Игнатий Потапенко «Тулуза»

I.

Сперва она ехала одна в большом купе второго класса, потом, на какой-то узловой станции, вошли студент и дама. Оба молодые.

Он — высокий, здоровый, крепко сложенный, она — маленькая, бледнолицая, худощавая, с большими круглыми глазами.

Сейчас же и познакомились, то есть просто заговорили. Такие были лица у всех трех, что заговорилось как-то само собой. Узнали, что она — Волнышева, Катерина Петровна, что ей всего восемнадцать лет, только что кончила гимназию в Вологде и едет в Москву, — зачем? Да она и сама не знает: родные пустили, вот и все.

Чего-то ищет, чего-то такого, чего нет в Вологде, а, должно быть, есть в Москве. Может быть, поступить на курсы, а может быть, что-нибудь другое.

Ах, да, вот самое главное: она пишет — и стихи, и прозу. Что-нибудь прочитать? Ей немного неловко, но она, разумеется, прочитает.

И она читает свои стихи, а студент и его жена находят, что это великолепно.

Они, ведь, тоже в Москву. Едут из Казани — но не прямо, заезжали в деревню к родным. По особым семейным соображениям, он переводится в Московский университет.

И все трое первый раз будут в Москве и не имеют о ней никакого понятия. Ну, вот и отлично. Значит, они на первое время и поселятся вместе, где-нибудь в дешевеньких меблированных комнатах, а там уж видно будет.

И, когда прошла ночь и наступило утро, они уже были давно, давно знакомые, так что жена студента, которую звали Александрой Ивановной, называла ее Катей, а она ее Сашей. Студенту же, по фамилии Бородухин, она говорила: «слушайте, Сергей», потому что так называла его жена.

Около полудня они приехали в Москву. День быль серый, но теплый, в начале сентября. На вокзале их обступили представители всевозможных гостиниц и меблированных комнат, кричали им в уши названия, тыкали в лицо какие-то бумажки с номерами, и они все трое в первые минуты растерялись, не знали, что предпочесть.

И решительно ничем нельзя объяснить, почему они выбрали именно «Меблированные комнаты Тулуза», в каком-то Косом переулке. Ну, просто надо же было что-нибудь выбрать, а, кроме того, у представителя Тулузы лицо было скромное, и он даже как будто стеснялся того, что предлагает Тулузу, тогда как у других лица были нахальные.

Ну, одним словом, они так решили и через четверть часа были уже в Тулузе вместе со своими чемоданами.

Комнаты показались им несколько странными. Когда вошли, увидели большую нарядно обставленную комнату. Против дверей — трюмо во всю стену, диванчики, пуфы, ковер. Те же, что им показали, были маленькие и с самой казенной обстановкой. Но им было все равно. Тем больше, что и цена была недорогая.

Вот и поселились: студент с женой в одной комнате, а Волнышева в другой. Затем они начали разыскивать знакомых, хлопотать каждый о своих делах и тут уж, конечно, разделились, потому что и дела, и знакомые у них были разные.

Волнышева отыскала отдаленно-родственное семейство небольшого чиновника. Там ее приняли радушно. Почему-то не понравилось, что она остановилась в Косом переулке.

— Знаете, переулок не важный, — сказал родственнику глава семьи, но сейчас же прибавил: — а, впрочем, я, ведь, нигде, кроме своей канцелярии, не бываю и очень мало знаю. Так, слышал что-то. А, может быть, это и враки.

Сама же Катерина Петровна на это замечание не обратила внимания и сейчас же забыла о нем. А родственники помогли ей познакомиться с Москвой и в три дня она узнала почти весь город.

Ходила и на курсы, и не на одни, и там справлялась о чем-то, и уж, конечно, побывала в театре и испытала восторг. С Бородухиными виделась только по утрам, а потом и они, и она исчезали на целый день и возвращались поздно.

Катерина Петровна чувствовала себя как-бы в каком-то тумане. Так много интересного в Москве. Не знаешь, за что и взяться. Скоро у неё, кроме родственного чиновника, нашлись и другие знакомства. Встретила где-то в музее волжанина — инженер — фамилия Кузнецов, служит на какой-то фабрике, знал ее маленькой, обрадовался, пригласил к себе и она сейчас же пошла.

Там было большое общество. А она жадно искала людей, и все казались ей интересными, содержательными, всех она слушала, и все, что они говорили, казалось ей новым и важным.

Ну, конечно, сейчас же узнали, что она пишет стихи, и, само собой разумеется, заставили ее декламировать. А ей это было приятно. Она любила и свои стихи, и успехи. Кроме того, она была хорошенькая и за нею страшно ухаживали.

За ужином рядом с нею сидел молодой инженер, который восхищался её стихами и, кажется, уже немножко влюбился в нее. Он предлагал ей закуски и кушанья, наливал вино и чуть что не ел и не пил за нее.

