Осип Дымов «Свадьба»

I

В ясное, уже жаркое майское утро в небольшой провинциальный город одна за другою с грохотом въехали три крестьянские телеги. Жесткие гривы невзрачных лошаденок, галопом носящихся по улицам, были украшены разноцветными лентами; такие же красные и синие ленты были привязаны к дугам и к оглоблям.

На телегах сидели крестьяне — мужчины и женщины — с красными, потными невыспавшимися лицами. На мужчинах были соломенные шляпы и черные неуклюжие сюртуки с белым запыленным бантом в петлице. Пыль немощеных многоверстных дорог густым слоем покрыла их новые, топорно сколоченные сапоги. Женщины тоже были в сапогах, в пестрых парадных нарядах, похожие на попугаев или на полинезийских дикарей

Их тела тупо подпрыгивали при толчках телеги, ноги болтались, точно привязные; упираясь широкой спиной в спину соседа, крестьяне тупо глядели на улицы города.

На первой телеге, разукрашенной ярче других, сидели рядом мужчина и женщина; в них прохожие без труда угадывали жениха и невесту.

Жених носил черный котелок, налезавший ему на уши и на затылок. К петлице мешковатого сюртука были пришпилены две длинные белые ленты, связанные розеткой. Парень глядел перед собою с выражением немого блаженства на загорелом скуластом лице. Он ни разу не повернулся к своей невесте, делая вид, что не замечает ее. Она была в белом накрахмаленном платье, точно сделанном из дерева; с головы спускалась белая фата, приколотая к русым волосам веночком из искусственных цветов. Сквозь фату можно было рассмотреть молодое лицо, красное от духоты и стыда.

Лошадью правил старик, уже пьяный — отец жениха. На других телегах сидели родственники и друзья, похожие друг на друга, как деревья в лесу. У всех было торжественно-тупое выражение лица, все одинаково подпрыгивали от толчков телеги.

Прохожие улыбались, глядя на необычную процессию, и обменивались вульгарными шутками, которые вызываются видом чужой свадьбы. Торговка, отправлявшаяся на рынок, крикнула что-то бойкое; мужики за грохотом колес не расслышали, и трое на задней телеге заревели в ответ.

Телеги проехали несколько улиц, всюду вызывая удивление и добродушную насмешку. Мужики возгордились. Они уже не ревели, а сидели с важным видом людей, исполняющих ответственное и сложное дело.

Телеги подъехали к огромному старому костелу, но не с фасада, а сзади, с переулка, туда, где начинался большой костельный сад. Здесь, в переулке, защищенные от глаз прохожих, крестьяне сошли с телег и стали совещаться, глядя в сторону и лениво сплевывая. Отец жениха кивнул головой и пошел ленивой развинченной походкой. Мужики поглядели ему вслед, точно видели в первый раз.

Крестьяне на трех телегах, украшенных домоткаными коврами и цветными ленточками приехали за двадцать пять верст в город венчать молодых. Родственники, шафера и дружки стояли, прислонясь к забору, покусывая стебелек сорванной травинки и громко вздыхая. Они ждали отца жениха, который отправился к ксендзу. Ждали посланного долго, около часу. Мужики стояли, выстроившись вдоль забора и все более краснея от увеличивавшейся жары… Жених с невестой, сидели на телеге; около носа жениха вились надоедливые мухи, которых он прогонял ленивым движением головы. Гнедые низкорослые запаренные лошадки дремали, закрыв равнодушно страдальческие глаза. Было похоже на то, что мужики молчаливо караулят двух молодых людей — мужчину и женщину, чтобы совершит над ними какую-то канибальскую экзекуцию.

В переулке показалась развинченная фигура отца. Мужчины и женщины, стоявшие у забора, повернули к нему головы, точно гуси. Рябой старый крестьянин пошел к нему навстречу. Отец жениха, икнув, сообщил, что ксендз раньше шести часов венчать не будет: занят. Мужики заморгали глазами. Отец опять икнул, потому что по дороге успел заглянуть в трактир и выпить две кружки пива. Все собрались в кружок, посоветовались, лошадей привязали к забору и задали корму. Потом гурьбой отправились в тот трактир, из которого сейчас вышел отец жениха. Женщины пошли с ними. Рябой крестьянин оглянулся и крикнул обрученным:

— Посидите вы что.

И все у шли, поднимая в немощеном переулке утреннюю майскую пыль.

II

Солнце поднималось. Жар увеличивался. От старых, недавно распустившихся каштанов, дающих густую зеленоватую тень, несло весенней прохладой, каждый раз, когда налетал мягко шумящий ветер. В один из таких порывов, когда зашуршали майские листья, точно потекли куда-то, жених, мотнув головой, чтобы отогнать муху, проговорил:

— От жарко.

Он снял свой запыленный котелок и той же рукой почесал низко остриженную голову с тупым затылком.

— Юзя, — проговорил он и толкнул невесту.

— Чего? — спросила она.

— Чего сидишь?

