Василий Немирович-Данченко «Прекрасный молодой человек»
Хотела было прогнать, а она меня за руку:
— Марья Константиновна… Ведь, меня вот уж месяц не пускали к вам… Я из-под замка, из-под надзора. Хуже арестантки… Едва сегодня удалось обмануть, вырваться.
Побелела вся. Схватилась за перила, вот-вот грохнется по ступеням вниз. Слышно, как дышит. Хрипло, с натугой…
— Поймите, у меня дети… двое, двое…
Ну, что же вам говорить? Женщину этим словом «дети» всегда ушибешь. Подхватила ее и — к себе…
А у меня она — сейчас на колени! И точно вся налита слезами — выплакаться не может.
— Кто вам Кукуев?..
— Муж…
— Как муж?..
— Мы… мы не венчаны… Он меня из гимназии еще: мне всего четырнадцать лет было… Теперь уж десятый год после того… У меня двое мальчиков. Мать умерла — кое-что оставила. Тысяч пятьдесят. Я бы на это могла устроиться. Он все их взял, до последней копейки… Поместил меня на железную дорогу. Служу в правлении… Копейки от него не видела… Дети часто голодная. В Петербурге, ведь, на сорок рублей как прожить!..
Голова у меня завертелась.
— Позвольте, спрашиваю, да как же никто, никто об этом…
— Марья Константиновна… Кому же к нам под спуд? Ведь, мы в таких низах ютимся. Никому до нас не докопаться. Разве «они» нас показывают, или где-нибудь с нами бывают? Ведь, «они» нас стыдятся. И тогда, когда я ему все эти деньги отдала — он не только ничего мне из них… Я думала, женится — все равно, в одном кармане они будут или в другом. А он еще все вещи, которые оставались… Понимаете, у меня простого золотого колечка нет… Все, все…
Я возмутилась! Кукуев! Нельзя же так, думаю, лгать на него…
— Послушайте… Я ничего не хочу знать, это совсем не похоже… Уйдите, уйдите!..
А она:
— Думаете, клевещу? Вызовите его сейчас по телефону. Я ему в глаза… При вас…
— Отчего же вы раньше…
— Раньше?.. Он грозил, что меня с железной дороги выгонят. Он, ведь, там везде бывает… Его слушают… Боялась… Не за себя… А за маленьких. Мне все равно. В могиле-то еще лучше…
— А теперь?..
— А теперь почти что уже выгнали… Вчера позвали меня: «Вы переводитесь на старший оклад в Омск… В Сибирь…». Понимаете подальше от него… «За вас Кукуев просил». Я им: «Не хочу, не хочу». Говорят: «Поздно… На ваше место уже назначена другая…». И кто?.. Как вы думаете? Такая же несчастная… Тоже подростком он ее… Только она совсем к земле прибита. Я-то еще отбиваюсь, а она безответная. Ей двадцать лет — а она уж не живет, а доживает…
Чудовищно, правда!..
Мне в голову кровь кинулась. Вскочила я… И за плечо эту… И совсем по-хамски.
— Врешь, врешь, подлая… Ты не осмелишься это ему повторить. Я сейчас, сейчас за ним.
Помилуйте, такой благородный! И все у него святые слова… Ведь, он меня не поцеловал даже… А эта уверяет, что он с нею… С нею, а?.. И стою… с другой тоже…
Только я руку прочь от неё — застонала…
— Ради Бога, тут у меня перевязано под платьем. Это я ему говорила три недели назад, что к вам пойду — а он меня со зла ножницами ткнул. У него бывают, не смотрите, что такой сдержанный, припадки бешенства… Дегенерат он. Держится, держится, а потом вдруг такое устроит…
— Простите… Да как же он запер вас?
— Сумасшедшим домом грозится. Старуха около меня… Только на службу и могу и то она за мной… Что же — разве я смею жаловаться? Ах, если бы я могла при вас в глаза ему все… Ведь, он чем меня не пугает… Даже… Извините… Это так грубо… желтым билетом…
И опять чуть не истерика, а сквозь рыдания:
— Позовите его, позовите.
И звать не надо было. Вы заметили, что у меня внизу не Семен?
