|
XX.
Кому оставил ты державу?
Кто был подругою твоей?
Кому ты кинул на забаву
Добро святых богатырей?
Ты был прекрасен, вождь могучий,
Но ты забыл один завет, —
И собралися злые тучи
Над маревом твоих побед.
Ты все измерил и заметил,
Но не узнал Единой Той,
Чье имя повторяют дети
В своей премудрости святой.
XXI.
Марию бросил царь суровый,
Мария Гамильтон — одна.
И ей мучительны оковы,
И непонятна ей страна,
Где все загадочно и странно,
Где дремлет царственный народ,
И где в палатке златотканной
С царем трактирщица живет.
Мария будто в клетке птица
Все бьется раненым крылом,
Морская ширь ей ночью снится
И брошенный далекий дом.
XXII.
И вот однажды ранним утром,
Когда в Неве, как бы во сне,
Светяся легким перламутром,
Влеклась волна к иной волне;
Когда весенним белым светом
Пронизан был морской туман.
И солнце раннее приветом
Встречало птиц из южных стран;
Мария Гамильтон выходит
Из плена тесного дворца,
И смотрит в даль, и молча бродит
У ненавистного крыльца.
XXIII.
Вдруг юный голос. Неизвестный
Марии нежно говорит:
«О, леди! Зори так чудесны
Здесь, по утрам, когда покрыт
Наш город пеленою белой…
Как будто нас зовет Нева
Сесть в яхту и рукою смелой
Кормило взять. О, как жива
Морская ширь! Как воздух влажен…
И лепет моря — как свирель.
Я — кормчий, леди. Я отважен.
Нам яхта будет колыбель»…
ХХІV.
Ах, это утро! Эти зори!
Полотна белых парусов,
Когда крылатое на море
Судно летит вдоль берегов.
Вот накренилась яхта, вольно
Лобзая грудь морской волны.
И сердцу радостно и больно,
И в сердце голубые сны,
Дышать свободой, пить веселье
Небес, простора и зыбей,
Хмелея в светлом новоселье,
Во влаге неземных полей…
XXV.
Кто этот юноша со взором,
Влюбленным в неземную даль?
Как будто странным договором
Их вяжет светлая печаль.
Он не чужой Марии. Прежде
Как будто к ней он приходил…
Мария предалась надежде
В невольной неясности — без сил,
Изнемогая и мечтая,
Вдыхает ветер, как вино,
А паруса, как чаек стая,
Влекут волшебное судно.
XXVI.
И после этой светлой встречи
Они встречалися не раз…
А император был далече.
Но светлый день для них угас.
Когда порою дни и ночи
Мешались в белом полусне,
Мария опускала очи,
Сгорая в медленном огне.
И вот однажды кто-то кинул
Два сердца в пламенную ночь.
И жребий кто-то властно вынул:
Нет, страсти им не превозмочь.
XXVII.
Влюбленность, где ты? Смерть ужели
Сменит томление сердец?
И песню ту, что души пели,
Им страсть поет под звон колец.
Ах, этот звон — как стон неволи,
Как темный и печальный сон.
И сколько в этом звоне боли,
Как в песнопеньях похорон,
И целомудренная нега
Застыла в ледяном бреду.
И хлопья северного снега
Венчали страшную беду.
XXVIII.
Весна и лето миновали,
А с ними тайная любовь.
И все пророчило печали
И неоправданную кровь.
Нева замерзла. Петр Великий
Вернулся в снежный Петроград —
Неутомимый, многоликий,
Судья, правитель и солдат.
Он выслушал шпионов строго,
Тех наградил, иных казнил, —
И, всуе поминая Бога,
Расправу тяжкую творил.
XXIX.
Но вот еще один кровавый,
Двусмысленный и злой донос.
Он полон дьявольской отравы.
Его лукавый раб принес.
И царь задумался, читая
Навет на леди Гамильтон.
Здесь в каждом слове месть слепая,
И в каждом слове — бред и сон,
«Детоубийство… Правосудье
Раскроет правду… Царь! Назначь
Для пыток тонкое орудье»…
В застенок леди! Гей! Палач!
|