Алексей Будищев «Королева Марго»
В гостиной говорили о падших женщинах. Особенно сильно волновались женщины. Им ужасно хотелось знать, как живут эти легкомысленные создания. Умеют ли они любить? Способны ли переродиться под давлением страсти?
Женщины сыпали на мужчин вопросами и, уступая их настоятельным требованиям, белокурый господин лет тридцати пяти сказал:
— Вы хотите знать, способны ли они на искреннее чувство? Хорошо. Я расскажу вам о Королеве Марго. Хотите?
— Очень! Очень! — зазвонили дамы.
Белокурый господин удобнее расположился в кресле, и все общество, сбившееся у круглого стола, притихло.
— Королева Марго, — начал рассказчик, — это было ее прозвище. Так звали ее все ее знакомые, да, может быть, она и сама забыла о своем настоящем имени, ибо в меблированных комнатах, где она жила, на доске с именами жильцов против занимаемого ею номера значилось «занят» и только. А ее носовые платки были помечены «K. М.», то есть «Королева Марго». В то время, — продолжал рассказчик, — я был студентом 2-го курса и жил в меблированных комнатах Фальц-Фейна, в громадном доме, населенном всякого рода артистами. И Королева Марго была моею соседкой по комнате. В первый раз я увидал ее в коридоре, и тогда я принял ее почему-то за музыкантшу. Она была удивительно хороша собой, эта Королева Марго. Ее бледное лицо было необычайно миловидно, а ее глаза, серые и ласковые, глядели по-детски наивно.
Однако, вскоре я узнал о ее профессии. Это меня глубоко огорчило, как я помню, и во мне зародилось желание вернуть ее на путь истины. Но как? Какими дорогами идти к цели? Я ничего не знал о жизни и что я мог придумать? Я думал-думал и написал ей письмо.
«Королева Марго, — писал я ей, — я люблю тебя, Королева Марго! Я знаю, кто ты, и ничего не жду от тебя, и тем не менее я люблю. Я счастлив уже этим чувством, которое ты пробудила во мне. Оно такое ясное и светлое! Я — студент, приезжий из далекой провинции, я был одинок в этом городе, и минутами мне было так тяжело. Но теперь я уже не один; у меня есть Королева Марго. Я буду писать тебе, королева, часто-часто, и, может быть, твои милые глаза дружески улыбнутся мне. Вот все, что мне нужно от тебя!» Я подписал это письмо: «Обожающий тебя кавалер Глюк».
Затем я тщательно заадресовал конверт, упомянув улицу, дом и даже номер комнаты, а вместо ее имени, которого я не знал, я написал: «К. Марго». То есть: «Королеве Марго». Вечером я опустил мое письмо в ящик, а утром стал чутко прислушиваться к каждому движению моей соседки. Когда почтальон постучался в дверь ее комнаты, она сидела по своему обыкновению в качалке, раскачивалась, громыхая полозьями, и пела:
— Мой любимый ста-а-рый дед…
Между тем появление почтальона на пороге ее комнаты, вероятно, сильно удивило ее; она никогда ни от кого не получала писем, — я это знал хорошо; да это и понятно; какой же чудак будет писать умершему? Очевидно, она долго и с недоумением вертела мое письмо в руках, ибо в комнате некоторое время царила полнейшая тишина. А затем я услышал характерный звук вскрываемого конверта. И снова в ее комнате на несколько мгновений все притихло. В этот промежуток она могла поспеть перечитать мое письмо раз пять, не меньше. Затем я услышал, как это письмо полетело куда-то в угол, брошенное небрежной рукой; прозвучал беспечный и звонкий смех. Наконец, полозья качалки вновь загромыхали по полу ее комнаты и я услышал:
— Прожил семьдесят с-е-е-мь лет…
Рассказчик на минуту умолк, раскуривая папиросу.