— Да, да…
— Ну, так вот… Я прогнала Семена. Оказалось, он у него на жалованьи! Кольцом он меня со всех сторон… Когда эта госпожа подымалась ко мне: Семен сейчас догадался по нескольким словам в чем дело и по телефону ему…
Она еще бьется все, а у меня в передней из швейцарской звонок. Отворяют — Кукуев. Не узнала его!
Лицо все в красных пятнах и издали хрипло, бешено:
— Эта девка здесь? Кто смел пустить ее к вам, вышвырните сейчас эту падаль.
Я ему:
— Позвольте, вы еще не можете распоряжаться у меня… Принимаю, кого хочу…
— Вы всякую сволочь слушаете. Ставите меня в позорное положение оправдывающегося чуть-ли не перед проституткой…
Думаю, что это, подменили его? Такого корректного, сдержанного, рыцаря с женщинами…
— Успокойтесь… Я сама хотела позвать вас, чтобы вы при ней повторили, что все это неправда.
— Как, вы мне очную ставку и с кем!.. Я, как будущий муж ваш, требую — позовите Семена, чтобы он выбросил ее на улицу. Пусть в участок отправят.
А она катается в судорогах и в лицо ему — «негодяй, негодяй»…
И вдруг из-за корсажа пачку писем мне — и совсем уже по-звериному, ну, как раненый зверь, что ли, вопит…
— Вот, вот это все его… Прочтите… Убедитесь, что я ни одним словом не солгала.
Я было руку за письмами, а Кукуев выхватил их и в печку…
— Не допущу, чтобы вы меня проверяли. Моя почти уже жена, и вдруг какие-то подлые, подмётные письма…
А затем…
Вы помните: она мне говорила, что на него нападают припадки бешенства. Представьте — ведь, на моих глазах: вдруг вместо красных пятен — побелел, лицо перекосило, скрипит зубами и ее, эту несчастную, за горло. Я голову потеряла. Задушит. Хорошо, что у моей Веры — брат сидел. Прибежали, оторвали его… Ах, какой ужас, какой ужас! Если бы вы видели… Я выбежала из дому, ни минуты с ним не могла. Совсем другой, совсем другой… Веру ударил, с братом её сцепился… Едва удалось вытолкать его — мне потом рассказывали…
Я слушал и понять ничего не мог.
Кукуев! «Прекрасный молодой человек»! Мягкий, удобный, податливый, как песок под ногой, гибкий, как кот, с нежным, каким-то поющим голосом и ласковою улыбкой. Так грациозно наклонявшийся к дамским ручкам. Готовый на всякую услугу… Ловивший с лету ваши желания…
— Разумеется, вы отказали, выгнали его?
— Какой же вопрос!.. После такого ужаса!.. Ивы думаете, это все… Нет. Уж слушать, так слушайте до конца… Пусть он перед вами во всей красоте. Кстати… Я эту даму устроила с детьми… Квартиру ей у себя… Пока. Нельзя же так бросить… Ведь, он изведет ее… Вы думаете, этим кончилось?..
— Да что же после этого еще?
— Ну, для Кукуевых безвыходных положений нет… Позвольте мне прийти в себя немного… То, о чем мне придется рассказать вам, еще ужаснее. Во всяком случае, отвратительнее. Я только несколько глотков чаю… Так легко не переживается. Даже вспоминать страшно. Кошмар!.. И подумать, что я еще в глаза смотрела… мечтала с бьющимся до боли сердцем… Когда обойму этого… Паладина. Думала таких, как он, и на свете нет. Один и тот достался мне, никакой другой, а мне, мне! Если бы вы знали, какое чувство гордости было у меня. Рисовала себе, как впоследствии буду под руку с ним… Вместе на вечера… В театры… А кругом завистливые взгляды. Всех, кому он не достался… Фу, какая я была минутами мерзкая дура… Я сама себе кажусь теперь загаженной, захватанной подлыми руками. Не отмыться…
— Ну, это чепуха. Сами говорите, даже не поцеловал вас!
— Да разве в этом? Как вы не понимаете? Тут каждое слово его, всякий взгляд точно оседали на мне… Плесенью, что ли… Грязью… Как рвалась к нему… Ведь он, захоти, как курицу бы взял меня!..