Волнышевой он нравился. Высокий худощавый брюнет, с кудрявой головой. В его темных глубоких глазах было что-то чистое, да и в речах, несмотря на то, что оба они пили вино, не проскользнуло ни одного двусмысленная слова.

Заговорили о Москве, Он тут вырос и учился и знал eё как свою ладонь. Она тоже похвасталась своими знаниями, приобретенными за три дня.

— Ну, положим, вы познакомились только с планом Москвы, а самой Москвы еще и не понюхали. Вот, если хотите, я вам покажу настоящую Москву. Когда можно зайти за вами?

— Когда хотите: Я встаю в восемь и до десяти утра дома.

— А где же вы живете?

— В Косом переулке, меблированные комнаты Тулуза.

— Как вы сказали? Ту… Тулуза?.. Косой переулок?..

— Ну, да. Так называется.

У молодого инженера вдруг сделались странные глаза, как будто было произнесено вслух что-то такое, чего нельзя произносить в обществе. Он даже опасливо оглянулся на своего соседа и чуть-чуть отодвинулся от Волнышевой.

Впрочем, это было всего только несколько секунд. Затем он, как бы овладев собой, продолжал прерванный разговор, но у него было уже все другое: и лицо, и голос, и тон. С выражением казенного и холодного сожаления, он сообщил, что в эти часы никак не может быть к её услугам и что вообще ему трудно назначить определенные часы. Если она и в другое время дня случайно иногда бывает дома, то он попробует как-нибудь забежать к ней.

Но не было уже в его словах и глазах ни влюбленности, ни восторга. Он был только вежлив.

Катерине Петровне это не понравилось, даже несколько задело ее, и она, как это всегда с нею бывало, свернулась и замкнулась в себя. Минуты через две она уже беседовала со своим соседом с левой стороны, а инженер встал и отправился с своим бокалом к другому краю стола, чтобы с кем-то чокнуться, там присел и остался.

Все это было до такой степени немотивированно, непонятно и странно, что Катерина Петровна не могла даже приписать себе причину столь внезапной перемены: «просто невежа и больше ничего», сказала она себе и перестала о нем думать.

После ужина кто-то пел и ее опять упросили прочитать свои стихи и опять ей аплодировали и говорили похвалы, а молодой инженер, тихонько попрощавшись с хозяевами, ушел, даже и не подумав проститься с нею.

Она составила знакомства и получила приглашение. Домой она ехала после двух часов ночи, довольная и счастливая, а об инженере и его странном внезапном охлаждении к ней и не вспомнила.

II.

Дня через три после этого был маленький вечер у новых знакомых Катерины Петровны, которых она приобрела у Кузнецовых. Она была там. Большая часть гостей были те же, что и у Кузнецовых, но, когда она вошла, ее изумила холодность, с которой ее встретили. Не было ничего похожего на то радушие, с каким ее принимали у земляков.

Хозяева пожали ей руки с деланной улыбкой и, когда знакомили ее с своими гостями, на лицах у них было такое выражение, как будто они в чем-то перед ними извинялись.

А гости, в особенности те, с кем она уже была знакома, поздоровавшись с нею, спешили обратиться с какой-нибудь первой попавшейся репликой к соседу или продолжали прерванный разговор, чтобы только не говорить с нею.

Катерина Петровна все это заметила и почувствовала и с изумлением осматривалась кругом: что это значит? Что эти люди, сами по себе милые и порядочные хотели оскорбить или обидеть ее, это ей даже не приходило в голову.

За что? Почему? Она с ними едва знакома и времени этому знакомству прошло так мало, что она не успела заслужить какого бы то ни было отношения с их стороны. Но, ведь, они же всего три дня тому назад расточали перед ней так много радушия и любезности. Должна же быть причина.

Может быть, это такой дом, где принято быть сдержанными и холодными? Но, ведь, она наблюдает: все оживлены — и хозяева и гости, раздаются шутки, смех. Это только с нею.

Даже Кузнецовы, её земляки, так мило пригревшие ее в чужом городе, хотя и разговаривают с нею, но как будто по неприятной обязанности и торопясь поскорее кончить разговор.

Явился и тот молодой инженер, ухаживавший за нею тогда, за ужином, и так странно ушедший от неё. Он здоровался со всеми, дамам целовал руки, а когда дошла очередь до неё, он как-то гордо выпрямился и холодно наклонил голову.

Уж это прямо-таки взорвало Катерину Петровну. Она вспыхнула, лицо её залила краска и она готова была тут же потребовать от него объяснения.

Но на нее были устремлены любопытные и далеко не доброжелательные взгляды других гостей и как-то придавили ее. Она ничего не сказала ему, даже не сдвинулась с места.

Скоро она увидела себя в этом доме совсем одинокой, ее изолировали, как будто смотрели на нее, как на источник заразы. Она подошла к своему земляку Кузнецову и прямо спросила его:

— Послушайте, что это значит? Почему здесь все меня избегают? Ведь, я же не ворвалась в дом насильно. Меня пригласили. Хозяева не обращают на меня внимания, зачем же они позвали меня?