— А ничего.

— Ну-у, — протянул парень. — А я думал.

Опять помолчали. Мухи липли к потному лицу.

— От проклятые, чтоб вы сдохли, — сказал жених и хлопнул себя по щеке. — Венчать нас у шесть часов будут. Слышала?

— Слышала, — ответила невеста под фатой.

— Отец сказал у шесть часов. Он ходил, у шесть венчать будут.

— Да, — согласилась Юзя.

— Потому ксендз раньше не может. Отец ходил.

Юзя не ответила.

— А теперь который? — продолжал жених. — А теперь чи десять, чи одиннадцать? — Он подумал. — А може и двенадцать.

— Жарко, — ответила невеста, — от того мухи.

— А оны в шинок пошли — улыбаясь сказал парень. — Отец от. А, черт старый! — похвалил он отца. — Тпрр, ты… — крикнул он лошади.

Солнце, выглянув из-за высокой, шпицастой колокольни костела осветило телегу, круп заморенной лошади и скуластое лицо жениха; он сделал гримасу, точно собирался чихнуть, и слез с телеги:

— Пойду, — сказал он невесте.

— Посиди, ты что.

Жених обошел телегу, и, схватив Юзю за локоть, проговорил:

— Кака красавица. Принцесса.

На это невеста сердито дернула обеими локтями; заворочавшись на сене, прикрытом пестрым ковром.

Парень покачал головой. Он пошел по переулку, передвигая ноги, согнутые в коленях, точно собирался упасть лицом вперед. Через несколько шагов он остановился и произнес, уверенный в правоте своей мысли:

— А как ты теперь невеста, то все равно, что жена. То обязана уважать и почитать меня.

— Иди, — ответила невеста, повернувшись, и махнула рукой.

Парень подумал и пошел.

Прошло больше двух часов. В маленьком кривом переулке было тихо. Мухи роем летали вокруг лошадей, садились им на круп и на глаза, от чего животные закрывали веки, точно старики в безмолвной терпеливой скорби. Они перестали жевать и, уродливо расставив ноги, дремали, изредка мотая гривой, в которую были вплетены пестрые ленты. От двухсотлетних каштанов веяло прохладой; огромные семилопастные листья выпрямлялись под лучами солнца и росли почти на глазах. Мощная волна жизни и роста шла вместе с ветром. Ползли травы, наливалась древесина, распускались розовые почки яблонь.

У Юзефы слегка кружилась голова от солнца, от голода и от того, что стесняло подвенечное платье. Она сидела, опустив руки и освободив лицо от душной шершавой фаты. Изредка по переулку проходили люди, но она не видела их. Над головой высоко в небе забил колокол. Она подняла глаза и увидела как на поперечном бруске раскачивался черный холодный колокол. Ей сделалось страшно. Кого-то хоронили. «Господи Иисусе», — прошептала невеста и перекрестилась. Через десять минут звуки смолкли, но долго еще дрожал последний удар, точно невидимая, все развертывающаяся пружина… Юзефа задремала, склонившись набок и раскрыв рот, который тотчас облепили, мухи.

Она проснулась: ей показалось будто сзади у колес кто-то остановился.

— Здравствуй, Юзефа, — сказал знакомый голос.

Впечатление сна еще оставалось в мозгу и смешивалось с явью.

— Здравствуй, Стась, — ответила невеста, не удивляясь.

Стась, маляр, шедший в город, чтобы купить охру и масло, высокий, хмурый насмешливый парень подошел ближе.

— Ай невеста, — протянул он. — До костела приехали?

Юзефа покраснела и поправила фату.

— За кого? За Адама? — продолжал Стась и звонко щелкнул по пустой четыреугольной жестяной банке, которую держал в руках.

— За Адама, — сказала Юзя, точно это ее не касалось. — Ксендз велел обождать.

— Дурень твой Адам, гороховая голова. Чего меня не подождала краля, — спросил он, насмешливо блеснув глазами.

Юзефа раскрыла рот и испуганно глядела на Стася, который размахивал своей пустой жестянкой.

— За Адама! Нашла козла. Хуже не было? — говорил Стась. — Подождала бы до осени. Может, я женился бы, что?

— Не, — ответила невеста. Краска стыда и возбуждения не сходила с ее загорелых щек.

— Чего не?

— А не женился бы. От такие не женятся, нет.

Стась громко захохотал, так что сонные мерины, облепленные мухами, лениво раскрыли свои страдальческие глаза.

— А почем ты знаешь?

— Уж я знаю, — шепнула невеста.

— А я и сам не знаю, вот. На Катерине не женился — правда. А ты другая. Другой лак, как говорится. Смотри, кака крепка!

Маляр вкусно ущипнул невесту повыше локтя. Та отмахнулась.

— Нельзя, — строго сказала она.

— Чего нельзя? — ответил маляр, притворяясь удивленным.

— А от того.

— А от чего?

— Не. Иди себе, — уже совсем строго и сериозно проговорила девушка.

