|
…Бог, желая примирить столь
враждебные противоположности,
как скорбь и радость, сростил
их вершины.
Платон
Чуть прикрыв наготу, с головой обнаженной,
В стороне от дороги он тихо шагал,
И, завидя людей, издалека кричал:
«Берегитесь! Идет прокаженный!»
И с невольным проклятьем толпа за толпой
Обходили его каменистой тропой
И роптали: «Зачем вслед за нами
Он к Сиону на праздник бредет?
Преступить городских он не может ворот,
И нет места ему на холмах за стенами…»
А когда Элеон показался вдали,
Весь до верху шатрами усеян,
К тихим рощам священным толпы галилеян,
Распевая осанну, пошли,
А несчастный тропой обожженной
Вдоль по ложу Кедрона в пустыню побрел,
Где гиена живет, где гнездится орел.
«Пощадите! Идет прокаженный!»
И его, беззащитного, зверь пощадил
И бездомному нору свою уступил.
Пышно праздник великий встречает Солим,
Полон храм, все ступени народом покрыты,
Брыжжет кровь, и возносится жертвенный дым,
И поют словословья левиты.
Все пришли преклониться пред грозным Отцом
И просить, кто богатства, кто жизни,
Кто победы над римским надменным орлом
И свободы для пленной отчизны.
И левиты поют, и литавры гремят,
И далеко по ветру те звуки летят,
До пещеры в скале, до звериного лога,
Где теперь человек обитал.
Он увидеть хоть издали храм пожелал,
Но просить ему не о чем даже у Бога.
Он привык жить без крова от бурь и песков,
Он привык свои струпья не кутать в одежды.
У него нет отчизны, друзей и врагов,
Нет желаний давно и давно нет надежды.
Что влекло его к храму, не знает он сам,
И теперь, из пещеры, наполненной смрадом
Его собственных язв, он блуждающим взглядом
Смотрит вдаль, где блестит своей кровлею храм,
И в тоске беспредельной, без мысли и слова,
Как тростник в ураган, повергается в прах,
И руками бьет в грудь, и бросается снова,
И как будто весь хочет истаять в слезах.
Если б камень иль дерево чувствовать стали
И свое одиночество поняли вдруг,
Их бы тот же объял бессловесный испуг,
Они б так же, как он, вопияли.
Он рыдал оттого, что так тягостно жить
На земле, средь пустыни — увы — не безлюдной,
Он рыдал оттого, что так хочется жить,
Что расстаться с сиянием солнца так трудно…
Целый день он скорбел… но с вечерней зарей
Стали слезы его все добрее и чище:
Так на старом, забытом кладбище
Вдруг повеет прохладой весенней порой.
Изможденный, он молча лежал пред пещерой
И глядел, как на храме играет закат
И как звезды одна за другою спешат
Лить потоки лучей над пустынею серой.
И целительной влагой на язвы его
Тихо падали слезы прощенья.
И простил он, не ведая сам отчего,
Всех простил он, кто мучил его от рожденья:
Ветер, зной, непогоду и даже — людей.
Он был счастлив избытком печали своей.
Величайшее счастье в ту ночь он изведал.
Он, природою проклятый, людям чужой,
Кому Бог ничего, кроме горестей, не дал, —
Сам он дал себе счастье, как бог…
А с зарей,
Чуть прикрыв наготу, с головой обнаженной,
В стороне от дороги он тихо шагал
И, завидя людей, издалека кричал:
«Берегитесь! Идет прокаженный!»
|