Василий Брусянин «Покинутый муж»
I.
Этот Семен Семеныч Ползунков — несчастье особого рода! Приехал он из провинции полусумасшедшим и создал мне немало хлопот.
Я подумал: вот приехал из провинции человек умный, наблюдательный, купец и общественный деятель. Кто, если не он, близко стоящий к земской работе, расскажет мне обо всем, как живут там в глуши.
Но на первый же мой вопрос Ползунков отмахнулся рукою и выкрикнул:
— Да что я вам могу рассказать?.. За последний месяц я ничего не вижу, ничего не слышу… У меня такое несчастье…
— Что с вами случилось, Семен Семеныч?
— Ах, и не спрашивайте — стыдно признаться… Жена сбежала!..
Он разом побледнел, потом снова покраснел, приняв свой обычный облик, и выпучил большие «рачьи» глаза. В голосе его послышались трогательные нотки.
— Только вы, пожалуйста, это между нами. Никто об этом пока не знает. Я и в Петроград поехал — наврал там у нас…
Опустившись на стул, Семен Семеныч отхлебнул из стакана кофе и продолжал:
— Вам-то я поверю все, все расскажу, потому надеюсь на ваше содействие… Дело в том, что Липочка моя в Петрограде. Это я уж знаю. Я и знакомым всем сказал: мол, Липочка уехала в Петроград наследство получать. Так и врал!.. Была, мол, у неё тетушка, богатая, и умерла. Вот она наследство и поехала получать… Греха-то, право, с этим сколько: слушай сплетни, да ври…
Я прислушивался к нервному рассказу Ползункова и думал: что же я должен говорить? какое содействие я могу оказать в поисках сбежавшей жены? И я решил смиренно сидеть и слушать. Я только спросил:
— Семен Семеныч, но почему вы уверены, что Олимпиада Аркадьевна уехала именно в Петроград.
— О-о!.. в этом я не сомневаюсь! Собрал все сведения, проследил. Она непременно здесь должна быть… Во-первых, Липочка моя с ума сходила по Петрограду. Лет пять назад мы вместе с нею были здесь, так я, верите ли, едва ее вытащил отсюда. Любит она Петроград. Это — факт!.. А у нас там, в нашем Ильске, скучно. Бывало, подойду, спрошу: Липочка, ну отчего ты так грустна? Кажется, живем мы лучшим домом в городе, в удовольствиях я тебе не отказываю, нарядов у тебя — хоть отбавляй, опять же драгоценностей разных — хоть всю себя завешай! А она свое: — Какие, говорит, у нас удовольствия в этой дыре? Для кого я буду наряжаться? для кого носить драгоценности? — А хоть бы для меня, Липочка! И по-домашнему ходи в шелках да в золоте. Мне только приятно; шелести себе там шелками, блести бриллиантами… Никакие мои резоны не помогали: сидит и грустит. Вот, ведь, она какая Липочка-то моя…
Я слушал Семена Семеныча и думал: он все еще говорит — «Моя Липочка». Мой милый провинциал, должно быть, и вправду лишился зрения и слуха. Он показался мне даже человеком, у которого кто-то похитил и часть рассудка. Такой он был за все время пребывания в Петрограде нервный и неуравновешенный. События текущей жизни не касались его. Ужасы войны проходили мимо него, и была у него только одна идея — найти жену.
— Семен Семеныч, — говорил я ему, — может быть, Олимпиада Аркадьевна просто пошутила?
— Какие, батенька, шутки! Записку она мне оставила. Отлучился я в уезд дня на три, приезжаю и вижу: лежит на письменном столе записка, а в этой записке написано: «Сема, не осуждай меня и не ищи. Я давно тягощусь нашей семейной жизнью. Нашелся человек, который меня полюбил, и мы с ним уезжаем».