Аркадий Селиванов «В пять утра…»

I

Надежда Леонтьевна молчала, бледная, с закрытыми глазами.

— Вы безумная мотовка! Разве можно так, без оглядки, тратить свои силы? Играть каждый вечер!.. Что с вами будет к концу сезона?

Вместо ответа Надежда Леонтьевна молча пожала худенькими плечами, закутанными в мех голубой лисицы.

Директор театра сердито повернулся к окну, стал смотреть в широкое стекло автомобиля.

— Я одного не понимаю, — не вытерпел он через минуту. — За что я плачу сумасшедшие деньги этой восковой кукле Волжиной? За весь месяц она выступала один раз и то лишь потому, что вы застряли в поезде. Помните?

— Помню, — улыбнулась Надежда Леонтьевна. — Еще бы я забыла! Я храню вырезки. Помню и восторги этого из «Отголосков»… Как же! «Вчера был дебют новой жемчужины труппы… Поздравляем дирекцию!.. Налицо все задатки крупного дарования, очаровательная внешность»… Ха!.. Помню!

— О-хо-хо!.. — вздохнул директор. — Подумаешь, рецензент из «Отголосков»!.. Кто их читает? Только мы, несчастные.

Он нагнулся и взглянул на маленькие часики, вделанные в стенку автомобиля.

— Так… Второго половина. А завтра репетиция.

— Вам-то что? Спите до вечера.

— Гм… Может быть мне и в контору не заглядывать? Передать вам и кассу, и контракты, и все? Оно бы кстати. И так уже в вашем распоряжении и труппа, и репертуар…

— Репертуар! Второй месяц ни одной новинки.

— А кто же тому причиной? Вы бракуете все пьесы… Да еще и читаете их по неделям. Авторы ходят, ходят… Смотреть жалко! Взять к примеру, хотя бы, эту… Как она? «Крылья Икара». Чем не драма? И рольки есть отличные и вообще, на мой взгляд, пьеска — хоть куда! С настроением и все такое… Кто ее знает? А вдруг — боевик? А вы ее забраковать изволили… Вчера автор был, молодой такой, веселый. Я ему возвращаю пьеску, а он смеется: «Ничего, — говорит. — Я терпеливый, лет через десять куда-нибудь пристрою»… Ха-ха-ха!..

— Ах, эти авторы!.. — морщится Надежда Леонтьевна. — О чем они думают, когда пишут свои пьесы? Хотят удивить мир! Гениальные головы и в каждой по дюжине откровений! Небо у них поет, волны — грустят. Герой не говорит, а вещает, как Заратустра, героиня непременно под семью покрывалами и, вместо монолога, должна плясать под звуки «marche funebre» и притом еще её спина выражает «всю скорбь одинокой души»… Бр!.. Чего только нет в их несчастных тетрадках? И Бог, и Антихрист, и космос!.. А сцены не знает ни один из них. Судите сами. Вчера еще я видела такую ремарку: «Елена сидит с ногами в углу на розовой кушетке и играет своими косами. На ней — бледно-голубой дорожный костюм»… Каково? Боже мой! Откуда они? Где они живут, эти сочинители?

Автомобиль замедляет ход и сидящий за рулем огромный мохнатый медведь яростно нажимает на грушу сирены.

Надежда Леонтьевна хватается за виски.

— Что там еще? И так уже сегодня мы еле ползем…

— Туман! — успокаивает директор. — Эх, а как же в старину-то? Знаменитую актрису Лекуврер в портшезе носили…

— Положим, что этого не было. Путаете, как всегда.

Автомобиль останавливается у подъезда громадного пятиэтажного дома.

— Приехали! — говорит директор. — Подождите, я еще, за ужином, поспорю с вами…

— Не придется, — обрывает Надежда Леонтьевна. — Я ужинать не буду. Так устала… Прямо в постель.

— Вот-те на!.. А я, признаться, думал…

— Напрасно! И не выходите. Я одна поднимусь. Каждый раз, как я с вами в лифте, — у меня сердце неспокойно… Bonne nuit!

II

Надежда Леонтьевна, как всегда, заснула сразу, глубоким сном без сновидений. У неё здоровые нервы. Знатоки театра говорят, что это — минус артистки. Но Надежда Леонтьевна и сама избегает сильно драматические роли; её амплуа — «гранд-кокет».

В белой спальне темно и тихо. Погашена даже маленькая лампочка под желтым шелковым абажуром. Надежда Леонтьевна дает ночью полный отдых своим глазам, вечно утомлённым огнями рампы. На её постели, на голубом одеяле, спит, свернувшись в пушистый и мягкий комочек, белая ангорская кошка «Муська».

