Василий Брусянин «Усики, белокуренькие…»

Из глуши провинции, из Тверского уезда, мама прислала Тамарочке ласковое письмо, а в этом письме были и такие строки:

«Тамарочка, да почему ты не хочешь приехать в деревню? Я так соскучилась и по тебе, и по твоем Вовочке. Будешь там томиться в большом городе, одна, а у нас Волга, деревня, молока — сколько хочешь. И мне так бы хотелось быть к тебе поближе в дни нашего общего горя… Каждый день с тревогой хватаюсь за газету и читаю списки убитых и раненых… Молись Господу, Тамарочка! Приезжай же ко мне в деревню»…

И много еще ласковых слов было в письме из деревни. Но Тамарочка еще весной решила остаться в Петрограде, и лето здесь прожила и на осень не хотела ехать в деревню. Казалось ей, что Петроград ближе к войне, нежели глухой уезд на Волге. А что ближе к войне, то милее и ближе для самой Тамарочки. На войне её муж и война с её ужасами стала ей близкой.

И какая странная мать Тамарочки, простушка-провинциалка. Ведь, это в юности Тамарочка особенно любила молоко, когда приезжала на каникулы, действительно, много пила его, а теперь она и молока-то не любит. У Тамарочки есть трехгодовалый сын Вовка и муж её на войне прапорщиком, а старушка все еще относится к ней, как к юной гимназисточке.

Тамарочка улыбнулась тихой хорошей улыбкой и положила письмо матери на край стола. Второй раз она перечитывала это письмо. Письмо большое на двух листках и все содержание его — призыв Тамарочки в деревню.

Есть и еще тревожные слова в письме матери:

«Тамарочка, следи за тетей Женей. Она в отчаянии, потеряв сына Митю. Я боюсь за её рассудок. Если будет плохо с ней, телеграфируй, приеду».

Тетка, Евгения Ивановна, приехала в Петроград и теперь живет с Тамарочкой.

Перечитает Тамарочка какое-нибудь место письма и задумается об усадьбе матери, о селе Игнатовом, о берегах Волги. Все это такое близкое ей с дней юности, а теперь между прошлым и настоящим залегла широкая и длинная полоса жизни в двадцать три года. И отгородилась эта полоса жизни от всего мира прочно установленными и вечно горящими маяками, которых и время не разрушить и бури жизни не потушат. И дальше тянется эта полоса жизни и зажигает все новые и новые маяки.

Из раскрытой двери в детскую прилетел милый нежный голосок мальчика. Это Вовочка лепечет что-то, играя с нянькой.

И Вовочка также — новый маяк на полосе жизни Тамарочки. Зажгла его жизнь таким ярким и теплым светом. И боится мать за этот новый источник жизни: как бы из тьмы веков не дохнула на него Смерть, как бы она не потушила новой молодой Жизни.

Зимою в семье знакомых Тамарочки дети заболели скарлатиной, и Тамарочка прервала сношения с друзьями. На Пасхе в одной из квартир на той же лестнице, где живет и Тамарочка, у какого-то чиновника дети заболели дифтеритом. Выше этажом жил чиновник, а Тамарочка боялась за жизнь Вовочки: как бы болезнь не занесли и к ней в квартиру? «Как страшно за него… Боже! Боже!» — часто шепчет Тамарочка. Неверующей курсисткой жила Тамарочка, а когда становилось страшно за судьбу Вовочки — всегда шептала: — «Боже! Боже!». И это слово приобретало какой-то новый смысл.

И отец боялся за Вовочку, и когда уезжал на войну, все твердил:

— Тамарочка, береги Вовку. Помни мою любовь к нему, помни мою радость в нем.

Уехал отец голубоглазого мальчика на войну, и осталось у Тамарочки единственное сокровище — Вовочка, у которого глаза — отца и брови — отца и его улыбка. Тамарочке казалось даже, что у Вовочки и голос отца, звонкий такой и приятный для слуха. И чувствуются с голосе Вовочки какие-то особенные нотки, какие можно уловить и в голосе отца его. И часто в забывчивости, в постоянных думах о муже Сергее, Тамарочке вдруг покажется, что в детскую вошел Сергей, неожиданно вернувшийся с войны. Она услышит голос мужа, вздрогнет и придет в себя… Разве же это возможно? Разве возможно, чтобы голос трёхлетнего мальчика походил на голос отца, которого увезли на войну? Это так только кажется: вся жизнь последнего времени похожа на какое-то страшное наваждение. Столько кругом горя и слез, и тревог. Все перепуталось, изменилось, окрасилось в темные тона. И душа объята темным пламенем…

«Темным пламенем… Как это страшно!..» — шепчет Тамарочка и прислушивается к голоску сына.

— Ма-ма… тетя…. Тра-та-та-та… Трах…. У-у-у… Бух!..

Это кричит, визжит и ухает Вова, изображая милым для мамы голосом, как ухают, трещат и бухают пушки и пулеметы там, на войне, куда уехал его отец. Душа Вовочки еще не выбралась из тёмного пламени вечного, а уже тянется к темному пламени жизни. «Как это страшно! Как это страшно!» — шепчет Тамарочка. И кажется ей, что вся эта страшная война с далеких полей и из темных лесов переселилась к ним в детскую, заполнила все комнаты квартиры, забралась в душу и испепелила все в душе и сокрушила.

А Евгения Ивановна зажимает уши руками, нервничает и с сердцем кричит из столовой:

— Вовочка, ты так кричишь! Перестань!.. Это же невозможно! Покоя нет…

Тетка Евгения Ивановна — седенькая, юркая старушка с добрыми голубыми глазами, и на нее нельзя сердиться.

Нельзя сердиться на Евгению Ивановну: война взяла у неё сына Митеньку, единственного, любимого. Взяла война Митеньку и не вернула.

