Сергей Гусев-Оренбургский «За белой дверью»

Обстоятельства, приведшие о. Луку в недра архиерейской приемной, казались ему самому в высокой мере загадочными. С озабоченным лицом протолкался он сквозь сдержанно-гудящую толпу духовных к окну, завешенному темной гардиной и тут остановился в неподвижности, уединенно предаваясь невеселым думам, в сотый раз мысленно отыскивая причины, какие могли бы побудить владыку так экстренно вызвать его…

И не находил их.

И от этого тревога его все росла, постепенно доходила до какого-то внутреннего трепета. Нервно перебирая дрожащими пальцами на груди цепь креста, он мутным взглядом следил за большою белою дверью, которая временами бесшумно отворялась чьею-то невидимой рукой, чтобы впустить посетителя в таинственную и строгую залу. Духовные входили туда как бы крадучись, на цыпочках, притрепетно и слегка согнувшись, выходили же с лицами опрокинутыми или же, наоборот, весьма веселыми. Сдержанный, шепотливый говорок духовных не умолкал. Но о. Лука не вслушивался в него, — он ничем вокруг не интересовался. Высокий, сухой, немного неуклюжий, стоял он неподвижно у тусклого окна, длинное лицо его, с темной растительностью, было хмуро-задумчиво. Даже когда небольшой, скромного вида духовный слегка пододвинулся к нему, видимо снедаемый одиночеством, и робко задал стереотипный вопрос:

— А вы по какому делу, батюшка?

О. Лука сначала и не понял его, а потом, спохватившись, неопределенно ответил:

— По церковному.

— А я, — сказал духовный и чуть-чуть улыбнулся, — по цирковому.

О. Лука широко раскрыл глаза:

— Как вы сказали?

— По цирковому, говорю. Насчет цирка. Собственно у меня даже два дела, и оба цирковые.

Он вздохнул.

— Не знай, что-то выйдет из этого…

— А что?

— По первому-то делу я, видите ли, даже похвалу получил… Но боюсь, как бы похвала сия не обратилась в поругание! Я здешний, слободской, Михайло-Архангельского прихода. А вы откуда, батюшка?

— Из Ключевки.

— Знаю, знаю, хороший приходец… Там у меня куманек служил. Рад с вами познакомиться. Меня Виктором зовут.

— Меня Лукой.

Они пожали друг другу руки.

И о. Виктор, как бы проникаясь все большим доверием к собеседнику, заговорил:

— Цирк-то в моем приходе, на Литовской площади… Хороший цирк, братьев Краузе, не слыхали?

— Нет.

— Знаменитый цирк! Перед открытием меня приглашали на молебствие. Ну, я, понятно, отказался!.. Помилуйте, конские ристалища! И лицедейство, так сказать. За сие от владыки похвалу я получил. Сам же я, надо вам заметить, сыздетства большой любитель циркового развлечения… не утерпел, в переодетом виде проник. И что же вы думаете? Как назло враг мой лютый, староста церковный, увидал! Ну, и, разумеется, донес… Как вы полагаете? Влетит?

О. Лука неопределенно пожал плечами:

— Не решусь вас утешать.

О. Виктор робко улыбнулся.

— Клоуны уж там очень хорошие! Один, доложу я вам, двенадцать раз подряд сам через себя прыгает, как бы на невидимой оси вращается… и очень даже занятно в таком же виде и с арены удаляется, — колесоподобно! А вы по какому церковному делу, батюшка, если не секрет?

— Да, откровенно говоря, — хмуро ответил о. Лука, — не по церковному я делу, а по весьма даже загадочному. Приход у меня, вы, ведь, знаете, богатый, но небольшой. Дела мало, — жил я себе тихо и мирно… как вдруг получаю предписание: экстренным порядком явиться к владыке.

— Предполагаете донос?

— Не знаю… Да и представить не могу, касательно чего?

— Враги есть?

— Как будто ладил я со всеми, характер у меня мирный.

О. Виктор впал в размышление, и даже оттопырил свои маленькие сочные губки, отчего черные усики его натопорщились, а острая бородка подалась вперед.

— Насчет врагов я вам так скажу, — заговорил он, — враг мыслит тайно, его сразу не узнаешь. Мне церковный староста наш, Козодоев, Павел Степаныч, — галантерею он имеет, — раньше даже другом был. И за что же злобу возымел, подумайте? На пасху я не к нему первому с крестом приехал, а к Крестовникову, видите ли… Оптовый торговец железными изделиями, а также по части медных скоб, слыхали?

— Да, да.

— Оптовик! Поймите, чуть не миллионер… Как же не почтить!

— Нет, у меня подобных столкновений не было: я каждому по заслугам воздаю, — ежегодно и по очереди.

