|
I
Средь гор, тропинкою лесной
Я возвращался в дом родной.
Уж день погас, и саван черный
Одел холмы и небеса.
Как зверь слепой и непроворный,
Ползла тумана полоса
Из трещин скал. Порой блестели
Во тьме далекие огни.
Я знал, то турки села жгли,
То города болгар горели,
И каждый раз от тех огней
Сжималась грудь моя больней.
И я спешил тропой знакомой
Туда, в родимое село.
Сомненье горькое росло
В моей душе. Что с ними дома?
Избегли ль общего погрома,
Иль спят навек?..
II
И целый ряд
В больном мозгу вставал видений.
Я грезил. То родимый сад
Я видел ясно в отдаленье.
Голубка нежная моя
Под тенью тополей гуляет,
И, к ней ласкайся, играет
Детей беспечная семья.
Но мать грустна и ждет кого-то —
И ждет меня. На дальний путь
Она взирает, и заботой
Томится любящая грудь,
И грустный взор слеза туманит.
Где он теперь? Что с ним? Но вот,
Мелькнул во мраке пешеход.
То он! О, чувство не обманет!
Пришел — и к сердцу своему
Прижал он сердце дорогое…
III
То вдруг мне грезилось другое.
Я вижу мрачную тюрьму,
Болгар измученные лица;
Я слышу их покорный стон
И от цепей тяжелых звон.
И там жена моя томится…
Она — краса болгарских жен,
Она — души моей отрада!
Поблекли милые черты
От слез. От прежнего наряда
Лохмотья жалкой нищеты
Остались ей. Во тьме угрюмой
Она блуждает, словно тень,
Скорбит и плачет ночь и день
И обо мне томится думой.
И я спешил…
IV
Вот наконец
Уж потянулся лес высокий:
Теперь от дома недалеко.
Но, ужас! Воздух, как свинец,
Вдруг стал тяжел. Дышать нет силы:
Как испарения могилы,
Меня он давит. Чей-то вой,
В ночной тиши раздавшись глухо,
Мое внимательное ухо
Встревожил вестью роковой.
Как хриплый крик вороны черной,
Он тайный страх во мне будил.
И чем я ближе подходил,
Тем воздух делался тлетворней,
И вой сердитей и упорней.
V
На темный свод луна взошла,
Когда достигнул я села.
Спеша, с боязнью сокровенной,
Взобрался я на вал крутой
И вниз глянул — и крик глухой
Из сердца вырвался мгновенно…
О, в эту ночь что видел я,
Вам не видать, мои друзья!
VI
По склону каменного вала,
Меж груд обглоданных костей,
Валялись черепы людей.
Меня завидев, зарычала
Сердито стая хищных псов,
Метнулась в сторону сначала
И принялась за пищу вновь,
Сверкнув кровавыми глазами.
На месте прежних хат вдали
Лишь груды углей и голы
С осиротевшими трубами
Везде тянулись полосами;
И долетал из них порой
Голодных псов сердитый вой.
VII
Я не сумею тех мгновений,
И страх, и муки вспомнить вновь.
От вспоминанья стынет кровь,
Дрожа, сгибаются колени.
Жена и дети!.. Как стрела,
К избе родимой я помчался.
Я попирал ногой тела,
Порой о трупы спотыкался,
И падал к мертвецам на грудь,
И с воплем обнимал скелеты…
Казалось, страшный этот путь
Был без конца… Жена и дети!
О, как ужасен был мой крик!
Жена и дети… В этот миг
Я б отдал жизнь, как груз досадный,
За взор единый их очей,
За взор голубки ненаглядной…
Но небо глухо для людей,
И Бог не внял мольбе моей…
VIII
Но вот, окончена дорога.
Здесь был мой дом… О, страшный вид!
У обгоревшего порога
Труп разложившийся лежит.
В груди пятном зияла рана
Над черной крови полосой;
Густые волосы вкруг стана
Обвились длинною косой.
Язык ли пса, иль клюв вороны
Сожрал потухшие глаза.
Клубился воздух зараженный
Через гниющие уста;
От платья женского вкруг тела
Висели грязные клочки,
И кость оторванной ноги
Недалеко от трупа тлела.
А рядом с ним других костей
Вздымалась сумрачная груда;
Скелеты сглоданных детей
Торчали голые оттуда…
Друзья! Друзья! Своих родных
Узнал я в трупах тех немых!
И не свалился трупом хладным
Я под ударом беспощадным!
О, как в нас жизнь порой сильна,
Когда она нам не нужна!
IX
И долго я сидел над телом
Без слез в глазах, без всяких дум,
Как камень, молча и угрюм.
И в сердце, вдруг осиротелом,
Разлились мрак и пустота;
Так точно век темна, пуста
Зияет бездна меж скалами.
Казалось, между мертвецами
Я сам безжизненный скелет.
Казалось мне, что целый свет
Заснул глубоко, как могила.
Он вымер. Страшным мертвецом
Нависло небо, и на нем
Зияли ранами светила.