В столовой бьют стенные часы и в белую спальню доносятся пять негромких мелодичных ударов. Из-за низенькой японской ширмочки поднимается чья-то смутная тень и чуть слышный шорох долетает до слуха «Муськи». Она поднимает голову и смотрит в угол. И на постели Надежды Леонтьевны вспыхивают два земных фосфорических огонька.

Чья-то темная рука тянется к стене и скользит по обоям. «Муська» приготовилась к прыжку, прижала уши и замерла и только нервно вздрагивает её длинный пушистый хвост. Темная рука на стене скользит все ближе и ближе и неожиданно встречает препятствие. Высокий столик на трех ножках качнулся два раза и упал, увлекая за собой хрустальную вазочку и тяжелую бронзовую пепельницу. «Муська» фыркнула и спряталась под кровать…

Надежда Леонтьевна проснулась.

— Кто здесь? — спросила она, поднимая голову и вглядываясь в темноту.

Никто не ответил. В белой спальне по-прежнему темно и тихо и только «Муська», услышав голос хозяйки, мяукнула протяжно и жалобно.

Надежда Леонтьевна приподнялась на подушках, послушала с минуту глухие и тяжелые удары своего сердца и привычным движением руки повернула выключатель. Под потолком вспыхнули матовые лампочки.

Надежда Леонтьевна оглянулась и, вскрикнув, откинулась на подушки. Дыхание остановилось в её груди и красивые, темно-серые глаза актрисы, с безмолвным ужасом уставились на высокого человека, неподвижно стоявшего в трех шагах от постели.

— Тсс… ни звука! — предупредил он и вытянул правую руку, вооруженную револьвером. — И не вздумайте звонить! Как видите, я достаточно вооружён, чтобы заодно с вами убить и вашу служанку.

Ночной гость оглянулся вокруг и спрятал револьвер в карман пальто.

— Поверьте, я не собирался вас будить… — сказал он с неожиданной улыбкой. — Я только искал выключатель и впотьмах зацепил за эту финтифлюшку… Спокойствие, madame! Вашей жизни и вашему здоровью ничто не угрожает, если, повторяю, вы будете благоразумны. А пока будьте добры указать мне: где ваши ключи от этого бюро, да заодно и от шкафа?

— Там… В сумочке… — пролепетала Надежда Леонтьевна, едва шевеля пересохшими губами и указывая взором на кресло.

— Меrci! — сказал вор, вынул ключи и подошел к бюро. — Я, конечно, предпочитаю наличные… I’argent comptant — это мечта каждого из нас, но, знаете? И в бриллиантах есть своя красота. Так вы уже разрешите мне захватить с собой и то, и другое…

Он отпер бюро и стал рыться в ящиках.

— Я боюсь напрасно задержать вас… Может быть, вы согласитесь помочь мне? Быть моим гидом в поисках золотого руна? Скажите, в котором ящике деньги?

«Господи! Он еще издевается…» — подумала Надежда Леонтьевна, но покорным и дрожащим голосом ответила:

— В верхнем, с левой стороны.

— Так… Благодарю вас! — сказал вор, пряча в карман изящный, тёмно-синий портфельчик с золотыми монограммами.

— А бриллианты и прочее?

— В среднем ящике… Черная шкатулка.

— Гм… Так. Ого! — воскликнул он. — Да вы, если не королева, то принцесса бриллиантов! Раз, два, три… Какой солитер!..

Он повернулся и поднял к свету руку с крупным камнем.

— Вот, что называется: талант артистки в кристаллизованном виде! Взгляните: он ослепляет, в нем все лучи, он играет так же… как вы на сцене!

Сердце Надежды Леонтьевны сдавила мучительная жалость к дорогим, любимым вещам, красивые глаза наполнились слезами, но бледные губы «гранд-кокет» улыбнулись, и она спросила:

— А вы меня видели?

— О!.. Много раз! Еще на днях я до боли отхлопал ладоши, испортил свой баритон, вызывая вас, и бросил к вашим ногам прелестную розу, купленную за последние тридцать копеек…

Вор снова нагнулся над шкатулкой.

— Гм… Браслеты и кольца… медальон, а в нем, конечно, портрет? Ну, я его вынимаю, вот!.. Для вас он — реликвия сердца, а для меня — только лишняя улика… Гм… Я очень жалею, что не могу захватить с собой и эту великолепную шкатулку. Я так люблю старинные вещи, но она не войдет ни в один из моих карманов. С вашего разрешения, я возьму этот платок и завяжу в него всю эту роскошь и красоту, так же, как старушка богомолка завязывает свои медяки. Вот, готово!

Пока он болтал, завязывая украденные вещи, Надежда Леонтьевна, повернув тихонько голову, рассматривала своего ночного гостя.

