Сергей Рафалович «Две Нади»

Ты права… Я бесконечно виновата пред тобою. Мне нет никакого оправдания; напрасно было бы искать его, и я не хочу и не буду прибавлять новой низости к прежним. Я лгала, я обманывала тебя, я предала тебя, и принимала твою близость, твою нежность и дружбу, не имея на них никакого права… Довольно… Давно довольно… Правда, едва ли хватило бы во мне мужества и силы воспрянуть, стряхнуть оковы опутавшей меня лжи, пробиться сквозь густоту обмана, принять бремя правды и вынести его… Но раз ты сама все узнала и случай сделал то, чего я не могла бы сделать, я рада воспользоваться им и хотя бы с его помощью спастись от настоящего и прошлого, спасти от них будущее.

Ты написала мне отчаянное письмо.

Ты, может быть, несмотря на очевидность, еще не совсем веришь тому, что узнала. Не можешь понять, объяснить; ищешь, невольно, опровержений, в себе, во мне… Не ищи… Все верно, все правда… объяснений нет; нет извинений… Есть только факты.

Я тебе расскажу, как все это случилось… Клянусь тебе, что я не изменилась… что я осталась все той же прямой, честной, открытой и гордой Надей, с которой ты, моя милая тезка, сошлась на школьной скамье. Я всегда была тверже и сильнее и решительнее тебя характером. Я полюбила тебя как-то покровительственно, немного по-матерински. Я была к тому же и старше тебя. Твоя мягкость, нежность, почти слабость привлекли и очаровали меня сразу. Тебя я, должно быть, сначала удивляла, изумляла, вызывала в тебе более робости, чем любви. Но моя воля была сильнее твоей, мое чувство сильнее твоего, и довольно скоро твое изумление перешло в привязанность. Многое поражало тебя во мне, но ты быстро научилась уважать мои странности и даже находить их красивыми.

Так — помню — особенно сильное впечатление произвела на тебя одна исключительная особенность моей натуры: какое-то прямо физическое отвращение от лжи, обмана, от всякой подлости, низости, гнусности.

Было что-то болезненное, ненормальное в этом ощущении, вызывавшем во мне настоящую физическую тошноту, какую в других вызывают омерзительные запахи или зрелища…

Клянусь тебе, что я не утратила этой особенности, хотя, конечно, резкость прежних ощущений сильно смягчилась.

И все-таки я поступила как самая низкая, подлая, бесчестная и развратная женщина… И я даже не знаю, могу ли я назвать любовью то, что влекло меня, увлекло и столкнуло в бездну…

О твоей связи с Петром я не имела ни малейших подозрений до той роковой ночи, когда — ты помнишь об этом, — после бала у тебя и разъезда гостей, в гостиную, где стояли мы обе, прибежал твой муж с искаженным и бледным лицом, и синей запиской в руке. Записка была от Петра… Ты мгновенно сообразила все и с необъятным отчаянием и беспомощностью взглянула на меня… В глубинах, за словами, с быстротою молнии передались от души к душе тревожные вести и я поняла или угадала всю правду и вместе с этой правдой приняла в себя какую-то другую, и не думая, не обсудив своего поступка, как-то помимо себя и неожиданно для себя я вырвала записку из рук твоего мужа и с напускною игривостью спросила: «Где вы нашли ее? А я даже не заметила, как ее обронила». Твой муж остолбенел… «Да ведь это написано Наде…» — «Ну да, Наде… разве меня зовут не так?» Стон облегчения вырвался из его груди… Первым его движением было обнять тебя, и чуть ли не со слезами на глазах целовал он тебя и судорожно сжимал в объятиях.

Ты опустилась или, вернее, упала в кресло. Он вспомнил обо мне и обернулся. Я молча ждала, что будет. Он очевидно что-то взвешивал, с чем-то боролся. Но когда заговорил, голос его звучал твердо, решительно. «Случайно прочитанная мною чужая записка не может и не должна иметь для меня никакого значения. Я извиняюсь за невольный проступок и, если вы простите меня, постараюсь забыть как можно скорее о всем происшествии». И как бы успокаивая меня с оттенком счастливого презрения, счастливого оттого, что не жена его, а чужая ему женщина пала в его глазах, он склонился над рукой, которую я ему протягивала, прощаясь с ним, и прибавил: «Я уже начинаю забывать, я уже почти забыл».