И вдруг заплакала. Совсем по-детски… От нежданной и незаслуженной обиды… Голову на край стола уронила и когда ее подняла — на лбу от него, края этого, красный рубец…
— Ведь, мне с ним встречаться. Не стану же я рассказывать всем… Ведь, мне стыдно, стыдно… А он будет говорить, что он меня сам… Бросил… Разглядел и бросил…
— Ну, этого не бойтесь. Примем меры… Зажмем ему рот.
— Ведь, я вам могу, только вам… А другие, другие…
— Вы мне сначала кончите в чем дело… А потом мы раскинем умом вместе.
— В чем?.. Вы знаете, вчера он мне по телефону: сначала пробовал мириться… Каялся. И в каких опять выражениях. Почему негодяй так хорошо говорит?
Я засмеялся. Улыбнулась и она сквозь слезы.
— Ну, слава Богу, солнышко проглянуло.
— Нет, в самом деле? Мне многие объяснялись, но хорошо это делали только те, о которых впоследствии я узнавала, что они большие мерзавцы! Так вот, когда он убедился, что ни на какие сделки я не пойду, сейчас же и сам тон переменил:
— Значит, Марья Константиновна, вы мне никогда не простите?
— Никогда. Я сейчас положу трубку…
— Я готов на все испытания.
— Мне их не надо… Я вам не верю… Вы мне теперь органически противны.
И вдруг он в телефон захохотал, но знаете зло, с надрывом…
— Тогда давайте считаться.
— В чем это?
— А вот в чем. Я из-за вас потратил столько времени… Отказался от других, более выгодных партий. Церемониться нечего. Жизнь надо завоевывать. Молодость — капитал. Я любил вас и потому упустил много счастья.
«Вызнаете эту чумичку Росткову? У неё, говорят, два миллиона, и она была в него влюблена! А когда он за мной — Росткова вышла замуж за грузинского какого-то князька. Так он про нее».
— Что же вам надо от меня?
— С тех пор, как финикияне изобрели денежные знаки, об этом не может быть вопроса…
— Не понимаю!
— Чего же яснее? Вы должны вознаградить за потерю… Это так ясно и справедливо! А я обязуюсь никому ни слова. Могу даже выдать вам такой документ…
— Вы с ума сошли?
— Советую принять мое предложение… Ваше состояние — я хорошо изучил ваши дела… Оно не меньше восьмисот тысяч… Мне довольно четверти. Не кладите, не кладите трубку…
Я все-таки ее бросила, но он сейчас же опять позвонил.
— Это вы опять?
— Да, и в предупреждение великого для вас несчастия советую выслушать меня.
— Говорите скорее.
— У меня есть и про вас палка. Нечто в роде документов.
— На меня?
— Да, вы забыли, что вы мне ежедневно, не довольствуясь свиданиями, писали. Таких писем у меня около семидесяти. Великолепный язык и прекрасно выраженное чувство… Другой литератор так не может. Даже есть поэтические места. Хоть сейчас в стихи. Или изящным томиком: «Как любят светские женщины», за десять изданий можно поручиться.
— Вы мне, разумеется, вернете переписку?
— Что я дурак, что ли? Ведь, теперь мне уже перед вами прикидываться нечего. Вы убедились, что я подлец, и это для нас обоих удобнее. Я с вами и буду, как подлец… Только откровенно, решительно и без торгу. Считаю каждое ваше послание в три тысячи. Хотите оптом или розницу. Оптом со всего сбрасываю десять тысяч. Остальные — мне аванс в руки, а я вам «любовную хрестоматию». Получите полностью — и никаких воспоминаний. Всем обязуюсь говорить, что вы меня прогнали… Дамы капризны…
Мне страшно стало.
Покупать или лучше выкупать эти письма — на которые пошло столько сердца, мечты, надежды… А он все продолжает, как обухом меня по лбу:
— Теперь я должен вам сказать, что я с ними сделаю, если вы откажете мне в компенсациях.
— В чем? — спросил я у Марьи Константиновны.