О. Виктор взглянул на него с кротким вниманием:

— А насчет сала и шерсти как дело обстоит?

— То есть?

— Ну… касательно вымогания?

— Без этого, конечно, не обойтись, но я всегда на справедливость опираюсь и действую убеждением.

— Да-а, — сочувственно покрутил о. Виктор головою, — убеждением можно многого достигнуть… Не обижались?

— Явно нет. Да ведь и поприжмешь, главным образом, богатенького, — поприжмешь, а потом и водочкой угостишь.

— Хе-хе… его же водочкой?

— На том свет стоит. А дело мирное.

О. Виктор еще внимательнее взглянул ему в лицо.

— Пьете?

— Как все! — пожал плечами о. Лука.

— В чрезмерность не впадаете?

— Раза два в год случается.

— До риз положения? Хе-хе…

— Даже и до этого.

— А ризы в таком случае куда кладете?

— Уж об этом попадья заботится. Одно могу сказать: в буйство не впадаю… веселюсь и смеюсь, но вскоре же в сонное состояние погружаюсь, после чего попадья меня при помощи гостей и укладывает… я и при разъезде не присутствую.

— Так что колокольного звона и блуждания в неглиже нет?

— Не было.

О. Виктор крутил головой.

— Загадочное дело, загадочное.

Он опять оттопырил губки, а потом совсем близко придвинулся к о. Луке:

— Извините за нескромность… симпатии не имеете?

— Как это понять?

— В смысле тайного влечения… к предмету страсти?

— У меня, — строго сказал о. Лука, — пять человек детей. Я этими пустяками не занимаюсь.

— Так, так, — сказал о. Виктор.

И чего-то сконфузился, даже покраснел.

В это время говорок в приемной возрос и среди духовных произошло легкое движение навстречу высокому, тучному иерею с окладистой русой бородой, только что солидно выплывшему через белые двери. Его с чем-то поздравляли, о чем-то спрашивали, а он солидно, в октаву, отвечал:

— За евгениевскую школу особливо благодарил.

О. Виктор быстро повернулся к о. Луке:

— Школа-то у вас есть, батюшка?

— Как же…

— Церковная?

— Да.

О. Виктор прищурился:

— Посещаете?

— Как вам сказать, — замялся о. Лука, — за два года моего служения раза два только и удосужился. Приходские дела… да хозяйство… где все успеть? К тому же, учитель у меня очень хороший, полагаюсь на него вполне.

— А благочинный как к этому относится?

— Благочинный тоже очень приятная личность, да к тому же кум. Несколько раз он и сам приезжал насчет школы-то, чтобы посетить, да за разговорами выходило так, что уж и некогда было…

— Почему же некогда?

— Да приходилось, знаете… в повозку укладывать. Слабый человек!

— Так… так…

О. Виктор на миг задумался, а потом приподнял руку и слегка коснулся вытянутым пальцем груди о. Луки.

— Вот тут-то и вся загадка заключается.

— В чем, то есть? — удивился и насторожился о. Лука.

— Неглиже в школьном деле! Вы знаете, конечно, как строг владыка касательно этого предмета? Он и в прозе, и в стихах только и говорит о просвещении. А неглиже не любит… И наказует! Моего предшественника чуть в заштат не сподобил… У вас же форменное неглиже!

О. Лука смутился.

— Но откуда же он мог…

— Узнать-то? Уж про то не могу сказать, а только уверяю вас, что уж это так.

О. Лука все более убеждался, что и, в самом деле, тут заключается причина вызова. А если так, то быть беде неминучей!

И он растерянно спросил:

— А очень строг владыка-то?

О. Виктор не успел ответить, так как в это время собеседников как бы осенило яркое сияние: перед ними суетливо метнулся иерей вида очень веселого, с огненно-рыжим ореолом волос вокруг смеющегося лица. Лицо было упитанное, красное, движения у иерея были быстрые, маленькие хитрые глазки суетливо бегали. И ряса была на нем соответственно ярко-лилового цвета, так что от всей его фигуры как бы исходил веселый свет.

— Владыка-то строг ли? — подхватил он слова о. Луки.

И приостановился, и весело смеялся:

— Да вы из каких-таких мест, батюшка?

— Не из далеких, но владыки еще не видал.

— Владыка-то не строг, это слово не подходит… Лют! Сегодня из-за дверей-то два батюшки на карачках выползли, ха-ха-ха! Ногами топает, ежели что не по нему. Строг ли? Ха-ха! Без всяких разговоров на худшие места перемещает. А уж если у вас на счет просвещения непорядок…

— У него неглиже, — сказал о. Виктор.

Иерей так и задохнулся от хохота.

— Отцы, отцы! — обернулся он.

И точно сделал из рук веер для своего багрового лица:

— Сюда… скорей!

