал Трегубов, когда уже порядочно отъехали.

— Бог даст, так и доедем, — ответил Степан. — Дорога потом будет тяжела, болотом пойдет. Кабы не утонуть!

— А фонарь взял?

— Прихватил на всякий случай. Без фонаря нельзя: дорога дальняя.

Доктор любовался лесом. Высокие сосны, как правильно выточенные мачты, все похожие одна на другую, стояли по обе стороны дороги. Было тихо. Ржание лошади гулко катилось по лесу и убегало куда-то вправо.

Густой кустарник у самой дороги задевал плечи доктора, и это было приятно.

Так проехали верст девять. Дорога стала опускаться, лес поредел; прежних высоких красавцев-деревьев уже не было; чаще и чаще начали попадаться плешины; проехали черное пятно, оставшееся после пожара; открылось бледно-голубое небо, и лес остался позади.

Доктор оглянулся и увидел, что тарантас глубоко опустился. Поехали тише.

— Вот оно болото! — сказал неожиданно Степан. — Началось чертово жилье!

— И долго так придется ехать?

— Какая дорога? Если гать не испортилась, доберемся как-нибудь, а испортилась, так, пожалуй, самим идти придется. Лошади трудно будет, не вытянет.

— А что такое гать? — спросил доктор.

— Гать-то? А это дорога такая. На болоте только и есть. Да вот увидишь, Иван Васильич.

Стало вдруг сыро и холодно. Доктор чувствовал, будто кто дул на его ноги сырой, пронизывающей струей. Он поджал ноги, но это не помогло. Степан съёжился от холода, крякнул и стегнул лошадь. Она пошла чуть-чуть быстрей. Гулкого приятного звука катящихся колес тарантаса давно уже не было: ехали как бы по мягкому ковру.

— Теперь надо смотреть: — заметил Степан, — по болоту едем.

Он привстал на козлах, посмотрел далеко вперед и опять сел.

Болото было большое. Трегубов увидел желто-черную ржавую равнину; кое-где одиноко торчали чахлые деревца да росла пучками убогая трава на высоких кочках. Лес, спустившийся с гор, виднелся далеко-далеко по правую сторону, впереди и влево все было болото. В серой скучной дали едва заметно тянулась тонкая волнистая линия горизонта.

— Видишь, Иван Васильич, черную полоску? — спросил Степан и показал кнутом,

— Вижу.

— Это и есть гать. По ней и поедем.

Завернули немного влево, проехали сажень сто; что-то хрустнуло под передними колесами и тотчас передалось на задние. Трегубов привстал немного и через спину Степана увидел черную дорогу.

Гать опускалась под тяжестью тарантаса, глубоко вдавливалась в болото и, потом, когда тарантас проезжал, медленно выгибала свою черную спину. Лошадь осторожно ступала ногами по разостланному поперек дороги хворосту, а в особенно опасных местах почти совсем останавливалась, наклоняла голову и смотрела под ноги. По всем движениям её было видно, что она понимала, как опасно ехать.

— Не выйти ли? — спросил доктор.

— Пока что не надо, — ответил Степан. — Видишь, какая умная, — показал он на лошадь, — она больше мово понимает.

— Тебе так кажется. Где же лошадь может понимать?

— А вот где, — начал Степан. Служил я до вас у лесничего. Как-то раз ночь застала в лесу. Ну, такая ночь, что, акромя темноты, ничего не видно. Куда ехать? А ехать надо. Думал я, думал — ничего придумать не мог. От темноты-то у меня все перемешалось. А сказать не хочу. И решил я, Иван Васильич, бросить вожжи. Думаю: коли лошадь умная — завсегда вывезет. Бросил. Поняла, значить, что я на нее положился, — пошла тише. Смотрю: кое-где останавливается, потом, опять пойдет, думает про себя… А ехать было страшно: волки баловались в лесу. Большущий лес был, почитай, верстов пять-десять в округе. Вот это едем, едем… Вдруг, как рванет с дороги, чуть я не вывалился. Барин, — он, было, заснул, — заругался, а я: ему: «Приготовь, мол, левольвер — лошадь волка чует». Тем временем лошадка моя успокоилась, пошла по-хорошему, и через положенное время стала сворачивать туда и сюда. На холоду-то я и сам заснул, и проснулся, когда оглобли ударили в ворота. Так вот, дела-то какие бывают, Иван Васильич. А вы: ума нет! Как ему не быть.