— В компенсациях! Я знаком с одним писателем, который из нравов, если не большого света, то света на виду — дает широкой публике сенсационные романы. Это имеет большой успех. Читатель легко под псевдоним ставит настоящие имена и потому всякая глава в гостиных производит большой шум. Смеются, негодуют… Я не говорю, чтобы и меня по головке гладили, но теперь это мне все равно… Я мщу…
— Постойте, да, ведь, это шантаж!..
— А хотя бы?.. Я слов не боюсь. Вы в моих руках. Нынче и на судах шантаж допускается… Помните мерзавца, который на порядочных женщин лгал между двумя конвойными. А потом его адвокат — этот, ведь, уж, так сказать, оказался, в интересах своего подзащитного, негодяем в квадратной степени. И председатель их не остановил и присяжные пленились. Оправдали! Ну, так, ведь, подумайте. Ей-Богу — в виду всех последствий, — двести тысяч за ваш покой и доброе имя цифра еще умеренная. Подумайте до вечера…
— И думать не хочу… И я опустила трубку
А теперь, знаете, сомневаюсь… Не лучше ли откупиться… И главное не сразу. Четверть завтра, а на остальные три векселя по пятидесяти каждый…
— Родная, голубушка — да ни за что! Ведь, он вас всю высосет… Лучше — на скандал, да погодите, мы еще придумаем… Что-нибудь… Нельзя же — в руки разбойнику идти. Ведь, это…Ведь, это… это… Ах, какая скотина!
И вдруг рядом в комнате — зазвонил телефон.
Марья Константиновна бросилась туда.
— Кто у телефона?.. Алло!.. Кукуев, да? Нам с вами незачем… И не о чем больше… Да?.. Да?.. Принять вас ни для каких переговоров не могу!
Меня точно осенило: я написал на клочке бумажки и подал ей: примите его, я буду рядом. Может быть, сама судьба посылает нам выход…
— Я не боюсь вас, Кукуев… Письма?.. Отдавайте их кому хотите! Другое?.. Это еще что? Что другое?.. Вы опять мне грозите?.. По поводу моего развода?.. Хорошо (а сама делает мне знаки), приезжайте. Но не больше, как на четверть часа… Я не могу вас видеть дольше этого… Да?.. Сейчас… Я нездорова, дома, никого не принимаю… Новому швейцару?.. Да… Скажу, что вас жду… Не откажут…
— Ну, он сейчас будет здесь.
— Прикажите говорить людям, что у вас никого. Мою шубу пускай уберут из передней…
Я ушел в будуар рядом.
Там было заставлено, не ясно. Гардины опущены. Все точно в серое облако пряталось.
Отвратительная роль, но я знал, с кем имею дело. И потом, как — я еще не сообразил этого — но, во всяком случае, надо было спасти мою приятельницу. Надеялся на неожиданность, на случай. Такие господа, как Кукуев, ошибаются только в одном: они всех считают глупее себя. На этом примерные молодые люди привилегированных положений всегда и проваливаются. А потом у них довольно верный расчет: «Никому и в голову не придет бороться с нами нашим же оружием». Тут это случилось без заранее обдуманного намерения. Может быть, если бы мне предложили накануне такой способ действий, я бы только брезгливо поморщился, ну, а неожиданно — это устроилось само собою.
Слышно было все…
— Вы одни?
Отчего, в самом деле, у господ, подобных Кукуеву, такие нежные голоса?..
Обманывают вас, крадутся в сердце, ластятся в ухо.
В объяснениях с женщинами они неотразимы. Те пьянеют от этой музыки.
Одна мне рассказывала:
— Сладко, сладко голова кружится. Глаза слипаются. Так и хочется плыть по течению и не мешать…
А, ведь, господам Кукуевым только и нужно, чтобы им не мешали.
— Вы одни? Вы не хотите протянуть мне руки?.. А жаль… Очень жаль! Я ничего не сделал. Мало ли что у меня в прошлом. Ведь, я же не ревновал к вашему мужу… Почему же…
— Позвольте… Пожалуйста, прекратите этот разговор… Я бы просила к делу.
— Напрасно… Вы сами создаете себе врага… А я люблю, люблю вас.
— Молчите же, наконец. Говорите, что вам угодно?..
— Ах, вы хотите прямо? Я шел с открытым сердцем… Рыдать у ваших ног, а вам угодно — к делу?..