От него отмахивались.

— Тише вы, о. Матвей!

Но он не обращал внимания и продолжал кричать тонким голоском:

— Вот еще жертва просвещения… ха-ха!

Их обступили.

И видна было, что о. Матвею тут все были приятели, чуть не со всеми он был на «ты», и даже седовласые протоиереи не обижались на его свободное обращение, но улыбались в ответ на его веселый смех. Он не мог стоять спокойно на одном месте, двигался как живчик, оказывался возле одного, перебегал к другому, и все смеялся, и говорил как будто все одно веселое, хотя и не все в ответ смеялись.

— Ра-з, два… три-и, — считал он.

И дергался, подобно дергуну, и смеялся до удушья.

— Семь жертв… семь жертв! Урожай ныне у владыки-то, ноги оттопает, ха-ха. А ты, Павел, что же? — обернулся он к огромному черному священнику. — Тоже по просвещению?

Тот нахмурился.

— Нет, я… по другому делу.

— Насчет чего?

Священник медленно и густо покраснел.

— Излишество, что ли? Молочко от бешеной коровки, а?

Священник мрачно кивнул головой.

— Ну, это не страшно. А вот насчет просвеще-е-ния…

И о. Матвей суетливо повернулся к о. Луке:

— В ноги, в ноги… единственное средство! И лежать, пока кричать не перестанет. И молчать! А потом поднять руку и дать клятвенное обещание, что мол всех просвещу, кто под руку попадет, ха-ха, даже птиц и животных… ха-ха-ха! Да вы, отец, не волнуйтесь очень-то, — похлопал он рукою по груди о. Луку, заметив, что тот совсем расстроился, — не вы одни в ответе, а на миру и смерть красна. Взгляните-ка вон на этого… жировика, ха-ха!

Вытянутой рукой он указал на человека, потерявшего всякие формы от обилия туков и с лицом багровым, но почти безволосым, словно у патера.

— Прикрыл он у себя в селе школу, да и баста!

— И вовсе не прикрыл, — сердито прохрипел толстяк, — зачем зря говорить? Сама-а… так сказать, прикрылась, чем же я виноват?

Кругом засмеялись.

— Да как ей и не прикрыться? — хохотал о. Матвей. — Ведь он на каждого учителя донос пишет. Донос напишет, учителя уберут, а школа стоит да стоит запертая. Владыка-то сначала хвалил, а потом и рассердился. Сам расследование дела произвел, да уж не знай, увидал ли в чем штука-то…

— А в чем же она? — с любопытством спрашивали духовные.

О. Матвей весь сморщился, сожмурился.

— По его настоянию мужики приговор составили: не надо, говорят, нам учителя мужского пола, а надо учительницу женского пола. Буквально, буквально, ха-ха-ха, сам читал! Вот ему чего надо было!

— Ха-ха-ха! — смеялись вокруг.

Толстяк стал подобен багровому куску мяса.

— Смолкни! — взмахнул он руками.

— Врагом просвещения его владыка-то назвал!

— Смолкни!

О. Матвей смешно подмигивал ему.

— Все мы грешники… чего прыгаешь?

О. Лука опять уже перестал воспринимать окружающее, черные мысли охватили его, и страх его разрастался. Он был теперь уверен, что все оно так и есть, — все из-за школы, и что он теперь погиб: переведут куда-нибудь в глушь, в гиблое место. Он вздрагивал каждый раз, как бесшумно открывалась белая дверь, тревога его вырастала до страстного нетерпения.

— Уж скорей бы! — шептал он.

Он отыскивал в толпе глазами своего недавнего собеседника, — того нигде не было. Но у самой белой двери привлек его внимание высокий священник с черными угрюмыми глазами, державшийся прямо и гордо. Он что-то говорил строгим, резким тоном, и о. Лука невольно заинтересовался, прошел к нему поближе и из-за толпы прислушался.

— Я за правдой приехал, — говорил священник, — где же ее и найти, как не у святителя?

Ему что-то говорили, а он возражал:

— Ну, да… обличал!

— Наказного?!

— Ну, да! Но дело это представили владыке в неправильном освещении и обвинили меня, не выслушав! Разве зло не всегда есть зло, кто бы его ни делал? Разве Христос не обличал фарисеев? Разве не гнал он торгашей из храма своего? Разве взирал он на лица? Должен ли я, слуга и ученик его, молчать, когда вижу зло? Наказной атаман такой же человек перед лицом божиим, как и последний нищий! Человек же… подобно ему… облеченный властию многою…

Священник вдруг смолк.

И горько улыбнулся.