И ощущал я, как во сне,
Что грудь сжималась, как клещами,
В висках стучало молотами,
И круги красные, в огне,
Как вихорь, мчались пред глазами.
И долетал ко мне сквозь сон
Неясный гул, неясный звон…
X
Всю ночь один в тиши пустынной
Меж тлевших трупов я бродил.
Болгария! Страна могил!
Твоею кровью неповинной
Наш век жестокий заклеймен.
Судья исчезнувших времен,
Потомок строгий, беспристрастный,
Из-за Болгарии несчастной
Отцов бездушных проклянет,
И рокового приговора,
И справедливого позора
На нас тяжелый ляжет гнет.
Болгария! О, край стенаний,
Край страшных мук, смертельных ран!
Изнемогла ты от страданий
И пала жертвой за славян, —
Быть может, жертвой искупленья;
Быть может, из твоих могил
Взойдет заря освобожденья,
Высоких дум и свежих сил…
Болгария! Рабов гробница!
Спи крепко, край мой дорогой!
Ты палачей сражен рукой,
Так пусть их смех тебе не снится
И не встревожить твой покой…
XI
Так я мечтал — и, полный муки,
Вдруг чей-то вздох ко мне дошел.
На эти горестные звуки
К знакомой хате я добрел.
В ней мать сидела молодая
С младенцем сонным на руках.
Мученья голода и страх,
И злоба дикая, тупая,
В безумных искрились глазах.
Я знал ее. Она сияла
Когда-то чудной красотой,
И цель забот семьи родной,
И гордость мужа составляла.
На пепле прежнего жилья
Теперь голодная сидела
Больная женщина, и пела,
Качая спавшее дитя.
XII
Песня матери
Кто рабом на свет родился,
Тот умри рабом.
Горе тем, кто не смирился
Под своим ярмом.
Чужда сильному пощада,
Перебиты все…
Ты один, моя отрада,
Ты остался мне.
Был у нас и сад, и нива,
Был и дом родной —
Как довольна и счастлива
Я жила с семьей.
Так и прожили б все годы,
Да случился грех,
Захотели вдруг свободы, —
И избили всех.
Собирались здесь болгары
К твоему отцу.
Он сказал мне:
«Гнет наш старый
Уж пришел к концу.
К нам на помощь друг далекий,
Сильный друг придет,
И Болгария жестокий
Сбросит старый гнет».
Позабыл нас друг наш дальний,
Наказал нас Бог,
И народ многострадальный
Пал у вражьих ног.
Весь свой путь следом кровавым
Заклеймил тиран.
О, не верь друзьям лукавым
Из далеких стран!
Станешь мужем — дерзновенной
Не прельстись мечтой,
Преклоняй главу смиренно
Пред своим агой.
Дочь твою ага полюбит —
Дочь отдай аге,
А не то — тебя он сгубит,
И сгниешь в тюрьме.
Примирись с судьбой жестокой
И покорен будь,
Про бессильные упреки
И про месть забудь.
Все — семья, и дом, и поле —
Все в руках аги.
Кто увидел свет в неволе,
Тот рабом умри!
XIII
Так пела мать — и песни звуки
Рыдали в мертвой тишине,
И месть, и ненависть, и муки
Грозою подняли во мне.
«Оставь, о, мать! Свой голод страшный
Скорее хлебом утоли.
Не бойся — я твой друг домашний,
Скорей поешь и отдохни.
Дай мне дитя — я песнь другую
Спою ребенку твоему —
Про возрожденную страну
И про свободу дорогую.
Ее слепец родных полей
Мне пел в дни юности моей».
XIV
Песня слепца
Рассеялись тучи и мрачная ночь,
Проснулась страна дорогая,
Стряхнули славяне ярмо свое прочь,
И смолкла вражда вековая.
Славяне! Я слышу свободы приход,
Дрожат и бледнеют тираны,
Нет более старой вражды и невзгод,
И зажили старые раны.
Свобода идет, но не солнца лучи —
Пожары ей путь освещают,
Не розы, а трупы лежат по пути,
И волки о ней возвещают.
Вперед! Ничего нет страшнее, чем гнев
Рабов, разбивающих цепи;
Кто жаждет свободы, опасней, чем лев,
Что рыщет голодный по степи.
Вперед! Тот несчастен, кто в рабстве рожден,
Презренен, кто в нем умирает:
Потомок меж предков священных имен
То имя забвеньем карает.
Глядите на север: великую рать
Я вижу вдали там, в тумане:
За жизнь, за свободу, за честь умирать
Сбираются братья-славяне.
Болгарин, и серб, и России сыны —
Славянские братья-народы —
Спешат на веселое поле войны
Отпраздновать праздник свободы.
На поле войны мы союз свой скрепим
Под музыкой брани призывной,
И братскою кровью ту связь окропим,
Чтоб вечно была неразрывной!
XV
Я кончил песню — и, казалось,
Кругом все поле всколыхалось,
И, мертвецов тревожа сон,
Пронесся тяжкий, грустный стон…
Исполнен муки и томленья,
Тоской и злобой он дышал
И воплем: мщенья! мщенья! мщенья!
Село немое оглашал…
|