— Вот именно…
— Вам нужен враг… Ну, что же! Видите, Марья Константиновна… В моих руках погубить вас и ваших друзей… Вы не испугались скандала и писем. Ну, что же — это ваше дело. Но у меня есть оружие посильнее. Что вы скажете, если обоих ваших миньонов Логачева и Квицинского сошлют в Сибирь, с лишением прав… А?..
— То есть, как?.. за что?
— А вот за что-с… Я говорю предположительно, если мы с вами не сойдемся… Понимаете?.. И великолепный павлин ваш Логачев и эта комнатная собачка Квицинский — являлись в бракоразводном процессе свидетелями грехопадения вашего супруга.
— Ну? По вашему же совету!
— Я тут в стороне — в производстве обо мне ни одной строки. Но, ведь, ни тот, ни другой ничего не видели? Заявили по уговору с вами… И по закону они оба подлежат лишению прав и арестантским ротам… Вообразите красавца Логачева в арестантском халате… С бубновым тузом? Прямо зрелище и увеселение!..
— Это вы хотите донести… Вы?..
— Я? Зачем же… Мне в вашем обществе жить надо, у меня служба. Нет, помилуйте… Я не так глуп, чтобы… Копия с заявления об этом прокурорскому надзору у меня. И подписана она, как вам кажется, кем? Что вы делаете такое лицо?.. Разве это скверно пахнет… Или по вас ползет что-то уж очень мокрое и склизкое?.. Я привык, Марья Константиновна, наблюдать на вашем личике более пленительные улыбки… Слушайте, не заставляйте меня дальше… Кончим эту комедию!
— Прошу вас, к делу…
— Да? Ну, как вам угодно… Бумажка эта подписана выгнанным вами вашим же швейцаром Семеном Кудахтовым.
— Какой вы негодяй!
— Садитесь, садитесь… Сделать вы со мной ничего не можете, а я с вами все. Подумайте, Миликтрисса Кирбитьевна. Если я умею любить, сами же вы мне об этом моем даре живописали… Так сумею и мстить.
— За что?
— За обманутые надежды, за удар по сердцу… За сцену здесь с этою девкой, которую вам угодно было приютить, вывести ее из пределов досягаемости… Вот у вас на руке браслет — которому мало-мало двадцать тысяч цена… А в шифоньерке есть ожерелье в сто пятьдесят…
И вдруг у него голос захрипел.
— Идите вон, вон… Мне страшно… Я не хочу вас здесь. Делайте, что хотите, только сейчас вон… Вон!
— Вон — я? Нет… От Кукуева дешево не отделываются… Все равно жаловаться на меня вы не посмеете… Там у вас я еще видел серьги — изумруды удивительные… Вы сами рассказывали: вашей матушке их на свадьбу… Тоже тысяч десять тогда — а теперь втрое! Вот и вся сумма, вся сумма… Да что же ты вообразила, что я тебя так оставлю… так? Дрянь, гадина, сволочь…
Послышался вопль… Хрипение…
Когда я выскочил в гостиную, Кукуев, опрокинув Марью Константиновну в кресло, рвал с неё браслет… По руке её бежала красная струйка… Ладонью зажимал ей рот. Я едва успел схватить его за воротник и отбросить… Дал звонок к швейцару… Марья Константиновна была в обмороке, оборванный браслет валялся на полу… Кукуев тяжело дышал, со страхом стреноженного зверя глядя на меня…
— Подстроили… Поймали…
— Да, господин Кукуев. Сейчас явится полиция и будет составлен протокол… В Сибирь во всяком случае прогуляться придется вам… Это называется грабеж…
Он бессильно опустился на подоконник… С лица сбежали красные пятна. Руки вытягивались вперед и вздрагивали…
Мало-помалу приходил в себя… Отдышался…
— Ради Бога… Не надо скандала. Поймите, у меня старый отец… мать. Они не переживут. Марья Константиновна, пожалейте мою матушку. Она вас так любила… Клянусь вам… Я сам, сам застрелюсь. Только не сейчас, не сейчас… Мне надо привести дела к концу. И уехать. Если здесь, это ее поразит. Доктора находят у неё склероз… От потрясения кровоизлияние в мозги бывает… Простите… Простите… Вы меня никогда, никогда больше не увидите… Я переведусь. Или застрелюсь, только не сейчас, только не сейчас, или на службу куда-нибудь… Я могу… Меня устроят… Есть разные места… Я могу по дипломатической…, хоть в Южную Америку…
Марья Константиновна уже пришла в себя и сидела, опустив голову…
— И этого… Этого…
Всю ее так и поводило.
