Рюрик Ивнев «Горькая случайность»
Бывают дни, когда все кажется шуточным и не настоящим. Поезда кажутся змейками, люди — звёздочками, а трамваи — желтенькими, красненькими кубиками, разбросанными на белой вате (белая вата потому, что все это было зимой). Такой день, то есть вечер, был для Вячеслава Куприянова, когда он в самом обыкновенном желтеньком вагоне трамвая ехал 19 декабря на Васильевский остров. Все началось на мосту, там, где сквозь заиндевевшее окно мелькнула часовенка, и очень светлая лампадка, и когда вдруг в душе его проснулось что-то совершенно незнакомое и чрезвычайно волнующее. И семейство Аглаи Иринарховны с милой Кисочкой и с большим другом Бергом, двоюродным братом, и уже стареющей, всегда одетой в серое шелковое платье, Софочкой, и живо вспомнившийся шумный разговор в продолговатой столовой — все это показалось до нежности хорошим и милым, но совершенно ненужным. И вот уже оранжевый билетик потерял свою силу, и надо было заменить его синеньким, а Вячеслав Куприянов не выходил из жёлтенького, такого обыкновенного, вагона, а удобно расположившись в самом конце скамейки, думал о том, что его задерживает что-то чересчур сильное и, пожалуй, приятное, в несущемся в совершенно чуждые и неизвестные районы вагоне, в снег, в холод (была очень морозная ночь, и ветер, врываясь в открываемые двери, морозил лицо и руки), вместо того, чтобы выйти на остановке у 5-й линии и войти в широкий добродушный подъезд Архиаде. Вероятно, теперь уже керосиновая лампа зажжена в столовой, и Ксения Филипповна Архиаде разливает душистый милый чай и, улыбаясь, рассказывает какой-нибудь забавный случай из школьной жизни или просто подшучивает с кем-нибудь из сидящих у круглого стола, и так подшучивает, что хочется за эти шутки поцеловать её мягкую, пахнущую земляничным мылом руку, и сделать что-нибудь такое, чересчур, даже до смешного, хорошее. Вероятно, Берг скоро начнет играть на рояле, и Ксеня (не Ксения Филипповна, а другая, «маленькая» Ксеня) печалится, что он, Вячеслав, не пришел продолжать спора об «иррелигиозности будущего» и ссориться и мириться при прощании. Вагон совсем опустел, синенький билет утратил свою силу, и надо было заменить его фиолетовым, но Вячеслав Куприянов сидел все так же ровно, первым от входной двери, которая теперь была немного открыта. С площадки дул ветер, и снег был ослепителен. Вдруг до него донеслось несколько ясных слов из чужого, будто далёкого, разговора.
— И он убежал от неё. Отрекся от неё.
— Как это глупо. Как это глупо.
И послышался чей-то очень глубокий вздох. Вячеслав Куприянов как-то инстинктивно поднялся и вышел на площадку. Он увидел там двух женщин. Одна из них была очень старая и куталась в очень пеструю желтую шаль. «Шаль, как у няни» — подумал Вячеслав, «только неприятно, что бахрома такая красная. Отчего это?» Вагон мчался чересчур быстро для города. Вячеслав закрыл глаза, снег облепил сразу его лицо, и он почувствовал на минуту что-то очень приятное и нежное в груди. Потом его пробудил голос: здесь станция. Вагон идет обратно.
Вокруг было все белое (ах, этот снег, — он изменяет все). Какой-то тянувшийся до бесконечности забор по одной стороне и несколько, будто связанных оградой, деревянных одноэтажных домиков с другой, были странно знакомы и тревожны. Чуть долетавший стук колес казался исходящим из самого сердца. «Ведь такие заборы всюду, это все так одинаково. И зачем я здесь», подумал Вячеслав и прислонился к забору, в этом месте очень высокому, но он совсем не удивился, когда из калитки, которая была зеленой, как травка, но теперь вся оснеженная — вышла молодая женщина и, подойдя к Вячеславу, с чуть заметной улыбкой, произнесла: «Здравствуйте». Вячеслав, будто со старой знакомой, шел с ней несколько минут молча и потом сказал просто: вас зовут Марией…
— Нет, меня зовут Александрой Алексеевной. И фамилия у меня совсем простая — Петрова.
Проходя мимо фонаря, Вячеслав взглянул в лицо своей спутницы и почувствовал что-то необычайно знакомое в чертах её, будто не существующего, лица. — Ведь это смешная случайность! Или горькая случайность? В это нельзя так поверить просто. Ведь это то лицо, которое представлялось, воображалось Вячеславу всегда. Оно было всегда с ним, всегда в нем . У каждого человека, даже самого несчастного и злобного, есть мыслимое существо, за которое сладко умереть. И вот с внезапным просветлением Вячеслав почувствовал, что Мария (Александра Алексеевна Петрова) то мыслимое прекрасное существо.
Был сильный ветер и падал снег, под ногами хрустело, но и даже вот эти пустяки казались не совсем обычными.
«Мне необыкновенно хорошо», — вдруг сказал Вячеслав.
Александра Алексеевна сказала очень негромко:
— Это так понятно.
— Нет, не совсем понятно. Ведь это не жизнь. Это не действительность, — внезапно побелевшими губами прошептал Вячеслав.
— Я не совсем понимаю некоторые слова, ответила Александра Алексеевна.
Ветер делался сильнее. Белые твердые кусочки снега крутились в воздухе. И почему-то запахло морем.
Меня ждут сегодня у Архиаде. Ксения Филипповна разливает чай, и в столовой очень пахнет чаем. У них нет электричества. Ужасно смешно, когда теперь видишь керосиновые лампы.
Я не знаю Архиаде, Я их совсем не знаю.
«Я тоже никого не знаю» — каким-то внезапно изменившимся голосом сказал Вячеслав, и вдруг, взяв за руку Александру Алексеевну, продолжал: Я не совсем все это понимаю или недооцениваю, а может быть, я болен…
Вы совсем не больны — строгим голосом сказала Александра Алексеевна.
Тем хуже, пожалуй. Это слишком страшно. Ведь завтра утром я не буду понимать уже многого. Я жил всегда в простом, в неслучайном…
Все это не случайно — чуть слышно прошептала Александра Алексеевна, и в её голосе были и слезы, и боль, и горечь.
Как? А это чересчур далекое место? А фиолетовый билетик? Я ведь никогда не доезжал до фиолетового…
Как это не доезжали до фиолетового?
Мой день кончался 5-й линией. Впрочем, я может быть говорю не то…
Вячеслав помолчал, и вдруг прошептал, смотря не в глаза Александре Алексеевне, а куда-то в снежную даль, где фонари горели очень тускло:
Я боюсь поверить… Мне тоже очень больно…
И, не простившись, вдруг свернул в боковую улицу, и скорыми, ужасно скорыми шагами направился туда, где повизгивали колеса вагонов и поблескивали провода.
А Мария (Александра Алексеевна Петрова), почему-то не замечая отсутствия спутника, шла прямо, и издали её высокая во всем темном фигура казалась восковой и не существующей.