Сергей Городецкий «Прабабка»
Обветренною босоножкой,
Смела, смешлива и смугла,
Она под барское окошко
Сплясать и погадать пришла.
Монисто на груди блестело,
Струились косы в два ручья,
И темное дышало тело
Из разноцветного тряпья.
Сердитый прадед был в халате,
В ермолке, с длинным чубуком,
И злился, что шутя истратил
Деньжонки за орловский дом.
Но всё ж, вооружась лорнетом.
Он на цыганку поглядел —
И вздрогнул. Дело было летом.
Цвели кувшинки на пруде.
Смеясь, к цыганке прадед вышел,
И жадный взор холостяка
По ней узор горячий вышил.
И по груди и по щекам.
И буйно вспыхнуло здоровье
В крови его набухших жил.
С своей упрямостью воловьей
Он жребий свой и мой решил.
Засел с бурмистром в кабинете,
На счетах щелкал и кричал:
«Купить сейчас же! Иль в ответе
Ты будешь с пятки до плеча».
С деньгами было очень слабо,
Иль дом закладывать опять?
Всю ночь галдел под садом табор:
Берет женой или гулять?
Уж прадед звал бурмистра высечь,
И солнце искрилось в росе,
Когда решили: сорок тысяч,
Законный брак и пир для всех.
Согласен! И с гортанным пеньем
Цыгане ринулись к вину,
Ценой последнего именья
Помещик приобрел жену.
И в дом вошла цыганка павой,
Моей прабабушкой вошла.
Соседи вкруг охальной славой
Звонят во все колокола:
«Скандал! Жениться? Что за бредня?
Купил, так потихоньку жри!»
И лутовиновская ведьма
Топорщилась: «Quelle sauvagerie!»
Но, крепок нравом неминучим,
Веселый от своей судьбы,
На свадьбе всех споил Анучин
От парадиза до избы.
Кутили всласть. Плясали пары.
И прадед слушал визготню.
Потом спустил борзых поджарых
На охмелевшую родню.
И разметалась в изголовье
Цыганских кос густая тень.
Спасибо, прадед! Дикой кровью
Ты сбил с меня дворянства лень.
И я люблю коней, и пляску,
И пыль дорог, и дым костров.
Цыганки полевую ласку
Вы пьете из моих стихов.
Смела, смешлива и смугла,
Она под барское окошко
Сплясать и погадать пришла.
Монисто на груди блестело,
Струились косы в два ручья,
И темное дышало тело
Из разноцветного тряпья.
Сердитый прадед был в халате,
В ермолке, с длинным чубуком,
И злился, что шутя истратил
Деньжонки за орловский дом.
Но всё ж, вооружась лорнетом.
Он на цыганку поглядел —
И вздрогнул. Дело было летом.
Цвели кувшинки на пруде.
Смеясь, к цыганке прадед вышел,
И жадный взор холостяка
По ней узор горячий вышил.
И по груди и по щекам.
И буйно вспыхнуло здоровье
В крови его набухших жил.
С своей упрямостью воловьей
Он жребий свой и мой решил.
Засел с бурмистром в кабинете,
На счетах щелкал и кричал:
«Купить сейчас же! Иль в ответе
Ты будешь с пятки до плеча».
С деньгами было очень слабо,
Иль дом закладывать опять?
Всю ночь галдел под садом табор:
Берет женой или гулять?
Уж прадед звал бурмистра высечь,
И солнце искрилось в росе,
Когда решили: сорок тысяч,
Законный брак и пир для всех.
Согласен! И с гортанным пеньем
Цыгане ринулись к вину,
Ценой последнего именья
Помещик приобрел жену.
И в дом вошла цыганка павой,
Моей прабабушкой вошла.
Соседи вкруг охальной славой
Звонят во все колокола:
«Скандал! Жениться? Что за бредня?
Купил, так потихоньку жри!»
И лутовиновская ведьма
Топорщилась: «Quelle sauvagerie!»
Но, крепок нравом неминучим,
Веселый от своей судьбы,
На свадьбе всех споил Анучин
От парадиза до избы.
Кутили всласть. Плясали пары.
И прадед слушал визготню.
Потом спустил борзых поджарых
На охмелевшую родню.
И разметалась в изголовье
Цыганских кос густая тень.
Спасибо, прадед! Дикой кровью
Ты сбил с меня дворянства лень.
И я люблю коней, и пляску,
И пыль дорог, и дым костров.
Цыганки полевую ласку
Вы пьете из моих стихов.
1926.