Помнит Тамарочка кузена Митю. Жил он в Петрограде, был инженером, работал на заводе. И муж Тамарочки был инженером. Оба они были дружны: один строил дома, другой — машины какие-то, а теперь оба на войне и что-то разрушают, куда-то идут — все вперед и вперед и опять разрушают…

Месяц спустя после их отъезда на войну прочла Тамарочка в газетах сообщение о геройском подвиге Мити и о его смерти. Мелькнул в иллюстрированном журнале его портрет, и теперь Евгения Ивановна не расстаётся с этим номером журнала и все смотрит на Митеньку, и не верит, что он убит, что его нет… Остался труп Митеньки в расположении неприятельских окопов, зарыли его в братской могиле. И никто теперь не докажет Евгении Ивановне, что сын её убит, что его нет и никогда не будет. Вот почему старушка и не верит в смерть сына: темный пламень поглотил его, но не уничтожил…

Вскоре после этого в Петроград приехала тетя Женя. Жила она у себя в усадьбе, на Волге и приехала одна, напугав своим видом Тамарочку. Растерянная какая-то, нервная, суетящаяся, старушка забросала Тамарочку вопросами, восклицаниями и призывами:

— Тамарочка, едем скорее, едем!..

— Куда, тетя?

— Hа войну… Я хочу найти Митеньку, я хочу увидеть его… Митеньку моего, миленького… Он не убит. Этого не может быть! Сердце мое подсказывает мне, что он жив… Может быть, он и ранен, но он — жив, жив, жив…

Словно тяжкий нарыв решилась вскрыть Тамарочка и повезла тетю Женю в какую-то военную канцелярию, чтобы справиться о судьбе Митеньки. Но и в официальное сообщение не поверила тетя Женя.

— Нет! Hет!.. он жив! — восклицала она и в канцелярии, и вернувшись домой. — Сердце мое чует — он жив… Поедем, Тамарочка. Поедем…

— Куда, тетя?

— На войну, на войну поедем… Будем искать Митеньку.

Уступила просьбе больной тетки Тамарочка, и поехали они обе по Варшавской дороге, а Вовочку оставили с няней.

Собираясь в это необычное, полное тревогами путешествие, Тамарочка и сама лелеяла в тайне мечту — увидеть Сергея. На варшавском фронте сражался он, и ей дали надежду, что, быть может, и она увидится с мужем. И поехали в Варшаву две женщины — молодая и старая, мать и жена. Одна верила, что её муж жив, и она непременно увидится с ним. Другая не верила, что её сын — убит, и тоже мечтала увидеться с ним, найти его.

В ужасах войны две скорбные души искали утешения и — не нашли…

В Варшаве они прожили пять дней, но дальше Варшавы их не пустили, да и страшно самим было ехать дальше… Тамарочка узнала, где её муж, писала ему каждый день по открытке и все ждала весточки. Евгения Ивановна бродила по разным штабам и военным канцеляриям и всех спрашивала: где её сын Митенька? Везде ласково и любовно встречали старушку, но никто не мог сказать ей долгожданного нужного слова.

В помещениях штабов, на вокзалах, на улицах, в коридоре той гостиницы, где жили Тамарочка и тетя Женя, старушка подходила к офицерам с одним вопросом:

— Не видели ли вы, не знаете ли, где сын мой Митенька?.. Высокий он такой, стройный… усики еще у него такие белокуренькие…

Видя обезумевшую старушку, военные с соболезнованием вслушивались в её тревожные вопросы и отвечали:

— Нет, не видели вашего сына…

— Не видели?.. усики у него, белокуренькие…

— Нет, не видели, сударыня…

И вернулись в Петроград обе женщины не утешенными: мать не нашла сына, жена не дождалась письма от мужа. Вернулась Тамарочка домой, а у неё в доме горе: заболел Вовочка ангиной, и злейшей. Поправлялся Вовочка, но все же Тамарочка сердилась на тетю Женю: это она взманила ее поехать в Варшаву.

Но разве можно было сердиться на тетю Женю?! После поездки в Варшаву ее трудно было узнать: исхудала старушка, пожелтела с лица и еще больше волнуется и нервничает. Ночи спит плохо и все прислушивается — не звякнет ли звонок в передней, не принесут ли от Митеньки телеграмму, не вернется ли он сам. И утром на другой день ждет сына и говорит:

— Сегодня от Митеньки будет телеграмма, сон я такой видела…

И ждет целый день телеграммы.

Часто по утрам Евгения Ивановна спешно пьет кофе и умоляет племянницу:

— Тамарочка, кончай скорее свой кофе. Поедем на Варшавский… Может быть, Митенька вернется сегодня…

И поедут они обе на вокзал. Ходят там по большим залам и по буфету и всматриваются в лица военных. Уезжают военные из Петрограда, приезжают с фронта, а они обе встречают их, как своих близких. Заразилась каким-то нетерпением и Тамарочка, и ей часто кажется, что не напрасно они обе ездят на вокзал, порадуют их эти большие, многолюдные, шумные залы.

И часто Евгения Ивановна подбежит к кому-нибудь из военных и спросит:

— Извините, пожалуйста, не видели ли вы Митеньку моего?.. в …ском драгунском полку он, прапорщиком?..

— Нет, сударыня, не видел я вашего сына, — ответит военный.

— Ну, как же вы не видели? — начинает спорить старушка: — высокий он такой, стройный, и усики у него, белокуренькие…

Затеряется спрошенный военный в толпе, а Евгения Ивановна стоит посреди людного зала и смотрит, кого бы еще она могла спросить о сыне. Чудная такая старушка с виду: в старомодной шубке на лисьем меху и в какой-то старинной темной шляпе, ленты которой завязаны под подбородком.