— Ты смотри, Степан: как бы нам и в правду не угодить к черту на обед.

— Больно жирно ему, пёсу будет! — с усмешкой сказал Степан, передернувшись от холода. — А я скажу: бояться нечего. Коли будешь бояться, непременно угодишь, куда не след. Это еще мне покойный батька говорил. Страшно, скажем, тебе, а ты не бойся.

— Я сойду,- решительно сказал Трегубов: лошади трудно.

— Это верно, а только погоди. Почитай, сажен от дороги такая трясина, что оттуда нипочем не вылезешь. Здешние парни по болоту с палками ходят. Коли провалятся, — сейчас эту палку поперек и держатся, а потом вылазят. Успеешь палку положить — твое счастье, а не успеешь — пиши пропало!

Теперь доктор видел вдали узкую полоску леса, а ближе к себе, на самом болоте, какой-то пригорок; иногда поднимались птицы, кружились над теми местами, откуда вылетали, и снова опускались, когда тарантас проезжал.

Наступал вечер. Надо было торопиться, но ехать быстрее не представлялось никакой возможности. Местами самая гать была покрыта водой, и доктору казалось, что провалиться в болото так же легко, как умереть вообще. Он стал думать о бабе; ему хотелось добраться до деревни, сделать, что надо и вернуться домой. Размышления его прервал Степан:

— Выходи, Иван Васильич: время! и я сойду.

Доктор и кучер сошли с тарантаса и пошли по гати, высоко поднимая ноги, чтобы не задевать за отдельно торчавшие ветки хвороста.

— Что, плохо, Степан?

— А ты не бойся, Иван Васильич! — повторил Степан свой совет, в котором странным образом умел находить утешение. — Деревня, кажись, недалеко. Видишь, пригорочек, это и есть деревня.

Показались огоньки сквозь поднявшиеся испарения. Можно было видеть отдельные избы, низенькие и покосившиеся, как бы готовые сползти в болото. Вся деревня ютилась на высоком пригорке, и похожа была на затерявшийся островок.

Степан шел впереди, а доктор за тарантасом. Вдруг Степан остановился.

— Что ты?

— Идти некуда. Видишь, дело то какое.

У самой деревни гать исчезла; кругом стояла вода.

Решили подождать. Степан долго кричал, Через некоторое время появился мужик.

— Скажи, милый человек, — обратился к нему Степан: — здесь живет Марья Станчиха? Доктора привез.

— Марья Станчиха? — лениво переспросил мужик. — Это близко, вторая изба по праву руку.

— Как нам попасть-то?

— Не знаю. Кругом вода.

Стали решать, как перебраться в деревню. Доктор спросил, нет ли какого-нибудь плота или ворот.

— Плота и в заводе нет. Мы не рыбаки, — ответил мужик. — А ворот тоже, кажись, ни у кого нет. А староста своих не даст.

— Ты поди, попроси! — сказал доктор.

Мужик ушел. Ждали его долго. Ворот на самом деле ни у кого не было, а старосты в деревне не оказалось. Подошло еще человек пять. Поднявшийся туман скрывал людей, и они казались странными, таинственными тенями, двигающимися между облаками тумана.

— Не могу же я лезть в воду! — кричал растерявшийся доктор.

— Зачем в воду-у — отвечали мужики. — В воду не надо-о!

— Да вы, черти, знали, что я приеду! Отчего не положили бревна какого-нибудь.

— А у нас нет бревна-а! — тоже криком ответили мужики. — Самим неделю никуда не уйти-и! Болото взошло!!

Доктор пригрозил, что уедет, если ему не помогут перебраться в деревню.

— Что же дела-ать? — кричали ему. — Баба поправится, так и так поправится, а помрет, так и без тебя помре-е-т! Бог даст — выживе-е-т!

Доктор велел ехать обратно. С трудом повернули тарантас. По болоту пришлось идти, освещая дорогу фонарем. Доктор измучился; Степан еле тащил ноги; лошадь тяжело дышала. Вернулись домой поздно ночью.

Доктор стал хлопотать о выселении деревни на Чертовом болоте, чтобы не повторилась та же история. Месяца через два ему случайно пришлось узнать, что Марья Станчиха умерла.