«Какой худой и желтый… Должно быть, только что убежал из тюрьмы, — решила она. — Господи! хотя бы уже уходил скорей… Надо запомнить все: нос с горбинкой, глаза?.. кажется, серые… Шатен, высокий, черное пальто с барашком, серые брюки… Боже мой! Если бы можно было сейчас же… по телефону, в полицию»…

Точно угадав её мысли, вор обернулся с веселой улыбкой:

— Вы, конечно, находите, что мой ночной визит затянулся и только любезность хозяйки мешает вам указать на двери.

Он вынул из кармана черные часы.

— К сожалению, — вздохнул он, — я еще должен воспользоваться вашим гостеприимством. Мне еще рано. Я вижу на вашем столике папиросы, вы разрешите мне?

— Пожалуйста! — сказала Надежда Леонтьевна и невольно улыбнулась. Очень уже комичным и диким показался ей весь этот разговор с бродягой-вором, ночью, лежа в постели.

Вор закурил папиросу и, задумчиво опустив голову, прошелся два раза мимо кровати, бесшумно ступая по мягкому, серебристо-серому ковру.

— О!.. — воскликнул он, останавливаясь и смотря в угол. — Какая у вас кошка! Очаровательная, белая и пушистая, точно снежный комочек… Киска!

Вор подошел к «Муське» и взял ее на руки.

— Славная киска! Хочешь к хозяйке, в теплую постельку? Гоп! — он положил кошку на одеяло. — Спи здесь. Вот!.. Она уже мурлычет. Как это мило, что у вас только эта киска… С собаками у нас обыкновенно испорчены отношения.

— В прошлом году у меня был сенбернар, — вздохнула Надежда Леонтьевна.

— Я очень рад, что его уже нет, — засмеялся вор.

— Ну, — сказал он, садясь в кресло рядом с кроватью. — О чем бы нам побеседовать на прощанье? Представьте: меня ждут мои сообщники… с минуты на минуту сюда могут войти ваша горничная, или, может быть, даже у вас есть лакей, наконец, мало ли кто? И тогда мне придется пустить в ход свои игрушки: револьвер и нож и… Да, оставаясь здесь, я рискую свободой, быть может, — жизнью, но… Мне не хочется уходить отсюда. У вас здесь так хорошо, уютно. Так много вкуса вложено в каждый уголок этой комнаты… Вы не жалели ни денег, ни забот и как я вас понимаю! Будуар артистки — это студия художника. Здесь она, наедине со своим зеркалом, творит образы, изучает каждый жесть своих рук, каждую линию тела. Сотни раз повторяет одно и то же слово, добиваясь нужной интонации. Часами смотрит на свое лицо, на игру глаз, на секрет своей улыбки, то нежной, то страстной, то полной иронии… Вот, как ваша в эту минуту.

Он умолк и, нагнувшись к «Муське», пощекотал ее за ушами.

— Да, — продолжал он, задумчиво улыбаясь, — здесь женщина ведет счет своим первым морщинкам, первым седым волосам, здесь она плачет тихонько над уходящим летом жизни и здесь же постигает искусство борьбы со своим страшным врагом — временем, забывая, что и осень бывает по-новому красива, что и у неё есть свои чары… Да, только после долгой работы здесь в этой студии, можно бесстрашно подставить себя под огни рампы и с иллюзией правды повторить на сцене ложь искусственных модуляций и рассчитанных жестов, всю ложь, сфабрикованную в этой комнате.

Вор закурил папиросу и покачал головой.

— А все-таки мне придется уйти отсюда и я унесу с собой ваши деньги и драгоценности, и воспоминание об этой ночи, и, пожалуй, кусочек счастья… Ах, не смейтесь над этим словом! Вы знаете, что в театре жизни счастлив только тот, кто уходящему часу хотел бы крикнуть: «bis!»

Он замолчал и, опустив голову, смотрел на рисунок ковра.

— Кто вы? — спросила Надежда Леонтьевна и сама улыбнулась наивности вопроса… Он поднял голову.

— Кто я? Разве вы еще не догадались? Я — ночной вор грабитель… К сожалению, в нашем кругу не принято иметь при себе визитные карточки.

— Могу я вас просить? — сказала Надежда Леонтьевна. — Дайте мне воды.

Вор встал и, налив воду из графина, подал актрисе.

— Меrci! — сказала Надежда Леонтьевна и, высвободив из-под одеяла руку, взяла стакан.

Пока она пила, вор молча любовался её рукой тонкой и белой, такой красивой на голубом атласе одеяла.