— Этого…
— Я знаю… Я негодяй… Я подлец… Но я исправлюсь… Исправлюсь… Вспомните мать. Вы сами говорили, «какая у неё ладонь мягкая и теплая, должно быть она хороший человек»… Помните, когда она вас ласкала, как дочь, как дочь…
Швейцар стоял в дверях… Смотрел, ничего не понимая.
То поддавался вперед, то отходил в сумрак прихожей.
Противен мне был Кукуев до омерзения… Тяжело дышалось, точно он отравлял воздух здесь одним своим присутствием.
— Швейцар, посмотрите, чтобы господин Кукуев отсюда не вышел… Марья Константиновна — я бы хотел вам сказать два слова…
Когда мы выходили, Кукуев поймал меня за локоть.
— Ради Бога… Я так перед вами всегда… благоговейно… Уговорите ее… У вас душа… Вы поймете… Ведь, передо мною карьера. Через какие-ни будь два года я вице-губернатор… А может быть и…
Я не дослушал. С силой вырвал руку.
— Марья Константиновна…
Мы были одни.
— Этот болван не понимает, что ни за какой полицией мы не пошлем. Ведь, скандал и вам не выгоден. Пусть он — набросает вам здесь же письмо, в котором сознается… Нет, не то. Мы составим сами протокол, а он подпишется, а потом швейцар… Пусть он привезет вам ваши письма — вы ему вернете… Впрочем, и это гадко, гадко… Я, право, не знаю. У меня у самого все мысли спутались… В самом деле, хоть и негодяй в ловушку попал, но, ведь, и ловушка тоже подлость…
— Погодите… Я сейчас…
— Положим, в случае чего мы всегда можем начать… Я видел, швейцар.
— Не волнуйтесь, а то, будто у вас во рту хина.
И она улыбнулась.
— Я придумала, пойдемте…
Кукуев так и рванулся к нам…
— Слушайте…
Она подошла к шифоньерке, вынула книжку чеков… Написала что-то.
— Вот чек на десять тысяч… Я все согласна забыть и… простить. Вы получите это, когда привезете мои письма… Все, все, слышите?..
Он было кинулся целовать её руки, но она их быстро закинула назад…
— Марья Константиновна… Вы так добры… Великодушны… Вам ничего не стоит… Накиньте еще пять…
— Разорвите чек! — крикнул я, — и пусть он убирается ко всем чертям. Фу!..
— Нет, нет… Ради всего святого… Я сейчас, сейчас.
Он бросился к дверям, но швейцар — помнил мое приказание и Кукуев попал прямо в его объятия.
— Пустите… Кукуев… мы ждем час… Только.
— Скорей .. Скорей… Тут на углу есть таксомотор.
— Я быстро… Быстро…
…Через несколько дней у Карачевских был бал. К ним собирался «весь Петербург».
Я несколько опоздал…
Еще из гостиной слышу нежные тоскующие томления танго.
Вхожу в зал… Посередине только одна пара, все отошли, любуясь ею. Из-за голов — ничего не видно. Протиснулся вперед и прямо на меня с молоденькой барышней — Кукуев.
Танцевали они.
Увидел меня… И — не смутился…
Только сделал еще нежнее па. Самого себя превзошел! Скользнул по мне небрежным взглядом… »
— Видели? — встретила меня спустя несколько минут Марья Константиновна.
— Да…
— Вы знаете. Он имел наглость подойти ко мне.
— Ну?
— И я, дура, так растерялась, что подала ему руку… Видите разорвала перчатку, которую он поцеловал,.. Это ему все-таки не помешало сказать мне: «благодарю вас, вы великодушны»… И почему-то — «придет время, когда вы (это я) будете гордиться мною»!
Уильям Меррит Чейз — Weary ( Who Rang).