Кузнецов, — человек почтенного возраста и вида, — смутился и залепетал какой-то вздор. Он, мол, ничего такого не замечает. Это ей показалось. Она, должно быть, очень нервная и подозрительная.

— Но как показалось? Боже мой! Неужели вы не видите? Да, наконец, и вы сами за целый вечер десяти слов со мной не сказали!

А он даже и это отрицал, хотя было несомненно. Потом он начал расспрашивать ее о том, как она жила в Вологде. У родителей? Неужели у родителей? Он их знал лично, — почтенные, всеми уважаемые люди. Только что кончила гимназию? Поступает на курсы?

Все это он уже знал, она объяснила ему при первой же встрече в музее, но теперь переспрашивал с недоверием и всему этому удивлялся. А закончил так:

— Так вы остановились в Тулузе, в Косом переулке? Гм… Странный выбор… Можно было бы найти другое место. Я советую переменить.

— Да почему, почему?

— Ну, так, просто… вот и все.

Так и не объяснил.

И смотрела она на все, что с нею происходило, и ломала голову, и никак не могла постигнуть. Около полуночи в столовой засуетились горничные, зазвенели тарелки. Там торопливо накрывали на стол, готовились к ужину. Катерина Петровна сидела на стуле, как-то совсем особо от всех. Гости группировались около круглого стола, где на диване сидели дамы, а на креслах и стульях мужчины. Шел какой-то общий оживленный разговор. Хозяева хлопотали по поводу ужина. А она была совершенно одна, ее не замечали,

Тогда она с решимостью поднялась и, не глядя ни на кого, пошла в переднюю. Здесь сняла с вешалки свою шубку, надела шляпу.

Хозяйка была в столовой и видела ее, это было несомненно, но не вышла, а как-то нарочито усиленно захлопотала около буфета. Мимо проходила горничная.

— Барышня разве не останутся ужинать?

— Нет, я ухожу…

— Я помогу вам… — сказала горничная, пытаясь подержать ей шубу,

— Не надо, благодарю вас.

Она вышла и быстро спустилась по лестнице, с третьего этажа. На улице свежий воздух отрезвил ее. Что она сделала? Хорошо ли это? Она убежала, как будто совершила что-нибудь преступное. Они теперь могут заподозрить ее в чем угодно, даже в похищении серебряной ложки. Но все равно, — уж, конечно, она не вернется.

Ей хотелось идти пешком, как можно дальше, куда-нибудь на край города, но это было невозможно. По улицам ходили пьяные мужчины, приставать начнут, один уже нахально протянул по направлению к ней свою грязную лапу. Пришлось взять извозчика и ехать домой.

И вот едет она по московским улицам, где прежде все эти дни чувствовала себя такой счастливой, когда все ей удавалось и так манило к себе, и у неё такое чувство, будто в этом доме ее безвинно оскорбили и выбросили на улицу.

Но почему же, наконец? Должна же быть причина. Нельзя же так обращаться с человеком.

Она пересматривала каждый свой шаг: не сделала ли она чего-нибудь непозволительного может быть, хоть невольно? Какую-нибудь бестактность, невежливый ответ…

И тут ей пришла в голову мысль: тот инженер, молодой, который в первую половину вечера так с нею возился, почему он ушел? Тогда она не придала этому значения, а теперь начала вспоминать: он спросил её адрес и узнал, что она живет в Косом переулке, в меблированных комнатах Тулуза, и сейчас же после этого у него сделались странные глаза, Этого она не понимала, но было почти несомненно, что между его охлаждением и Тулузой была какая-то связь.

И еще вспомнила она, что родственник её, чиновник, при упоминании о Косом переулке и Тулузе, тоже скривился и высказал какие-то неодобрительный слова.

Наконец, сейчас вот, сегодня, Кузнецов также советовал ей переменить квартиру.

Может быть, это? Но каким образом та или другая квартира может влиять на отношение к человеку, да и что в ней, в этой Тулузе? Она живет там уже больше недели и ничего такого не совершилось. И Бородухины живут и тоже не жаловались.

Нет, это вздор. Просто она в этом обществе чужая, все в нем свои, давно знакомы, родственники, друзья, с нею были любезны у Кузнецова, но она должна была понять, что это было проявление простого долга гостеприимства. Другие пригласили ее к себе из простой любезности, а она приняла всерьез. Ей не нужно было сегодня идти к этим посторонним ей людям.

Ну, что ж, это урок. Ей всего восемнадцать лет, она не знает жизни, но она и не могла узнать ее. Она думает, что в жизни еще много получит уроков. И всеми надо хорошо воспользоваться, и этим тоже. Она теперь будет осторожна к людской любезности, вот и все.

Когда она приехала домой, в душе её все уже было спокойно. Тревога прошла, она нашла всему простое объяснение.

Завтра ей предстоит довольно важное дело. Когда приехала в Москву, она сейчас же отнесла в две редакции свои литературные произведения: в одну стихи, в другую прозу.