— Однако, — продолжал он затем, — я не унывал и писал ей снова и снова. В первый месяц я переслал ей четырнадцать писем. Я писал ей о моей любви к ней, о ее глазах, о всех мелочах моей жизни. Я писал ей о том, как добра моя мать, и какая славная белокурая сестренка, похожая на ангела, осталась у меня там, в далекой деревне, где на берегу тихой реки, по вечерам, так хорошо пахнет смолистыми соснами. Я писал ей о моем отце, мужественном и смелом, идущем к намеченным целям твердо и упрямо, как воин и мужчина, и о всей нашей деревенской жизни. Я писал ей, как сестре, стараясь заинтересовать ее каждой мелочью. И этими моими письмами я ввел ее, эту Королеву Марго, в мою семью. Перечитывая мои строки, она, вероятно, не раз отогревалась в нашем деревенском домике, у самовара, слушая беспечную болтовню моей шестилетней сестренки. А я все писал и писал ей и каждое мое письмо я неизменно заканчивал так: «Мне ничего не надо от тебя, Королева Марго. Но пусть твои милые глаза дружески улыбнутся мне». В конце концов я приучил ее к моим письмам. Она уже с нетерпением поджидала их; часто она выбегала даже навстречу почтальона, побледнев от волнения, и вскрывала конверт тут же, на пороге; и мои письма не летели больше в угол; каждый раз после получения письма, я слышал в ее комнате, как выдвигался ящик комода. Письма кавалера Глюка, очевидно, бережно оберегались где-то в потайном местечке. А по утрам, раскачиваясь по своему обыкновению в громыхающей коляске, она теперь часто распевала:
Жду я весточки от друга, Все в слезах мое лицо… |
— Как-то, — продолжал белокурый господин, — я послал ей билет на студенческий вечер и написал: «Приезжай, королева, сегодня на этот вечер. Быть может, ты узнаешь меня между другими. А если ты хочешь, чтобы я подошел к тебе, приколи к своему платью алую розу». Я послал ей это письмо и стал ждать, чем-то все это разрешится. Наконец, подошел назначенный день. С самого утра моя соседка провела его в какой-то необычайной тишине; по крайней мере из ее комнаты не вырывалось ни единого звука. Пролежала ли она весь день в постели, просидела ли где-нибудь на подоконнике, обдумывала ли она что, мечталось ли ей о чем, — я ничего не знаю. Я даже не знаю, ела ли она что-нибудь в этот день. Повторяю, с самого утра я не слышал в ее комнате ни малейшего шороха. Вся ее комната словно умерла или замерла в обдумыванье чего-то крайне для нее важного. И только в сумерки я услышал голос моей соседки: она позвала прислугу и послала ее купить розу. А через некоторое время она и сама появилась в коридоре, подвитая, расфранченная и надушенная, как для бала. На ее плечи была накинута ротонда и алая роза резко краснела на ее белом платье, как на снегу пятно крови. Однако, она подошла к лестнице и вернулась вновь в свою комнату. Пять раз она выходила оттуда и каждый раз поспешно возвращалась сконфуженная, как девчонка. Видимо она колебалась. Что-то как будто неудержимо влекло ее к себе и в то же время пугало, как грозный призрак, как выходец из другого мира, куда ей был запрещен доступ. И она так-таки и не посмела переступить заветной черты. Она не поехала. Она осталась дома, у себя, в своем мире; ей было разрешено покидать его только в мечтах, когда она читала мои письма. Скоро я услышал в ее комнате робкий шелест скидаемых одежд. А затем вся ее комната снова будто замерзла.
Рассказчик на минуту замолчал, задумчиво играя перламутровым портсигаром.
— А затем, — продолжал он после паузы, — случилось так, что один из студентов нашего университета застрелился. Я не знал его; я знал только, что он такой же приезжий из далекой провинции, как и я; и больше ничего; но тем не менее я решил быть на выносе тела. В то же время меня осенила сумасбродная мысль. Вечером, в тот же день, когда я узнал о смерти студента, я послал моей соседке письмо. «Королева Марго, — писал я ей, это мое последнее письмо. Когда ты его получишь, меня уже не будет в живых. Я умираю, потому что люблю тебя больше жизни. Я застрелюсь сегодня ночью. Королева Марго! Будь счастлива!» Дальше я сообщил ей свой адрес, т. е. адрес умершего студента. И студенты, выносившие тихо покачивавшееся в гробе тело, были поражены диким видом преградившей им дорогу женщины.
Ее едва оторвали от гроба замертво, в глубочайшем обмороке.
А я несколько ночей подряд слышал в комнате моей соседки горький плач. Королева Марго оплакивала кавалера Глюка. Через неделю я уехал домой, на родину, и потерял ее из вида навсегда. Где теперь она? Что с нею? Я не знаю. Мне стыдно моей нелепой выходки до сих пор, — добавил рассказчик, — но кто знает? Быть может, я сделал для Королевы Марго благое дело? Ведь кавалер Глюк был единственным, кто дружески и безбоязненно впустил ее в свою семью. Я его создал и мне было необходимо умертвить его во что бы то ни стало. Иначе, чем бы я разрешил всю эту необычайную историю. Неправда ли?
Сборник рассказов «Любовь-преступление», 1913 г.