И, действительно, никто ничего не узнал. Мой поступок не имел для меня никаких последствий, и так как я ничем особенно не рисковала, мне и гордиться им было странно. Мой муж до сих пор находится в полном неведении относительно короткой драмы, которую мы однажды ночью, неожиданно для нас самих, разыграли втроем. Я клянусь тебе, что это правда…

И только один человек во всем мире считает меня не такой… какой я тогда была… Теперь я оправдала его заблуждение… Я превзошла его… Я стала хуже того, чем показалась ему тогда… Я не умею тебе объяснить, что со мною произошло после истории с запиской…

Твоя глубокая благодарность, твое чуть ли не благоговейное преклонение перед моей жертвой, как ты говорила, мое собственное сознание правильности и некоторой нравственной ценности искреннего и бескорыстного порыва, были слабее того еле заметного презрения, которое сквозило сквозь внешнюю сдержанность твоего мужа. Роль невинной жертвы не ласкала моего самолюбия; пренебрежительное отношение твоего мужа возмущало и оскорбляло меня. Мне было и досадно, и больно, и жгуче приятно обмениваться с ним незначительными речами, и чувствовать, как недосказанное и невысказанное что-то, известное нам обоим, враждебно сталкивается между нами, что общая тайна сближает нас и двоится, нас разъединяя, делаясь правдой для него, оставаясь ложью для меня.

Поддавался ли он моему влиянию, или сам шел навстречу мне, под давлением противоречивых и смутных влечений, раздраженный и воспламененный мыслью о моем падении, я не знаю. У самых лучших, у самых чистых, уважающих женщину за ее честность и неприступность, весть о ее падении неизбежно вызывает острое чувство физической похоти, точно где-то в глубине их существ копошится неоформленная еще мысль: если с другим, отчего же не со мной?

И мы сближались, связанные и объединенные тем, что разделяло нас, враждебные, страстные, жестокие, как враги, готовые друг друга поразить до боли, измучить физически и нравственно, ненавидеть и оскорбить. Мы сближались, враждуя, пока не сблизились совсем, и тогда точно кто сдернул с меня и с него покрывало розни, и мы были в объятиях друг у друга и ничто больше не разъединяло нас.

Как это случилось, и отчего, я не могу объяснить, не умею понять… Как я могла не только изменить своему мужу, но и обмануть тебя, отнять у тебя твоего, дойти до такой низости, подлости, жить в грязи обманов и лжи, — для тебя, как и для меня останется тайной. Но я не изменилась… Я осталась прежней… Я пала бесконечно глубоко, но не примирилась с падением…

Я пала тем глубже, что во мне не было любви, той беспредельной и могучей любви, которая сильнее и выше всех наших мелких соображений, правд, благородств, честностей, жертв и преступлений… Во мне не было любви… И мне нет извинения, и нет оправдания… И все-таки я такая же, какою была прежде, я не изменилась, я это чувствую и знаю, и всегда и постоянно буду твердить и тебе и себе одно и то же.

Я не могу доказать этого… так… сразу… Я не нахожу таких окончательных и убедительных слов, которые заставили бы тебя понять и почувствовать, как я… Но мое чувство не обманывает меня: оно сильно, ярко и ясно, и я знаю — слышишь ли ты — не думаю только, не воображаю, не желаю, а знаю, что это так, что я не изменилась, а лишь изменила себе подобно тому, как я изменила мужу и тебе… Да, да, именно так… Я перед собой виновата столько же, сколько перед ним и перед тобой… Из нас троих обиднее всех оскорблена, обманута и истерзана я… Ибо ты и мой муж можете в конце концов отвергнуть меня, отойти от меня и забыть или забывать обо мне, и только для меня нет возможности это сделать…

Если ты сумеешь превозмочь свое изумление, свое горе и свою злобу ко мне, и — не понять, а — принять случившееся, и простить не из доброты, великодушия, благодарности за прошлое, а из веры и доверия, то я считаю себя достойной, — говорю это честно, перед лицом своей совести — прежней нашей близости и прежней нашей дружбы. Сильнее и глубже связывает судьба людей не общим счастьем или общим горем, а виной одного перед другим, жертвой одного ради другого, страданием одного из-за другого.

Поступай как знаешь, дорогая Надя… Как сможешь и захочешь…

На что бы ты ни решилась, ты будешь права, ибо твое решение будет согласно с твоими чувствами и твоими мыслями. И решать должна ты, а не я. Но что бы ты ни решила, моей любви к тебе ты не изменишь, не уничтожишь, не уменьшишь…