Постепенно, пока он говорил, от него отходили… и он остался один. О. Лука, покачивая головой, не то укоризненно, не то с недоумением, тоже удалился в свое уединение у окна. Он опять высматривал о. Виктора, но того нигде не было видно. Но вдруг белая дверь слегка приотворилась и в ней показалось лицо о. Виктора, уступившего место высокому священнику, за которым белая дверь таинственно закрылась. Лицо о. Виктора сияло, имея победоносное выражение. Духовные тотчас двинулись к нему, окружили его.

— Ну, что? Ну, как? — сыпались вопросы,

Он что-то говорил им, быстро и торопливо, своим кротким голоском, и все цвел улыбками, а духовные с недоумением покачивали головами. Наконец, он освободился от них и подошел к о. Луке.

— Событие радостное, хотя и невероятное, — шептал он.

— Простил?

О. Виктор всплеснул ручками:

— Похвали-и-л!

— Да что вы! — удивился и даже не поверил о. Лука.

— Я ему, видите ли, в таком свете все представил: прихожане в цирк валом валят… программа, действительно, замечательная, — заметил он вскользь, — но я владыке говорю: как врага узнать, ежели в его берлогу не проникнуть? Теперь же, говорю, у меня для обличения есть словеса огненные!

— Ну, и что же владыка?

— Подумал… и одобрил. Только к переодеванию отнесся отрицательно.

Но я его убедил. Говорю: и ангели для благой цели принимали чуждый вид. Опять одобрил. Только спросил: правду ли все так было? Я руку поднял. Поверил… и похвалил!

О. Виктор кротко и радостно смеялся:

— Еще награду дадут! Так владыка уверился, что и остальному в доносе значения не придал.

— Чему остальному?

О. Виктор внезапно смутился:

— Да там… насчет…

— На счет чего?

— Наездницы…

О. Лука сделал большие глаза.

Он хотел что-то спросить, но в это время белая дверь почти совсем распахнулась, из нее быстро, нервно вышел высокий священник. И лицо его было еще мрачнее и как бы затуманено гневом. Не отвечая на вопросы, он прошел среди расступившихся духовных, пылающим взглядом оглянулся на них и скрылся. А в дверях показалось истощенное и безволосое, как у евнуха, лицо келейника.

— Отец Израильский, из Ключевки! Здесь?

— Я! — взволнованно отозвался о. Лука.

— Требует владыка. Вне очереди!

И дверь еще шире распахнулась.

Духовные расступились.

О. Лука подался грудью вперед, порывисто вздохнул, широкими шагами дошел до двери, приостановился, широко перекрестился… и исчез, словно нырнул в строгий сумрак залы.

Дверь бесшумно затворилась за ним.

Духовные стояли молча, как бы ожидая чего-то необыкновенного, так необычно было это приглашение вне очереди. Минута за минутой шли в томительном ожидании, все думали об одном: что происходит там, за этой белой дверью?

Оттуда не доносилось ни звука.

— Кто это такой? — шепотливо спрашивали друг у друга.

Внезапно дверь, как прежде, широко распахнулась.

Духовные невольно стали полукругом.

— Что? Что? — зашептали, едва притворилась дверь.

Лицо о. Луки было удивленно-радостное, и оттого оно стало еще длиннее: походило, что он как бы собирался закусить чем-то очень кислым, но проглотил нечто весьма вкусное.

— Похвалил! — даже прохрипел он. — Обещал похвальный отзыв…

— За что? За что?

О. Лука возбужденно и радостно развел руками.

— Не зна-а-ю!

И сказал это так, словно это было самое радостное во всем происшествии.

На него так и накинулись:

— Ну, как же это так не знаете!

— Право же не знаю… Сначала он что-то много о просвещении говорил, да я не вслушивался, — все на колени порывался встать и прощения просить, да он не допускал.

— Ну? Ну?

— А потом благодарить начал!

— За что?!

— За школу! Несколько раз подряд благословил. «Дерзай, говорит, сын мой, и дальше в том же направлении»… Должно быть, это ему про меня благочинный в отчете хороших слов наговорил… и не предупредил, чудак! Вот только сам владыка-то мою школу посетить обещал. Не знаю, что мне делать, не знаю… Ну, да ничего…

Он улыбался во все лицо.

— Бог отвел, и еще отведет!

И о. Лука радостно и бодро направился к выходу.

Внизу его дожидался о. Виктор.

— Ну, как? — кратко осведомился он.

О. Лука даже захлебнулся от восторга:

— Похвальный отзыв!

И торопливо принялся рассказывать, возбуждаясь от собственных слов.

Они вместе направились по садовой дорожке к выходу. На улице о. Виктор прервал восторженный рассказ о. Луки, тихонько дотронувшись до его локтя, и с кроткой улыбкой сказал:

— Знаете что? Хотите на радостях-то сегодня… в цирк? У меня там знакомство есть… дадут закрытое помещение!