— Что ты думаешь? — внезапно разгорячась крикнул Стась, швырнул свой жестяной куб и пхнул его ногой. — А я тебя из-под носу украду. Еще ты не венчана. Вольна птица! Вот штука.

— Не венчана, — согласилась она.

— Возьму и женюсь. Назло Адаму; паршивец он, дурень. Посмотри на меня, ясная, посмотри, козочка.

Ловко привскочив, он сел на блеклый домотканый коврик, рядом с Юзефой. Под ним зашуршало свежее сено; невеста подвинулась, заплакала и сквозь слезы счастливо осведомилась:

— Женишься на мне?

— Как Бог на небе, женюсь. — Стась взглянул наверх, Юзефа тоже, и оба увидели над собою в сияющем небе черный зев колокола и в нем смутно угадывался медный тяжелый язык.

— Перекрестись, — сказала невеста и прильнула к его плечу; у нее опять закружилась голова.

Стась живо перекрестился, убедительно стукнув себя в грудь и в живот.

— Матка Боска, — прошептала невеста и схватила его за руку. — Стасек мой.

Маляр стал объяснять как теперь быть. На вопрос ксендза она должна ответить «нет», и ксендз венчать не станет. А у ворот костела он, Стась, будет ее ждать на извозчике и увезет к своей тетке. Там будут жить, а через три недели повенчаются.

— А они платье отберут, — проговорила Юзя, — скажут: за расходы.

— Кто?

— Адамов отец.

— Фига! — энергично возразил маляр, погрозив вглубь переулка пестрым кулаком.

Юзефа засмеялась и, не замечая, сжала его руку.

— Пойдем, — проговорил маляр, соскакивая с телеги, — чего сидеть?

— Куда? Пить хочу.

— А в сад. Поговорим. Я ход знаю. Ба-альшой какой огород.

Невеста, путаясь в непривычном подвенечном платье, соскочила с телеги.

— Осторожнее, — сказал Стась и закорузлыми, светло-зелеными пальцами придержал фату. Он смотрел на ее платье, как на свою собственность: оно пригодится через три недели, когда они будут венчаться.

Гнедой мерин, махнув куцым хвостом, с тупым любопытством посмотрел на них, закинув уши. Потом дернул телегой сначала вперед к забору, затем назад и, отставив ногу, точно она у него, была сломана, застыл в сонной неподвижности.

Сделалось тихо и сонно в костельном переулке. Медленно, оседала пыль, поднятая ногами; неторопливо жужжали мухи, и из старого большого сада, время от времени прилетал нежный тихий ветер. Он шевелил молодыми ветвями, сверившимися над забором и, когда стихал, долго еще качался какой-нибудь отдельно торчащий лист. Незримо наливалась соками древесина, почти на глазах росли иззубренные листья каштана, старело мертвое дерево полинялого забора. Вокруг белых стен костела бузина, жасмин, сирень и рябина разрослись выше и гуще: солнце, отражаясь от стен, грело здесь жарче. Запах весны смешивался с испарениями лошадей, и с запахом дегтя, медленно капавшего на спокойную землю.

Худой еврей в длинном до пят сюртуке с кислой гримасой на лице задумчиво прошел мимо, поглядел на пустые телеги, оглянулся и, поискал глазами людей. Потом проскакали две девочки, разом остановились и увидев цветные ленты закричали: «Свадьба, свадьба!» — и поскакали дальше… А потом показались Стась с Юзефой.

Маляр шел впереди, не обращая на девушку никакого вникания. Он отыскивал глазами свой жестяной куб, из-под масла и найдя, принялся счищать с него приставший песок.

— От черт, погнулась, — пробормотал он рассматривая. — Не обменяют.

— Обменяют, — успокоила его Юзефа, влезая обратно на телегу и обеими руками подбирая подвенечное платье, отчего стали видны красные толстые чулки. Фата зацепилась, она не могла освободить ее и позвала:

— Стась.

— Эт? — спросил маляр, не поднимая глаз, всецело занятый своим жестяным кубом.

— Вот, помоги.

Стас небрежно дернул за фату, и она с легким треском порвалась.

— Обменяют, — недовольно повторил он. — Как же! Черта обменяют!

Лицо невесты теперь было бледно, глаза погасли. Ее мутило от голода.

— Пить хочу, — произнесла она, как прежде. — Который час?

Стась ответил:

— А где ж он пропадает, чертов сын. Тоже жених собачий! — Он усмехнувшись покачал головой. — Ну, я пойду себе. Прощай. — Он протянул девушке руку. — Бывай себе.

— Прощай, — ответила Юзефа. — А ведь он меня забьет.

Стась зло засмеялся и хлопнул по кубу:

— Не забьет, — ответил он. — Небось, не убьет тебя, дурень он. Будь здорова.

— И ты тоже, — ответила невеста.

Маляр пошел, не оглянувшись. Юзефа уселась в прежней позе, поправила платье и стала ждать жениха.

1913 г.