— Как это все необыкновенно, — произнес он, снова опускаясь в кресло. — Сегодня, этой ночью, вы всецело в моей власти и она безгранична. Я не ошибусь, предполагая, что еще никогда ни один мужчина не обладал такой властью над вами. Один призрак опасности, мимолетный каприз, или игра слишком натянутых нервов и — я вас убиваю. И заметьте, в моем распоряжении несколько вариантов драмы: я могу выстрелить в вашу золотистую головку, вот сюда, повыше уха… Могу заколоть вас кинжалом, одним ударом в сердце, в маленькое испуганное сердце и, наконец, могу вас задушить, стиснув вот этими руками вашу тонкую белую шею. И завтра утром найдут вас здесь бездыханную, безмолвную и правдивую, как Дездемона, убитая рукой Отелло. И все станут подозревать романическую историю… Ха-ха! И только пропавшие деньги и бриллианты откроют им, что ваш благородный мавр был также и вором. А между тем, — продолжал он, улыбаясь, — я готов вернуть вам ваш браслет, вот этот с сапфирами, прелестный браслет, лишь за то, чтобы вы позволили мне застегнуть его на вашей руке и поцеловать ваши пальцы. Можно?

В голове Надежды Леонтьевны мелькнула новая страшная догадка: «Сумасшедший!..» — и снова сердце и горло её сдавил холодный ужас. «Господи, что же мне делать?..» — взмолилась она и, незаметно, под одеялом, перекрестив грудь, испуганно заглянула в глаза вора, но не прочла в них ничего, кроме весёлого вопроса.

— Можно… — ответила она, протягивая руку.

Вор встал на одно колено, застегнул браслет и склонился к её руке с коротким, почтительным поцелуем.

Затем он снова занял свое место и полузакрыл глаза.

— Гм… — произнес он тихо. — Признайтесь, вас очень удивляет мое поведение? Вы тщетно стараетесь понять: отчего я не ухожу?

— Да, — ответила Надежда Леонтьевна.

— Гм… Всему виной — ваш швейцар, аккуратный и богомольный старикашка. Ровно в семь он отпирает парадную дверь и принимается за уборку лестницы. Начинает, конечно, сверху, с пятого этажа. Я могу выйти отсюда только в этот момент. Понимаете? Когда дверь уже отперта, а ваш верный страж еще наверху… Не могу же я компрометировать даму!..

Он засмеялся и встал.

— Теперь уже недолго… — утешил он, взглянув на часы. — Скажите, — спросил он, хлопнув себя по боковому карману. — Сколько здесь, в вашем портфеле?

— Больше тысячи!.. — вздохнула Надежда Леонтьевна.

— Ого! Вместе с бриллиантами это составит кругленькую сумму. Н-да… Завтра я уже буду далеко отсюда и — кто знает? Может быть, с вашими деньгами я захочу… Как это говорится: «встать на путь долга и начать жизнь честного труженика»… Ха-ха!..

Вор подошел к зеркалу, оправил галстук, смахнул пыль с рукава пальто и повернулся к Надежде Леонтьевне.

— А, все-таки, сознайтесь, — сказал он, — вы не очень скучали? В моем визите была для вас и доза романтики, и жуткие миги, и красота ночной баллады… Словом, все!..

Надежда Леонтьевна снова почувствовала прилив храбрости.

— И даже мораль? — спросила она с великолепной интонацией иронии.

— Ах! — поморщился он. — Мораль вообще — досадный прыщик на божественно-чистом лице красоты… А в нашей басенке — мораль одна: спальню каждой принцессы бриллиантов должен охранять или апаш, или сенбернар. Addio, signora!

Поклонившись и застегивая на ходу пальто, вор пошел к двери, но, проходя мимо постели актрисы, он неожиданно остановился.

— У меня есть одна просьба, — произнес он тихо и нерешительно. — Если бы вы согласились исполнить ее, то… я готов вернуть вам все, и ваши деньги, и бриллианты, и уйти отсюда таким же бедным, каким я вошел…

— Говорите! — вспыхнула Надежда Леонтьевна. — Все, что я в силах… Боже мой! Да я клянусь вам всем, что есть святого…

— Тсс!.. — остановил он, поднимая руку. — Клятвы женщины… Что может быть искренней? Их произносит само сердце с тем, чтобы на завтра выбросить из памяти. Нет, пусть это будет только вашим капризом. Вот, я отдаю вам все…

Вор расстегнул пальто и, вынув из кармана портфель и узелок с вещами, положил их на постель Надежды Леонтьевны.

— Я должен покаяться, — сказал он. — Я — самозванец. Я присвоил себе бесправно чужое имя, гордое имя вора. Увы! Я — только автор, бедный автор без имени, без друзей — и вот моя пьеса…

Он снова полез в карман и, вынув толстую тетрадку, положил ее рядом с портфелем и узелком.

— Да!.. — сказал он, отвечая улыбкой на безмолвный вопрос темно-серых глаз актрисы. — «Крылья Икара», в четырех актах… Судьба пьесы в ваших руках… Возьмите ее! Зажгите для неё огни вашего театра и вдохните жизнь в мою героиню!..

Он опустил голову в почтительном поклоне, повернулся и вышел, быстро и бесшумно исчез за дверью белой спальни.